Наша с соседом обитель (палата т. е.)всем хороша: свой душ и свой сортир есть,и возвращаясь из них, сосед мой – свитокнеобходимой бумаги с собой приносити заповедно ставит в изголовье,занавес век иудейских не опускаядолу… Бывало так Катулл, вернувшисьутром с попойки иль с чужого ложа,словно лампаду, ставил в изголовьесвиток стихов, у Лесбии отбитый.
«Могильщик крикнул не грубей…»
Могильщик крикнул не грубей,чем принято, и вразустало
стая голубейнад кладбищем взвиласьтысячекрыло… будто быиз всех земных застрехв небесный промысел судьбыземной поднялся снег.И жизни вплоть, и смерти вплотьвек связывает нить…Чтоб праха глиняный ломотьнад прахом преломить.И нет империи окрест —ни крыш, ни этажа —друзья, ноябрьский резкий леспрозрачный, как душа.
«Совсем вблизи она походит на…»
Совсем вблизи она походит нату предотъездную не суету пустую,но пустоту, что тупо стесненав подвздошье где-то. И пока ты всуеодно и то же тщишься в сотый разне позабыть – но что? – вот в чем загвоздка,она стоит, как позабытый классна фотоснимке вкруг тебя подростка…Вблизи она походит на пробелв подспудной памяти иль в знании ответа…Как будто «на дорожку» ты присел,и нету сил подняться, Лизавета.
«Понуро, обреченно…»
Понуро, обреченноуходит навсегдаизмученная чернаярожалая водаиз голубого пылав свой беспросветный прах,и что же это было,я не пойму никак.
«Сначала меньше…»
Сначала меньше,потом лучше,но все кромешнейчерная вода,и ты опознанв отражений гущесначала поздно,после – никогда.
«Уж туч октябрьских толща…»
Уж туч октябрьских толщаполна ноябрьской мглой.Неслышнее и тоньшелиствы истлевшей слой.Просвет так мал у суток.Почти исчезла сутьсвечения, и в сумракдуши не заглянуть.
«Как возродился все же…»
Как возродился все жеязычества мираж,так возродиться, Боже,Ты Своей вере дашь.То рассветает, а несмеркается впотьмах:заря в своем тумане,как Лазарь в пеленах.
«Человек – лишь состоянье…»
Человек – лишь состоянье,а не сущность. Так и ты:как сияло глаз сиянье,как лучилися черты…Не дай Бог, узнать нам скоро,что таит души красав глубине колодца-взора,за околицей лица.
«Лишь тонкой коркой сна…»
Лишь тонкой коркой снаот мякоти безумья,ледком прозрачным отпучин его – душаотделена –
онобок о бок с нами, рядом,нет – в нас самих, как яд —в тишайших травах: Ша!
«Чуть от тела оттает…»
Чуть от тела оттает,через дождь или снег,но душа отлетаетнеминуемо вверх —в космос – скопище теней —черный – не голубой,атмосферных явленийне касаясь собой.
«Стена стволов…»
Стена стволов,кустов ли прутья.Обрывки слов.Обрывы круч.И коль не путь —хоть перепутьядай, Боже, – пустошьюне мучь.
«Землей была им вера…»
Землей была им вера:над странами онипарили, словно ветромнесомые огнисозвездий ли небесных,селений ли чужих…И за полета безднувсе сторонились их.
«Торопясь на постой…»
Торопясь на постой,на зачахших коняхедет рыцарь худой,едет рыцарь-толстяк:толстый прет напролом,доходяга – отстав,(где же Санчо с ослом?) —Дон Кихот и Фальстаф.
«Когда бы был я…»
Когда бы был яседым буддистоми подлежал быпасьянсу кармы,хотел бы яперевоплотитьсяв мелодию,чтоб меня играли.
«Тьма: сумерек осенних…»
Тьма: сумерек осеннихсвязующий дымоксметает все, как веник,как ветер, из-под ног,и шапкою на ворегорит заря – точь-в-точь —расплывчата, как море,беспочвенна, как ночь.
«Поначалу лишь обрядом скорби…»
Поначалу лишь обрядом скорбикажутся нам смерти годовщины.А чуть позже – юбилейным лакомлессируется о близких память, словноудаляются от нас они, но после,если хватит незаметной жизни,в праздник превратятся эти даты,оттого ль, что с каждым годом ближемы к ушедшим, оттого ль, что в смертиглиняной и вправду мы не видим,но предчувствуем рождение второе.
«Не таскать нам воду…»
Не таскать нам водулетом безоглядным,невозбранный воздухребрами сжимая,не колоть нам дров – эх,воздыхая темныйпредвечерний воздухосени бескрайней,не глядеть, как гладитласковое пламяалые поленьятягою небесной.
«Бескрылых деревьев слетаются стаи – пора…»
Бескрылых деревьев слетаются стаи – пораопять расставаться со словом – что может быть горше? —но нам расставаться со словом теперь уж не гоже —сегодня расстались, зато неразлучны вчера.