На полотне у Аллы Беляковой,где темный сад немного бестолковый,где из окна, дразня и завораживая,выплескивается пятно оранжевое,где все имеет первозданный види ветви как зеленая оправа,где кто-то бодрствует, а кто-то спитв том домике, изображенном справа, —там я бываю запросто в гостях,и надобности нет о новостяхвыспрашивать дотошно и лукаво.По лесенке скрипучей в сад схожуи выгляжу, быть может, даже хмурым;потом сажусь и за столом сижупод лампою с зеленым абажуром.Я на виду, я чем-то удручен,а может, восхищен, но, тем не мене,никто, никто не ведает, о чемя размышляю в данное мгновенье,совсем один в той странной тишине,которою вселенная объята…И что-то есть, наверное, во мнеот старого
– Господин лейтенант, что это вы хмуры?Аль не по сердцу вам ваше ремесло?– Господин генерал, вспомнились амуры —не скажу, чтобы мне с ними не везло.– Господин лейтенант, нынче не до шашней:скоро бой предстоит, а вы всё про баб!– Господин генерал, перед рукопашнойзолотые деньки вспомянуть хотя б.– Господин лейтенант, не к добру все это!Мы ведь здесь для того, чтобы побеждать…– Господин генерал, будет вам победа,да придется ли мне с вами пировать?– На полях, лейтенант, кровию политых,расцветет, лейтенант, славы торжество…– Господин генерал, слава для убитых,а живому нужней женщина его.– Черт возьми, лейтенант, да что это с вами?Где же воинский долг, ненависть к врагу?!.– Господин генерал, посудите сами:я и рад бы приврать, да вот не могу…– Ну гляди, лейтенант, каяться придется!Пускай счеты с тобой трибунал сведет…– Видно, так, генерал: чужой промахнется,а уж свой в своего всегда попадет.
Мое поколенье
Всего на одно лишь мгновеньераскрылись две створки ворот,и вышло мое поколеньев свой самый последний поход.Да, вышло мое поколенье,усталые сдвоив ряды.Непросто, наверно, движеньев преддверии новой беды.Да, это мое поколенье,и знамени скромен наряд,но риск, и любовь, и терпеньена наших погонах горят.Гудят небеса грозовые,сливаются слезы и смех.Все – маршалы, все – рядовые,и общая участь на всех.
«В больничное гляну окно, а там, за окном, – Пироговка…»
В больничное гляну окно, а там, за окном, —Пироговка.И жизнь, и судьба, и надежда, и горечь, и слава,и дым.Мне старость уже не страшна, но все-таки как-тонеловкомешать вашей праздничной рыси неловким галопомсвоим.А там, за широким окном, за хрупким, прозрачным,больничным,вершится житейский порядок, единый во всевремена:то утро с кефиром ночным, то вечер с вареньемклубничным,и все это с плачем и смехом, и с пеной, взлетевшейсо дна.В больничное гляну окно, а там, за окошком, —аллея,клубится февральское утро, и санный рождаетсяпуть.С собой ничего не возьмешь, лишь выронить можно,жалея,но есть кого вспомнить с проклятьем, кого и добромпомянуть.В больничное гляну окно – узнаю, ч т о можетначаться,и чем, наконец, завершится по этому свету ходьба,что завтра случится, пойму… И в сердце моепостучатсянадежда, любовь, и терпенье, и слава, и дым,и судьба.
«Что-то знает Шура Лифшиц…»
А. Володину
Что-то знает Шура Лифшиц:понапрасну слез не льет.В петербургский смог зарывшись,зерна истины клюет.Так устроившись удобносреди каменных громад,впитывает он подробноэтих зерен аромат.Он вонзает ноги прочнов почвы лета и зимы,потому что знает точното, о чем тоскуем мы.Жар души не иссякает.Расслабляться не пора…Слышно: времечко стекаетс кончика его пера.
Мой отец
Он был худощав и насвистывал старый,давно позабытый мотив,и к жесткому чубчику ежеминутно егопятерня прикасалась.Он так и запомнился мне на прощанье, к порогулицо обратив,а жизнь быстротечна, да вот бесконечной емупочему-то казалась.Его расстреляли на майском рассвете, и вот он ужедалеко.Все
те же леса, водопады, дороги и запах акацииострый.А кто-то ж кричал: «Не убий!» – одинокий…И в это поверить легко,но бредили кровью и местью святою все прочиебратья и сестры.И время отца моего молодого печальный развеялопрах,и нету надгробья, и памяти негде над прахомсклониться рыдая.А те, что виновны в убийстве, и сами давно уже всев небесах.И там, в вышине, их безвестная стая кружится,редея и тая.В учебниках школьных покуда безмолвны и пуля,и пламя, и плеть,но чье-то перо уже пишет и пишет о том,что пока безымянно.И нам остается, пока суд да дело, не грезить,а плакать и петь.И слезы мои солоны и горючи. И голос прекрасен…Как странно!
Музыкант
И. Шварцу
Музыкант играл на скрипке – я в глаза его глядел.Я не то чтоб любопытствовал – я по небу летел.Я не то чтобы от скуки – я надеялся понять,как умеют эти руки эти звуки извлекатьиз какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,из какой-то там фантазии, которой он служил?Да еще ведь надо пальцы знать, к чему прижать когда,чтоб во тьме не затерялась гордых звуков череда.Да еще ведь надо в душу к нам проникнутьи поджечь…А чего с ней церемониться? Чего ее беречь?Счастлив дом, где пенье скрипки наставляет насна путьи вселяет в нас надежды… Остальное как-нибудь.Счастлив инструмент, прижатый к угловатому плечу,по чьему благословению я по небу лечу.Счастлив тот, чей путь недолог, пальцы злы,смычок остер, —музыкант, соорудивший из души моей костер.А душа, уж это точно, ежели обожжена,справедливей, милосерднее и праведней она.
«Почему мы исчезаем…»
Почему мы исчезаем,превращаясь в дым и пепел,в глинозем, в солончаки,в дух, что так неосязаем,в прах, что выглядит нелепым, —нытики и остряки?Почему мы исчезаемтак внезапно, так жестоко,даже слишком, может быть?Потому что притязаем,докопавшись до истока,миру истину открыть.Вот она в руках как будто,можно, кажется, потрогать,свет ее слепит глаза…В ту же самую минутуНекто нас берет под локотьи уводит в небеса.Это так несправедливо,горько и невероятно —невозможно осознать:был счастливым, жил красиво,но уже нельзя обратно,чтобы заново начать.
Может быть, идущий следом,зная обо всем об этом,изберет надежней путь?Может, новая когортаиз людей иного сортаизловчится как-нибудь?Все чревато повтореньем.Он, объятый вдохновеньем,зорко с облака следит.И грядущим поколеньям,обожженным нетерпеньем,тоже э т о предстоит.
«Соединение сердец…»
Соединение сердец —старинное приспособленье:вот-вот уж, кажется, конец —ан снова, смотришь, потепленье.Вот-вот уж, кажется, пора,разрыв почти увековечен…Но то, что кажется с утра,преображается под вечер.Соединение сердец —старинное приспособленье…Но если впрямь настал конец,какое, к черту, потепленье?И если впрямь пришла пора,все рассуждения напрасны:что было – сплыло со двора,а мы хоть врозь, но мы – прекрасны.И в скорбный миг, печальный мигтеряют всякое значеньевсе изреченья мудрых книги умников нравоученья.Понятны только нам двоимистоки радости и муки…И тем живем. На том стоими утешаемся в разлуке.
«Собрался к маме – умерла…»
Собрался к маме – умерла,к отцу хотел – а он расстрелян,и тенью черного орлагорийского весь мир застелен.И, измаравшись в той тени,нажравшись выкриков победных,вот что хочу спросить у бедных,пока еще бедны они:собрался к маме – умерла,к отцу подался – застрелили…Так что ж спросить-то позабыли,верша великие дела:отец и мать нужны мне были?..…В чем философия была?