Подвиг
Шрифт:
На совтской уплотненной квартир, гд сидятъ такiе «хамусъ вульгарисъ», при которыхъ ни о чемъ говорить кельзя? … Соберите теперешнихъ студентовъ, да никто и рта при нихъ не откроетъ, ибо никто не знаетъ, который изъ товарищей служитъ «сексотомъ» у Гепеу. Какъ бы настроите толпу пснями, когда мы и псень то никакихъ не знаемъ? Не «Боже Царя храни» намъ пть? … Надо еще эти то свои героическiя, душу поднимающiя псни создать.
— А частушки? — сказалъ Нордековъ, — въ нихъ такъ много иронiи и насмшки надъ большевиками.
— Да иронiи и насмшки, только больше надъ самими собою, чмъ надъ большевиками. И плаксивости русской въ нихъ тоже не мало. Самый задоръ то ихъ какой то жалующiйся … Нтъ, не это намъ надо. Нужна псня героическая, чтобы сама на бой толкала, чтобы на улицу звала, чтобы въ ней и барабанный бой и звуки трубъ слышались, такой псни нтъ у насъ … Не поютъ, да и не смютъ пть. Ну, скажемъ, и соберутся наши вузовцы, такъ они то несчастные никогда не знаютъ ктодонесетъ, но всегда знаютъ, что кто-тодонесетъ наврно. Не запоешь при такихъ условiяхъ героической псни. Хожденiе въ народъ? … Да, пойди, — угробятъ за милую
Онъ не виноватъ. Онъ воспитанъ въ «китайской» холодной школ, затвердилъ Ленинизмъ и въ Ленинизм этомъ вся его религiя. Онъ тупъ и необразованъ. Мертвой хваткой хватился онъ за скудную науку, которую ему преподносятъ замерзающiе профессора, дрожащiе за свою шкуру и съ упорствомъ тупицы лзетъ въ люди. Старается стать «выдвиженцемъ». Звринымъ инстинктомъ понимаетъ онъ, что знанiя его ничтожны, что онъ дуракъ и невжда и что дорога ему открыта только при совтской власти. Только при ней подхалимствомъ и доносами можетъ онъ и со своимъ скуднымъ багажомъ чего то достигнуть. Онъ понимаетъ, что всяческiе «уклоны» вредны и опасны, надо быть стопроцентнымъ коммунистомъ и тогда: — качай! валяй! … Такъ, какъ же заставите вы Вузовца кричать: — «долой совтскую власть». Она для него все. Въ ней его карьера, его будущее … А что касается до чувства справедливости, свойственнаго молодежи, ахъ, оставьте, пожалуйста, давно это стало буржуазнымъ предразсудкомъ. Можетъ быть, въ какой нибудь другой молодежи оно и есть, у насъ — «ударники» — то есть безъ лести преданные совтской власти, вотъ кто царитъ надъ умами …
Незнакомецъ поежился плечами, протянулъ руку, прося у Нордекова папироску и, закуривая ее, сказалъ.
— Знаете что … Мы что то все сидимъ на одномъ мст и бесда наша подозрительно долга. Мильтонъ второй разъ идетъ мимо насъ. Простимся безъ лапанiя, это здсь не принято и разойдемся. Пройдемте въ «садъ трудящихся» … Чувствуете всю глубину чисто Уэлльсовской сентиментальной пошлости названiй нашихъ: «садъ трудящихся» — улица «красныхъ зорь», а, каково! Пошле ничего не придумаешь, а нашимъ швейкамъ и пишмашкамъ очень даже нравится. Какъ же хотите вы повернуть опять къ старому Державному Санктъ-Петербургу, къ блистательному Граду святого Петра, къ временамъ Екатерины, Александровъ и Николаевъ, къ Растрелли и Воронихинымъ, къ Эрмитажамъ и Этюпамъ … Это уже Ленинградъ — и навсегда … Итакъ въ «саду трудящихся» вы найдете меня у памятника Пржевальскому, знаете, гд у гранитной скалы лежитъ навьюченныйверблюдъ, а наверху генеральскiй бюстъ генеральской работы генерала Бильдерлинга … Ну-съ … Съ коммунистическимъпривтомъ! … Пока! …
Незнакомецъ всталъ и пошелъ, широко разворачивая носки своихъ старыхъ кожаныхъ туфель и чуть раскачиваясь. Онъ шелъ самой безпечной походкой. На всей его фигур было написано, что ему самъ чортъ не братъ и что онъ въ этомъ самомъ Ленинград подл мильтоновъ и чекистовъ чувствуетъ себя прекрасно. Нордековъ подождалъ немного и, перейдя набережную, вошелъ въ Александровскiй садъ.
XIV
Какъ все здсь напомнило ему его дтство! Такъ же какъ и тогда плнительный ароматъ кустовъ, скошенной травы и цвтовъ, свжесть испаряющейся росы, запахъ старыхъ цвтущихъ липъ встртилъ Нордекова въ «саду трудящихся». За ршеткой и густою зарослью кустовъ звонили трамваи, изрдка, дребезжа разбитыми рессорами, проносился автомобиль такси, и издалека, съ площади грубымъ нечеловческимъ голосомъ объявлялъ что то громкоговоритель … Гуляющихъ было мало. Часъ былъ обденный. Только дти играли недалеко отъ памятника. Надъ кустами въ просвт площади высились купола Исаакiевскаго собора. Ихъ тусклое, облзлое золото такъ много говорило сердцу Hopдекова.
Незнакомецъ издали увидалъ Нордекова. Онъ всталъ со скамьи, гд услся въ ожиданiи, пошелъ навстрчу полковнику, взялъ его подъ руку и зашепталъ на ухо:
— Надо отдать справедливость, васъ тамъ удивительно одли и загримировали. Васъ выдаютъ только глаза.
— А что въ нихъ? — не безъ тревоги спросилъ Нордековъ.
— Очень они у васъ живые и въ тоже время спо койные. Тутъ или мертвые, какъ у уснувшей рыбы, или горящiе сумасшедшимъ огнемъ, полные революцiоннаго пафоса. Середины и, главное, спокойствiя нтъ. Или комсомольскiй сумасшедшiй экстазъ и восторгъ, или унылая голодная напряженность безпартiйнаго. Сядемъ здсь … Какая тишина! … Никого кругомъ. Разв только воробьи донесутъ на насъ … He безпокойтесь и они съумютъ это сдлать … Вотъ эта то тишина и кажущееся безлюдье и обманываютъ иностранныхъ постителеи Ленинграда. Отсюда и идетъ легенда о мертвомъ и пустомъ Петербург … Ничего не пустой … Жизнь бьется и клокочетъ въ немъ. He та, конечно, жизнь, къ какой мы съ вами привыкли … Жизнь молодая … Людей страшно сказать: будущаго!… Этихъ свтлыхъ строителей райской жизни, какая настанетъ, когда удастся «пятилтка». Случалось вамъ бывать раннею весною въ запущенномъ лсу? Оранжевые папоротники покрыли его. Все мертво подъ ними. Ихъ переплетъ сломанныхъ втвей и старыхъ почернвшихъ листьевъ, кажется, все заглушилъ. И ничего здсь не будетъ больше во вки вковъ. А зайдите черезъ нсколько дней. Какая буйная, густая поросль новыхъ побговъ вытснила стариковъ. Все кругомъ зелено и лишь кое гд на самой земл вы можете найти черные остатки прошлогоднихъ папоротниковъ. Смерти въ природ нтъ — есть вчное торжество и побда жизни надъ смертью, «аще не умретъ — не оживетъ». Жизнь торжествуетъ черезъ смерть и черезъ убiйство. Стараго рабочаго, что съ тоскою въ сердц ждалъ, какъ и чему его научитъ студентъ вы не найдете на заводахъ. Новый никого не станетъ слушать. Онъ обълся «политграмотой» и у него нтъ охоты слушать чьихъ бы то ни было рчей. Да и зачмъ? Теперь самое разршенное и есть самое запрещенное. Смачная ругань противъ Бога и религiи, порнографiя ничмъ не прикрытая — вотъ что дала ему власть …
И … спортъ … Есть отъ чего съ ума спятить. Глаза на лобъ лзутъ отъ всей этой жизни, гд нтъ ни минуты покоя.— Но онъ рабъ.
— Какъ сказать … Да, конечно, больше чмъ рабъ. Ho онъ этого не понимаетъ. Ему некогда надъ этимъ задуматься. Напротивъ онъ опьяненъ свободой. Это не парадоксъ … Непрерывка … Пятидневка … Онъ строитель «пятилтки». Поэты въ его честь слагаютъ стихи, такiе сумасшедшiе, что и понять ихъ нельзя. Ясно одно: — въ егочесть. Онъ герой. Онъ хозяинъ. Лесть … Ахъ чего только не сдлаетъ лесть. Да еще на такiя свжiя нетронутыя дрожжи … Посмотрите, что длается лтомъ на пригороднихъ дорогахъ, и не въ праздникъ, праздниковъ нтъ, а благодаря пятидневкамъ и непрерывкамь каждый день! Толпа, давка. Все стремится за городъ, какъ бывало мы, Петербуржцы, говорили:-«ins gr"une».
Парки и сады, дворцы и зати Петергофа, «Детскаго» села, Стрльны, Оранiенбаума, Гатчины открыты для этой шумной толпы. Все больше молодежь, ничего не знающая, ничего не видавшая. Она врывается въ Императорскiя спальни, въ молельни, пялитъ глаза на семейныя, намоленныя иконы и слушаетъ объясненiя. Ей говорятъ:
— «васъ никогда и близко сюда не пускали. Тутъ стояли часовые, стража, васъ какъ собакъ шелудивыхъ гоняли отсюда — теперь это ваше — народное, потому что народъ взялъ въ свои руки власть, потому что вы и есть власть». «На этомъ стол такой то Императоръ подписалъ такiе то смертные приговоры. Здсь пытали декабристовъ, здсь мучили Русскiй народъ». И толпа вритъ, ибо что она знаетъ? Въ паркахъ на зеленыхъ газонахъ развеселая «пьянка». На берегу залива полно голыхъ тлъ. Мужчины и женщины купаются въ перемежку. «Долой стыдъ»! … To, что раньше блудливо подглядывали въ щели женскихъ купалень — открыто теперь для общаго обозрнiя. Какiя словечки, какiя соленыя шутки, какiе шлепки по голому тлу, какой звриный хохотъ вы услышите здсь! Какiе поцлуи! … He хватаетъ кустовъ укрывать то, что должно быть укрыто. Звриный бытъ, звриная жизнь, но и звриная тоже радость … Уханье, визгъ, вопли, крики, пьяная ругань — ничего святого, ничего чистаго — подлинный адъ … А нравится … Свобода! … Повсюду устроены стадiоны, физ-культура процвтаетъ. Рабочихъ обучаютъ гимнастик, легкой атлетик, молодежь увлечена фут-боломъ. Устраиваютъ матчи и состязанiя. И, если это въ солнечный день, — подлинное счастье у этихъ людей. Имь сказано — и они этому крпко поврили — придетъ другая власть, она все это отъ нихъ отберетъ … Рабскiй трудъ … но и какой скверный, съ постоянными прогулами, со штрафными листами и съ такою небрежностью во всемъ, что иностранные инженеры только руками разводятъ. Наше былое «кое какъ» возведено теперь въ кубъ что ли? … И тутъ же поощренiя, красныя знамена, ордена имени Ленина — это не медали съ Царскимъ портретомъ — это дается всмъ, коллективу, это празднуется и это цнится … Пишутъ въ газетахъ, восхваляютъ въ стихахъ. Мы когда то смялись надъ Третьяковскимъ — «придворныи пiита». Теперь Демьяны Бдные, Маяковскiе, Есенины, и прочая полуграмотная дрянь льстятъ, какъ никакой придворный льстець и льстить то не посмлъ бы — народъ все сожретъ!.. Такъ чмъ же, какими посулами вы свернете рабочаго отъ такой жизни? Европейская, а боле того, христiанская мораль съ ея воздержанiемъ и постами покажется ему самыми тяжкими цпями. Совсть? … Да онъ выросъ безъ совсти. Да, бываетъ … Находитъ иногда раздумье, сомннiе, больше на двушекъ … И стрляются и топятся и вшаются отъ тоски лютой. Ихъ не жалютъ. Самоубiйство не въ фавор. Оно показываетъ слабость духа, а новый человкъ долженъ быть силенъ. Самоубiйцъ презираютъ. Жизнь молодежи несется какою то бшеною сарабандой. Только поспвай. Всегда на людяхъ. Все общественное, везд толпа. Въ столовыхъ, въ уборныхъ, всюду стадомъ, всюду вмст. Никогда наедин. И везд доносчики. На завод, на служб, въ комиссарiат, въ очередяхъ у лавки, на партiйномъ собранiи, въ народномъ университет, въ танцульк, на спортивной площадк, въ киношк, въ театр, въ бардак … Везд толпа … Подлинно пиръ Валтасара!
— Какой тамъ пиръ, — вставилъ Нордековъ. — Голодные люди.
— Они къ этому привыкли. Врачи ихъ убдили, что сть много вредно. И нашимъ, какъ китайцамъ — щепотка риса и довольно. Голодный паекъ. Они вдь съ дтства ничего другого и не видали, такъ что имъ! Это мы обдъ мене чмъ изъ трехъ блюдъ и въ обдь не считаемъ. Имъ съ утра и до вечера твердятъ о лютомъ голод заграницей.
— Ну ужъ! …
— Подите вы, такъ уврили. Вс думаютъ, что провизію и заграницей получаютъ по квиткамъ, везд пухнутъ отъ голода.
— Полноте, какъ можно этому поврить?
— Я старый уже человкъ и въ свое время живавшiй заграницей, а, порою, и я колеблюсь. Вс уши намъ этимъ прожужжали … Нтъ, бросьте, рабочаго вы никакъ не свернете … «Наша власть» — затвердилъ это и знать ничего не хочетъ. Вритъ въ пятилтку и въ грядущiй рай. Оыъ вритъ въ то, что Совты покорятъ весь мiръ, что везд будетъ третiй интернацiоналъ. Это религiя и какая сильная! … Онъ готовъ и на войну за это … Однако, знаете что, перемстимтесь опять, a то и правда воробьи на насъ донесутъ … Вы Петроградъ хорошо знаете?
— Прекрасно … Я въ немъ родился и выросъ. Да и служилъ почти всегда въ немъ.
— Ну многаго теперь и не узнаете. Одно разрушено, другое настроено. Одни прекрасные памятники сняты, другiе омерзительные наставлены. Стало больше садовъ. Цвтниками пустыри позасадили, дтскихъ площадокъ понадлали. Въ носъ, знаете, шибаетъ — вотъ она, смотрите, какая у насъ культура … Любимое слово, между прочимъ, у нашихъ дикарей. Водопроводы не дйствуютъ, на дворъ за нуждою бгаютъ, какъ при цар Горох, электричество то и дло пошаливаетъ, а левкоевъ и флоксовъ ка пустопорожнихъ мстахъ понатыкали и рады, какъ дти … Какъ дикари … Нтъ … какъ сумасшедшiе. Итакъ черезъ полчаса на «пол жертвъ революцiи». Тоже названьице! … У могилы борцовъ революцiи, гд пока тихо обваливается каменная краденая ограда, созданная по проекту архитектора Руднева и гд закопаны, не хочу сказать погребены, — Володарскiй, Урицкiй, Нахимсонъ, Сиверсъ, Толмачевъ, финскiе коммунисты и прочiе красавцы, да то быдло, которое создавало «февраль» и «октябрь» … Тамъ меня и ищите … Съ товарищескимъ привтомъ! … Пока! …