Поэты пражского «Скита»

ДВА ПРОКЛЯТЬЯ

Бог оставил людям два проклятья: для мужчины — жизнь вести в труде, женщине — за сладкий грех объятий в муках и крови родить детей. Так учили книги откровений души всех покорных много лет, и склонялись грешные колени под карающий святой завет. Мы ушли, ушли от темной власти нас от века обрекавших слов, с нами наше, человечье счастье без крестовых мук и без грехов. Дар любви не благостней, не слаще, чем разящий темный Божий гнев: — радость матери, в руках дитя держащей, — радость пахаря, собравшего посев. [14.1.1926] «Своими путями». 1926. № 12–13

ПРЕДАНИЕ [81]

С дыханьем застаревшей тишины Когда приходит девственная осень, Как пажити библейской старины Прилежной Руфью сжатые колосья. Из сырости рассвета и луны, Когда туман росы алмазы сбросит. Влюбленной Суламифи и весны Гортанный окрик ветер переспросит. Усталой горстью сыплю семена, Вечерних птиц приманивая к дому, И первая звезда едва видна По древнему сиянью золотому. Как вечер, поджидающий стиха, То мудрая жена зажгла лампаду. Распев благочестивого стиха Встречает тьму по древнему обряду. [29.IX.1927] «Воля России». 1928. № 1

81

В книге «Белым по черному» — без названия.

ПОД ФЛОРЕНЦИЕЙ

Далеких гор осенние вершины Встречает утро синих Апеннин, И облаков жемчужные лавины Окрасил рдяно утренний рубин. И зелень мутную осенний сизый иней Покрыл застывшим тусклым серебром,  И день клубится призрачный и синий, И пахнет холод сладко и остро. Спит осень, утомленная менада, На склоне гор, где мерзнет бузина, Где тянется вдоль утреннего сада Простая флорентийская стена. [31.X.1925] «Воля России». 1928. № 1

ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ

I. Посвящение

На догоревший жертвенный костер, Смывая кровь, сочится влага Леты. Среди долин, уже не раз воспетых, Как дым курений — ночь. В ее простор Опустошенный движет кругозор Восторг тяжелый сдержанных обетов. Глухую боль отверженья изведав, Мечтам не отогнать видений хор. Сквозь голубые облачные весны Колчан лучей рассыпан золотой, И воздуха неслыханная поступь Над медленно подъятой головой. Седой луны блуждает призрак пленный. Душа сгорает в радости мгновенной.

II. Сожжение Савонаролы

Смывая кровь, сочится влага Леты, В святом молчаньи отошли века. Порой ко мне летит издалека Размеренность классических сонетов. К сожжению, под чернотой беретов, Бежит толпа, и, чудно глубока, Столпила ночь косые облака Над святостью монашеских обетов. На грозных крыльях флорентийской стаи, Взлетев, слегла мятежная душа, И стережет задумчивость густая Избыток недоступного ковша. И площадью зловещего сожженья Я прохожу неповторимой тенью.

III. Джоконда

Среди долин, уже не раз воспетых, Седые льды и празелень полей Перецветают в красках все живей, И мхом и льдом благоухает лето. И суеверней диких амулетов Бесцветный знак изогнутых бровей. Цветов миндаля кожа розовей, И край одежды ало-фиолетов. Из светлых жал, из дымного топаза Глядит раздвинутый меж жадных век Открытый мрак животного экстаза, И грех, как червь, улыбкой рот рассек. Но даже голоса созревшей страсти Не шевельнут скрестившихся запястий.

IV. Гробница

Как дым курений — ночь. В ее простор, Как души в Стикс, сгоняет ветер поздний Четы теней от рук, и лоз, и гроздий, И кличет нас из тьмы в лицо, в упор. В земных небес скудеющий шатер Уводит жизнь свои цветные весны. Еще поет в руках пастуший посох, И первый мрак превозмогает взор. Нет, никогда здесь не был Иегова! Душа горит, и скомканный язык Все силится свое исторгнуть слово, Но этот мир так тягостно велик! — — И встанет здесь, пустынно и нескоро. Огромная заря, дивясь своим простором.

V. Лигурия

Опустошенный движет кругозор Растущий день, и размыкая узы Привычного труда прилежной музы, Я ухожу, куда уводит взор. Сгибает ветр уклончивый отпор. Льет русые волокна кукурузы, И облака, как крупные медузы, Чуть шевелясь, плывут по волнам гор. Но не вернется в тишину бездомный, Гонимый Ангел продолжать свой труд, Дробить каррарские каменоломни. Прохладе сумрачной ваять приют. Непонятые дни проходят в небе В неисчерпаемом великолепьи.

VI. Музей

Восторг тяжелый сдержанных обетов, Паломничества медленный экстаз, В музейной тишине встречает нас Среди картин и дремлющих портретов. Голубизною захолустных ветров В окошко дали приручают глаз, И вслух фонтана быстрый пересказ Внизу, в саду, среди глициний где-то. И в зелени пустующих аллей Уж ранний вечер гасит мрамор статуй. А из витрин, в сгущающейся мгле, В пустые комнаты сквозь мрак холодноватый Усталой тишине глядит в ответ Языческая радость древних лет.

VII. Дант

L’Amor che muove il sole e l’altre stele [82].

— «Глухую боль отверженья изведав, Не знай стихов. А позже, сняв запрет, Единый раз воспой Ее, поэт, — Любовь, что движет солнце и планеты»… На набережной, из-за парапетов. Как сердце из груди, рвал ветер, снегом сед. Промерзший плащ, и он глядел ей вслед, Терявшейся средь чуждых силуэтов. Приветливо ловила Беатриче Докучной спутницы пустую речь, И юное хранила безразличье, Не замечая постоянных встреч, И взоры целомудренно скрывала За дерзко спущенное покрывало.

VIII. Венеция

Мечтам не отогнать видений хор Венеции. Здесь улочки все те же. На них в средневековый сумрак прежде Мадонны белокурой падал взор. Свидетель давнего в palazzo [83] Дожей двор. Где прошлое ползет травой из трещин. Как странно жжет, встречаемый все реже. Под черным веером полупечальный взор. На влажный мрамор пала тень — монах Под издавна ветшавшей позолотой. Чуть спотыкаясь в медленных волнах. Гондола около колышет воды. Былые образы в опять ожившем чувстве Возводят жизнь в таинственном искусстве.

83

дворец (итал.).