Поэзия Африки

ТАДЖ АС-СИР ХАСАН [368]

Возвращайся Перевод М. Курганцева

Ждет меня старый, давно покинутый дом — память о позабытом детстве моем. Песня, звучащая в сердце, на самом дне, свирель, протяжно поющая, стонущая во мне, — дом, где столько осталось моих следов, откуда ко мне долетает безмолвный зов: «Возвращайся!» …С поля отец приходил на закате. Падал на хижину знойный вечер. Мать, и братья мои, и сестры выбегали ему навстречу. Помню, даже младший братишка, неуклюжий, смешной, неловкий, не умел говорить — смеялся, улыбался, кивал головкой… А потом начинались сказки. Голос бабушки слаб, натужен. Мы сидели, не шелохнувшись, забывали про сон и ужин. Помню руки ее большие и лицо в лиловых морщинках. Море молодости и света жило в сказках ее старинных… Мы засыпаем, а сказка еще струится. Тень тишины упала на наши лица. Сад засыпает, птицы в саду засыпают, лунная полночь добрые сны посылает… А поутру свирель зовет за окном, утро приходит в старый, далекий дом… Дом, где столько осталось моих следов, откуда сегодня слышу безмолвный зов: «Возвращайся!»

368

Тадж ас-Сир Хасанродился в 1930 году. Пишет по-арабски. Стихи взяты из сборника «Из африканской лирики».

МУХАММАД АЛЬ-ФЕЙТУРИ [369]

Голос Африки Перевод М. Курганцева

Молчаливая Африка! Жизнь, принесенная в жертву чужеземным богам, земля, орошенная реками крови и пота, изможденная, горькая Африка, кончилось время твое! Начинается новая эра — эра Сорванных Пут и Разбитых Оков, и Расправленных Плеч. Слышу голос твой, Африка, дерзкий, разгневанный голос. В нем — горячее пение ветра и гул прорастающих трав, и живое дыхание рек, и гром водопадов, и удары морского прибоя, и шелест опавшей листвы под тяжелыми лапами льва. Слышу голос твой, Африка, ясный, отчетливый голос. В нем — мелодия песен простого крестьянского поля, и размеренный скрип деревянного плуга, и скрежет неторопливых ручных жерновов, превращающих зерна в муку. Слышу голос твой, Африка, юный, ликующий голос. В нем — призывы вождей, и рокот народный собраний, и биение наших сердец, переполненных яростной кровью, и сумасшедшая дробь неукротимых тамтамов, говорящих: Свобода! Свобода! Свобода! Свобода!

369

Мухаммад Мифтах аль-Фейтуриродился в 1930 году. Поэт, драматург. Пишет по-арабски. Стихи, взяты из сборника «Из африканской литературы».

Старый моряк Перевод М. Курганцева

Ветер отчаянно бьет в паруса. В море открытое парусник правит. Время — шатер, и его продырявят солнце, и звездная ночь, и гроза. Эй, обернитесь назад, корабли! На горизонте, у края земли, старый моряк под флагами порта — смятая фуражка, ступни затекли; смех словно саван, холодный и желтый, смотрят глаза в океан распростертый… Вам они смотрят вослед, корабли! Время прошло. Нас навылет прожгло. Нет больше моря, и ветра, и утра. В раковинах не найти перламутра. Время — как сломанное весло. Время — как высохшая река. Нет тишины в зрачках старика. Он наклоняется над погасшей трубкой — в ней пепел, боль и тоска. …В ночь паруса разрывались в клочья. Тучи спадали, словно кора, когда мы вышли к порту и ночью бросили гулкие якоря. Эй, моряки, спускайте трапы! Неужели все это зря? Неужели ночь провисит, как тряпка, на перекрестке добра и зла? Вскинуты на головы фуражки, бушлаты черные на плечах. Но хохот веселый смолк и зачах, будто разбился о камень тяжкий. Город, откройся, разбей замки, двери раскрой, отодвинь засовы, сбрось дремоту свою, полусонный, протяни нам ладонь руки! Дай эту ночь, молчаливый порт! Зажги все лампы в барах и лавках! Пусть в ноздри ударит звериный запах, пусть заструится огненный пот. Если ты спрячешь себя от нас, от бесшабашных наших желаний в час непогожий, глухой и ранний, — мы проклянем тебя в тот же час! Старик вспоминает, и падают слезы, как с ветки листва, и пепел бессильно слетает с трубки… И альбатросы крыльями плещут, летят, и цепкой сетью морщин опутаны руки. Время проходит, и те, кто сменили нас, будут, как мы, бродить среди скорби и мрака. В гавани горьких утрат они бросят якорь, и угнездится тоска в расщелинах глаз. Будет все — и прибой прощанья, и соль изгнанья, и боль угасанья, и пустота увяданья, если не смогут с ходу порвать паруса, остановить бесплодное ожиданье.

СЬЕРРА-ЛЕОНЕ

ГАСТОН БАРТ-УИЛЬЯМС [370]

Клавиши рояля Перевод А. Голембы

Кожа твоя горда белизной, Кожа моя черна; Дай мне руку, пойдем со мной, Музыка грянет, звучна. В одной гармонии соединим, В песню одну сольем Все, что в призыве моем звучит И в зове звучит твоем. Музыка в воздухе: Слышат все, Как, ненависть прочь гоня, Звучат, сочетаясь, Клавиш ночной И клавиш белого дня. Когда же мы рядом, В тени стены, В страхе или смятенье, — Наши тени, Как ночь, темны, Одной становятся тенью. Музыка в воздухе: Видят все, Как дерзновенно и смело Одною гармонией сплетены Облик черный И облик белый.

370

Гастон Барт-Уильямсродился в Сьерра-Леоне в 1938 году. Автор нескольких радиопьес. Пишет по-английски. Все стихи переведены впервые — из сборника «Poetry from Africa».

Письмо к матери от черного сына из Вьетнама Перевод А. Голембы

Милая мама, слава богу, я уже прикончил нескольких вьетконговцев, и белый капитан сказал мне, что я молодец и настоящий герой. Но когда я убью гораздо больше, то он представит меня к медали, и когда я убью еще больше, он поместит мое имя во всех газетах, и ты будешь гордиться твоим родимым сыном, всеамериканским героем всей Америки! Здесь никто не упрекнет цветного, что он цветной, поле боя усеяно трупами цветных. Вы ведь знаете: Кассиус Клей не решился приехать, но ваш сын — герой, и, быть может, когда я убью кучу этих красных, отсюда сообщат мою фамилию в Белый дом, — быть может, Президент узнает мое имя, быть может, он в один прекрасный день самолично наградит меня орденом и скажет, — до чего горда Америка мною. «Господь на вашей стороне, мой мальчик!» И я щегольну своей медалью в своем родном городе, в Детройте, в Ньюарке и в Алабаме, — и я увижу черные тела в лужах крови, и я вспомню Шарпевиль, и я вспомню моих задушевных братьев во Вьетнаме. Милая мама, черная мама, прости твоего черного мальчика во Вьетнаме! Я не Кассиус, прости, я, понимаешь, не Мохаммед Али, я твердо запомнил наконец, что я неутонченный, необразованный, неуклюжий и т. д. и т. п., и все, что я делаю здесь, я делаю для того только, чтобы стать всеамериканцем, культурным и окультивированным — истинным сыном Америки; ты знаешь это, мамочка, — и, если бы не цвет кожи и не курчавые волосы, я был бы парень хоть куда! Впрочем, парик стоит всего лишь сто долларов, а белолилейный крем «Беляночка» всего лишь пять долларов банка! И ежели это мерзопакостное снадобье не подействует вовсе, лучше уж я околею здесь, я предпочту, мамочка, лучше останусь здесь, в этой заморской могиле! И ежели я помру здесь, так и знай, что я погиб за Америку, за счастье быть сыном этой Земли Обетованной… Но ежели я погибну, сражаясь, скажем, в Ньюарке, или в Миссисипи, или в Детройте, или в Чикаго, или в любом другом месте, которое ты назовешь, мама, — то ты уж пойми, дорогая, что президент не назовет меня героем, а мой белый капитан не станет превозносить меня до небес. Моей вдове не назначат пенсию, и они скажут, что я из красных, и они скажут, что было бы лучше, если бы твоего черного сына убили во Вьетнаме. Прости, мама, я знаю, что я тупой, неразумный, невоспитанный грубиян и т. д. и т. п. Я знаю все это, и мне совершенно точно известно, почему именно я должен помогать здесь моим соотечественникам в осуществлении плана истребления цветных. Не плачь обо мне, черная мама, не оплакивай мой американизм и т. д. и т. п. Горе Америке! Джазы ее грохочут, их громыханья и возгласы не прерываются ни на мгновенье, и дыхание их донеслось до Хиросимы, их лопотание и гром реют над Африкой, — вспомни, мама, что они визжат везде и всюду, где есть наши братья, и тебе теперь превосходно известны все резоны, всякие там отчегои почему, И на кой ляд, прошу прощения, милая мамочка, ваш черный малыш обязан убивать здесь как можно больше цветных! Видишь ли, мама, я здесь сражаюсь за свободу, сражаюсь во имя божие, видишь ли, я храбро сражаюсь здесь с красными, знаешь ли, я здесь слышу, как свистят пули, и я снова должен проводить в жизнь расширенные наметки по истреблению цветного населения. Милая мама, я, право же, предпочту погибнуть здесь, в этой заморской могиле, нежели околеть где-нибудь в Нью-Йорке, и вообще ты, конечно, поймешь, почему это у меня такое странное желание! Ну а ежели ты меня не захочешь понять, так, может, и впрямь твой родной сын — грубиян невоспитанный, чурбан совершеннейший, неблагодарный остолоп и т. д. и т. п.! И к тому же еще самый разнегодный негодяй изо всех, что носят солдатский мундир! Да будет тебе земля пухом, милая мамочка! Покойся с миром, — знаешь ли, я здорово уважаю всех тех, которые отдают свою душу господу у себя дома, в собственных своих постелях, в наших старых-престарых американских городах! Ваш любящий сын, Грубиян Невоспитанный, Остолоп Неблагодарный и т. д. и т. п.!

Да благословит нас господь! Перевод А. Голембы

Я спал, и мне приснился мотылек, ярко-желтый и прекрасный мотылек, и я услышал, что вы назвали его красным, и умертвили его, и я ничего не сделал, я только отошел в сторону и умыл руки. Проснувшись, я услышал старый джаз, старый задушевный джаз… Проснувшись, я прислушался к лязгу и скрежету, и увидал, как остро выточенная сталь пронзает вьетконговцев, и все, что я сделал — отошел в сторонку и умыл руки. Я слушаю вас, мои братья, я слушал, как вы плачете над Миссисипи, я видел, как вы гниете в родимом Гарлеме, пустяшное дело, что ваши пули визжат, пронзая ваших желтых братьев! И я видел шрамы на ваших геройских подбородках. Да благословит господь нас и нашу страну, а я уж лучше отойду в сторонку и умоюсь.

Блюз отчаяния Перевод А. Голембы

Всю ночь, о Господь Всемогущий, зова жду твоего, всю ночь, о Господь Всемогущий, жду, что руку протянешь мне. Ты возьми меня на небо заживо, а не то меня здесь забьют, — так возьми меня на небо заживо, а не то меня здесь забьют! Всю ночь, о Господь Всемогущий, ищу я лицо твое ищу я, Господь, ищу я, ищу я лицо твое! А вокруг меня только цепи, да решетки, да кандалы, — а вокруг меня, Правый Боже, все решетки да кандалы! А вокруг все стены да колья, и в оковах ноги мои, — я ищу, где ж она, свобода, где же свет улыбки людской? Только все, что нашел я, Боже, это ссадины да пинки, — право, все, что нашел я, Боже, это ссадины да пинки! Так сойди же ко мне, Всевышний, так сойди и освободи, — не ослеп ты, Господь, я знаю, знаю, ты, Господь, не оглох! Я взывал к тебе и молился, знаю, где-то витаешь ты, — так приди ж меня вызволить, Боже, а не то я знаю, как быть! Напишу я с тебя картину, чтоб все знали, какой ты есть! Напишу палача-живодера с перекошенным страшным лицом! Если ты не придешь меня вызволить, знаю, как поступлю тогда! Если ты не придешь меня вызволить, знаю, что учиню тогда!

Высококультурная дама Перевод А. Голембы

Я был в концерте с высококультурной дамой. — Вам нравится музыка Бартока [371] ? — спросила она, Я ответил, взглянув ей прямо в глаза: — Что ж, я не чужд культуры! На деревенской площади, на выступлении африканского ансамбля я спросил ее: — Вам нравятся наши говорящие барабаны? — Она ответила, глядя на меня искоса: — Что ж, и я не чужда культуры!

371

БартокБела (1881–1945) — венгерский композитор, пианист и музыкальный этнограф.

Царица барабанов Перевод А. Голембы

В музыку и в жарынь вышла богиня богинь: черных волос хаос, как табакерка — нос, ласков, и мил, и груб очерк карминных губ, — темен, угрюм и строг лоск барабанных щек! Груди подобны плодам, каждая словно плод: на тебе, на тебе — вот! Бедра ее круты — ведрами черноты, в них — плодородья стан, каждое — с барабан, — гром барабанный, хлынь: вышла богиня богинь! Схлынь, грусть, схлынь: пляшет богиня богинь! Будто ложбинный зной, пот струится спиной, два барабана, нежны, пляшут без пелены, пляшут без пелены, стройных повыше ног, — ритм барабанный строг, ноги ее стройны, — горечь полыни, схлынь: пляшет богиня богинь! Пляшет богиня — она, будто луна, темна, солнца она светлей: рокота не жалей, грохота не жалей, в звонкую шкуру — бей! Горечь полыни, схлынь, пляшет богиня богинь! Темная, как божок солнечных душных дорог, — дробных раскатов град, мать барабанных стад, — это твоя, господь, идолица и плоть, это твоих теперь злых барабанов дщерь — это во тьме утроб ритм барабанных троп! В ропоте перепонок, в отзвуках музыки ранящей, бей, золотой барабенок, в чудище барабанище! В музыку и в жарынь пляшет богиня богинь!

ТАНЗАНИЯ

САИДИ НГУЗО [372]

Язык суахили Перевод М. Курганцева

Словно реку дожди, меня наполняют мысли о языке родном — зеркале чувства и мысли. Где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Ты пробуждаешь к свету спящего человека. Влагой познания щедро ты поишь человека. Где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Я нахожу слова для моей любимой, самые ласковые слова для моей любимой. Где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Верных друзей друзьями я называю. Подлых врагов врагами я называю. Где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Есть у меня копье — испытанное оружье. Но слово привета и мира дороже мне, чем оружье. Где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Спрашиваю людей, умудренных опытом жизни, славных людей, чей ум — украшенье жизни; где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Мне ничего не сказали мудрые люди, — в книгах ищут ответа мудрые люди, где твой исток и начало, где прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили? Словно ночной небосвод, суахили прекрасен. Блещут созвездия слов — суахили прекрасен! В сердце народа твое начало, в нем прозвучал ты впервые, о мой родной язык, о суахили!

372

Саиди Нгузо. Биографических данных нет. Стихи взяты из сборника «Из африканской лирики».

ШААБАН РОБЕРТ [373]

Свобода Перевод М. Курганцева

Нет прекрасней слова «Свобода» — В нем — бесстрашие, честь и гордость, Свежий воздух, простор и свет. В нем — надежда для всех живущих, В нем — величье и гордость духа, Радость жизни, вера в добро. В нем — вся мудрость веков прошедших. В нем — достоинство человека, Справедливость и красота. Ничего нет позорнее рабства, Даже если мягкие руки Над рабами заносят хлыст. Рабство горькое проклинаю — Пусть оно безвозвратно сгинет, Пусть зачахнет, умрет, сгорит! Пусть повсюду царит свобода — В каждой хижине, в каждом сердце, В каждом взгляде, в каждой улыбке, В чистом небе и на земле.

373

Шаабан Роберт(1909–1962). Поэт, прозаик. Писал на суахили. Стихи «Свобода» взяты из сборника «Мы живем на одной планете».