Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

1892

РОМАНС

Лились и означали грусть Ручьи тех глаз, тех уст напевы, Те слезы, павшие на грудь Прекрасной и печальной девы. Терпели губы тяжкий зной, Труд голоса душа творила, И, смело плача предо мной, Она со мною говорила. Мне речь ее была нова, И я был очарован ею. Ее последние слова Я повторяю как умею: «Ах, не могу я слёз не лить. Судьбы моей ничтожна малость. И лишь любовь… о, лишь… о, лишь…» И снова плакать принималась.

1892

ИЗГНАННИК Я, СЕСТРИЦА

Изгнанник я, сестрица, — с детских дней, Влекомый нетерпеньем и незнаньем, Бреду в страну неведомых теней, — Один, изгнанник. Былые дни и нынешние дни Мучительно влеку я за собою. Утомлены ходьбой мои ступни И сердце — болью. Я направляюсь в сторону беды, Чтобы очнуться, с горьким изумленьем, — Вдали родной земли, родной воды, — Больным оленем. Ты говоришь, что счастлив я вполне, Но не умею этого заметить, Что мне пора забыть о той стране И бег замедлить. Дитя мое! Тому свидетель Бог: Не так я подл, чтоб средь рабов растленных Вполне счастливым пребывать я мог В тюремных стенах. Утешиться меж прочими людьми — Я не имел ни помысла, ни средства. Свободное от веры и любви, Пустует сердце. Так, раненый беглец, бегу в туман, В грядущее, в угрюмую пустыню. Я все покинул здесь. Неужто там Тебя покину?

1902

«Сестра моя, иди своей дорогой…»

Сестра моя, иди своей дорогой, И пусть она окажется светла. Не улыбайся! Рук моих не трогай! Нет, я не друг тебе, моя сестра. Отвергнув путь, спокон веков известный, Тоской неодолимою дыша, Взмывая в небо, опускаясь в бездны — Скитается, безумствуя, душа. Нет рук таких и нет таких объятий, Чтоб удержать ее, остановив — Она не примет кроткой благодати, Умчась туда, куда влечет порыв. Быть может, в мире нет ее безвинней, Но сколько душ она сведет на нет, Пред тем, как в темной и глухой пустыне Она погасит свой опасный свет… Покуда не померкли и прекрасны Черты твои, покуда грусть остра, — О том, чтоб разминулись мы в пространстве, Молись, сестра! Молись, моя сестра!

1902

НАШ ОБЕТ

Мы дали обет, и верны мы обету, Нас тьма окружает и беды нас бьют, Но дорог нам свет, и пробьемся мы к свету, Пусть душные тучи дышать не дают! Огнем и мечом и потоками крови Судьба нас пугала, глядела черно, — Ни славы у нас, ни покоя, ни кровли, Но, чистое, светится наше чело. Изодрано в клочья священное знамя, Родная страна, как чужая страна, Сурово глядит, как идем мы, не зная, Какая нам завтра беда суждена. Пусть рок не допустит увидеть победу И в сумраке грозном ни проблеска нет — Мы дали обет, и верны мы обету, Взыскуя лишь света и веруя в свет.

1903

ЭКСПРОМТ

Святые отцы мои и господа! Я с Музой расстался — совсем, навсегда. Неужто и впрямь сочетал я легко Два слова, когда их друг к другу влекло? Вы думали прежде, что Муза и я — Две грани в любви одного острия? Но нет! Между нами зияет вражда, Святые отцы мои и господа. В разгуле политики и темноты Стою — с непреклонным лицом тамады. Но — Боже! — во мгле моего кутежа Вдруг память восходит, остра и свежа, И горестно я озираю края, Где странствует Муза и мука моя. В армянских горах, где чисты родники, Она углубила их плачем тоски, И в кровопролитье опасного дня Нельзя ей забыть иль увидеть меня. Но, если, отринув обман и дурман, Очнутся свободные души армян, И там, где бесчинствует мертвенный чад Воспрянет снегов и цветов аромат, И добрые люди, собравшись толпой, Воскликнут: «Безумец! Не медли и пой!» — Воскреснет мой голос и нежен, и скор, И сладок губам будет этот экспромт.

1915

«Явился из снегов, издалека…»

В. Я. Брюсову [164]

Явился из снегов, издалека, Призвал к величью духа и любви, И стала так чиста и глубока Надежда, овладевшая людьми. Средь скорби, увлажняющей глаза, Да будут наши помыслы чисты И страны согласуют голоса Под общим небосводом доброты. Пусть крепнут в сердце милость и добро. Совпав в пространстве и пропав вдали, Пусть люди помнят, что лишь им дано Явить собою нравственность земли. Уж если нам соперничать в борьбе, То лишь в одной: кто более других Выгадывает выгоду себе, Безмерно полюбив и одарив. И прав поэт, что предсказал нам бег Времён — в пресветлый и желанный век, Где человека любит человек, Где с человеком счастлив человек.

164

Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) — русский поэт, переводчик, критик, ученый.

1916

МОЯ ПЕСНЯ

Сокрыт в душе бесценный клад Любви моей — он щедр и светел. Эй, джан [165] , безмерно я богат. Как совладать с богатством этим! О дарованье, ты — не дар, Что выгадаешь и зароешь. Ты — разоренье, ты — угар, Ты — расточение сокровищ. Что делать? Мне неведом страх Пред вором, злом и крайним крахом. Но мысль — утратить дар утрат — Меня терзает темным страхом. Я так рожден! Я так богат! Я всё дарю! Я всем прощаю! И всё же — людям и богам Лишь их подарок возвращаю.

165

Джан (буквально: душа, тело) — употребляется как ласковое обращение в значении: дорогой, дорогая, милый, милая.

1918

ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД СИРИУСА [166]

Что, Сириус, в пути от мглы до мглы В уме ты держишь? Для чего минуешь Окружности вселенной и углы? — Так спрашивают бедные умы Земных существ. Зачем ты их волнуешь? Что, Сириус, ужель тебе легко Могущество всевечного движенья? И не чрезмерно ль то, что велико? Твоим лучам я отдаю лицо, И мой зрачок испытывает жженье. Ты умеряешь свой безмерный свет, Не потому ли происходит это, Что в небо смотрит каждый человек И столько зрений, обращенных вверх, Всё ж расхищают изобилье света? А сколько глаз ты знаешь! Сколько раз Тебе внимали пристальные очи! Но взор одних — уже давно угас, Другим — смотреть еще не пробил час: Их взор еще во тьме нездешней ночи. Кто первым увидал твой свет живой? Кем ты с земли впервые был замечен? Кто — с запрокинутою головой — Возьмет себе последний пламень твой, И — всё уже, и — любоваться нечем?.. Так в добрый путь, пресветлый чародей! Но, приближаясь к средоточью смерти, Поведай ей вопрос тоски моей: Как много взоров и судеб людей В твоем одном, в твоем прощальном свете?

166

Сириус — двойная звезда, самая яркая на небе.

1922

ПАРВАНА

Баллада

1

Высок Джавах [167] , но выше, чем Джавах, Две царственных горы — Абул и Мтин, Сокрывшие в снегах и облаках Нездешний мир, что ведом только им. Я говорю, как говорили встарь: Лазурь небес была светлым-светла И в белом замке жил парванский царь — Орлу подобный, но добрей орла. Глуп тот охотник, что затеет спор: Когда взойдет или зайдет заря, Прекрасны лани этих гордых гор, Но всё ж не так, как дочь того царя. Известно мне, что ни в одном саду Садовник так не пестует цветок, Как, добрую благословив судьбу, Парванский царь свое дитя берёг. Он счастлив был, но счастье — впереди. Гонцы разносят весть во все края: — Счастливец! О, приди и победи! Горяч твой конь! Тверда рука твоя! — Где, — молвит царь, — в какой земле, в каком Дому иль замке сыщешь удальца, Достойного красою и умом Пресветлого царевнина лица?

167

Джавах (Джавахетский хребет) — горный хребет в Армении и Грузии.

2

Блеск доспехов! Звон подков! Все вы здесь, но сколько вас — Безрассудных храбрецов, Потрясающих оружьем, В ком явил и обнаружил Всю красу свою Кавказ! То ль война, то ли игра Возле царского крыльца! Но когда придет пора Состязанию? И кто же, Кто возьмет себе — о, Боже! — Свет царевнина лица? Труба запела. Чередой Ступают важно царедворцы, И, обмерев, взирают горцы, Как с нежной девой царь седой Выходит — мрачный и могучий. Смотрите! Рядом с темной тучей Сияет месяц молодой. Царевна, светел лик твой лунный! Мечтам предался воин юный, Склонив колена пред тобой. — Взгляни, моя дочь, как сильны и стройны Достойные княжичи этой страны! Яви твою волю и милость твою — Позволь состязаться им в честном бою. Вели им тебе и народу открыть Сокрытую в сердце отвагу и прыть. Увидишь на склоне блаженного дня, Кому покоряется гордость коня — Не так, как другим, и живей, чем к другим, Льнет солнце к доспехам его дорогим. Когда состязанью наступит конец, Скажи храбрецу: «Ты — храбрейший храбрец. Вот яблоко, и означает оно, Что ты — повелитель мой. Так суждено. Завидует мир торжеству моему, Но слава прекрасному миру сему!» Царь говорил. Толпа невдалеке Томилась жаждой боевого гнева. Но вышла дева с яблоком в руке, И, с яблоком в руке, сказала дева: — И злой силач коня пускает вскачь И побеждает с грубостью постыдной. Что из того? Он — только злой силач, Душе моей не милый и постылый. — Так говорила, яблоко держа. Недоуменье воины терпели: — К чему твоя склоняется душа, О, Парваны прелестнейшая пери [168] ? Всяк вопрошал: — Чего же хочешь ты? В какой звезде небес твоя услада? В каменьях непомерной красоты? Иль в тяжких звёздах серебра и злата? — Что серебро, что злато для меня? Все звёзды гаснут! Всё — тщета, всё — бренно. Хочу неугасимого огня! — Таинственно ответила царевна. Только сказала — один за другим Ринулись храбрые юноши в путь, Вдаль, за священным огнём дорогим, Что не затмить, не забыть, не задуть. Пыль, что взвилась под копытом коня, В прах обратилась. И годы прошли. Где ж смельчаки, что искали огня? Их не видать ни вблизи, ни вдали.

168

Пери — ангел в образе крылатой женщины; красивая, очаровательная женщина.

3

— Отец, отец, скажи мне, почему Те юноши, томимые любовью, С огнём, оберегаемым ладонью, Не возвратились к дому моему? Ужель забыли и умчались прочь? Где ныне их судьба в седле качает? — И горестно отец ей отвечает, И горестно ему внимает дочь: — Путь храбрецов лежит сквозь кровь и тьму. Дракон их настигает семиглавый. И все-таки, овеянные славой, Они вернутся к дому твоему. — Проходит год, и спрашивает дочь: — Отец, отец, где мой летящий всадник, Что в сновиденьях, медленных и сладких, Летит ко мне, когда настанет ночь? — И говорит отец: — Дитя, дитя! Легко ль добыть огонь неугасимый? Кто знает? Вдруг его добытчик сильный В огне сгорает, до огня дойдя? — Вновь год прошел. На замок пала тень. Томится дева в горе и тревоге. Ни на горе, ни на пустой дороге Нет всадника. Так угасает день. — Отец, отец, на свете нет огня! Ни искорки! Нисколечко! Нимало! И сердце мое скорбное увяло! Весь белый свет — лишь темнота одна! — Тяжки царю дочерние слова. Седым-седой, поверженный и старый, Что может он? К его груди усталой Усталая клонится голова.