Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

ЗЛАТА УЛИЧКА [142]

На этой улице, в потёмках старины, всё двигалось в каком-то мертвом темпе. Здесь госпожа таинственная Тепи вещала и разгадывала сны. Она, накидку черную надевши, шептала и впадала в немоту. Исполнены отчаянной надежды, алхимики смотрели в темноту. И, извиваясь, словно тело кобры, горело пламя, выбившись из сил, но мертвенно отсвечивали колбы: «Беспомощен ты, мудрый эликсир». Здесь слышны звоны дальние Лореты [143] . И только камни помнят: в старину надменные придворные поэты здесь хаживали, вперившись в луну. Прославиться им, бедным, дал ли Бог? Но ты живешь, всё так же строг и волен, к поверженным взывавший Далибор [144] , ты, гордый дух, ты, неподкупный воин. Умолкли те зловещие уста, и в воздухе, пронизанном грачами, так расцветает и шумит листва деревьев, примыкающих к Градчанам [145] .

142

Злата уличка в Пражском Кремле возникла в конце XVI в.

143

Лорета — монастырский комплекс XVII–XVIII вв. на Градчанах..

144

Далибор — чешский рыцарь, за участие в крестьянском восстании в Драгенице в 1497 г. был подвергнут заключению и затем обезглавлен. По легенде Далибор нашел в тюрьме скрипку и достиг замечательного искусства в игре.

145

Градчаны — исторический центр Праги, включающий Пражский Кремль и прилегающие к нему кварталы.

«В соборе Витта…» [146]

В соборе Витта, о, святого Витта, безмолвен малахитовый орган, и лишь звучат расписанные плиты, отчетливо ответствуя шагам. И поступь здесь осмыслена, как танец, и высотою заслонен предел. О добрый чародей-венецианец, как величаво кистью ты владел! О стены древние! Как хорошо вас видно! Ты рисовал здесь, и орган играл. В соборе Витта, о, святого Витта, безмолвен малахитовый орган.

146

Собор Святого Витта в Пражском Кремле — один из выдающихся памятников европейской готики.

ТЕЧЕТ ДУНАЙ…

О, быстрое движение сини и голубизны… Прикрываются веки, и кажется — в Дунае шелестят осины и кверху поднимаются ветки. Покойный, как добрая эта страна, течет он. Сверкает его струя. О Дунай, стремительный, как стрела, — как величава поступь твоя!

ЮЛИУС ФУЧИК В ПРАГЕ

Вот я над Влтавой встала, цветок держа в руке. Играет тихо Влтава на золотом песке. Весенней доброй правдой весенних добрых дней сияет день над Прагой и надо мною — в ней. И, молодо бунтуя, сливаются, плеща, шуршанье ив, и туи, и лавра, и плюща. О Прага, я волнуюсь!.. Я представляю, как двором тюремным Юлиус [147] шагал с цветком в руках. Дитя двора тюремного, мерцал, как огонек, чуть синий, чуть сиреневый, чуть беленький цветок. Но как бессмертна юность и солнце надо мной, так ты бессмертен, Юлиус, среди живых — живой. Вот, вместе с нами празднуя, под уличный галдёж свободной гордой Прагою свободный ты идешь. Идешь ты, не сутулясь. Ты молод и высок. И ты смеешься, Юлиус, и даришь мне цветок!

147

Фучик Юлиус (1903–1943) — чешский журналист, общественный деятель.

1956–1958

Арчил Сулакаури [148]

«Опять нет снега у земли…»

Опять нет снега у земли. Снег недоступен и диковин. Приемлю солнцепёк зимы, облокотясь о подоконник. Дымы из труб — как словеса, чей важный смысл — абракадабра, и голубые небеса дивятся странности подарка. Я даровал бы крышам снег, будь я художник иль природа, — иначе совершенства нет в пейзаже с тенью дымохода.

148

Арчил Сулакаури (р. 1927) — грузинский писатель.

Михаил Квливидзе [149]

Я И ТЫ

Лиле

О, уезжай! Играй, играй В отъезд. Он нас не разлучает. Ты — это я. И где же грань, Что нас с тобою различает? Я сам разлуку затевал, Но в ней я ничего не понял. Я никогда не забывал Тебя. И о тебе не помнил. Мне кажется игрой смешной Мое с тобою расставанье. Ты — это я. Меж мной и мной Не существует расстоянья. О глупенькая! Рви цветы, Спи сладко иль вставай с постели. Ты думаешь, что это ты Идешь проспектом Руставели [150] ? А это — я. Мои глаза Ты опускаешь, поднимаешь, Моих знакомых голоса Ты слушаешь и понимаешь. И лишь одно страшит меня И угрожает непрестанно: Ты — это я! Ты — это я! А если бы меня не стало?

149

Михаил Квливидзе (1925–2005) — известный грузинский поэт и писатель.

150

Проспект Руставели — центральный проспект Тбилиси.

1962

ПАН [151]

Старый дуб, словно прутик, сгибаю, Достаю в синем небе орла. Я один колоброжу, гуляю, Гогочу, как лихая орда. Я хозяин заброшенных хижин, Что мелькают в лесу кое-где. Осторожный и стройный, как хищник, Жадно я припадаю к еде. Мне повадно и в стужу, и в ветер Здесь бродить и ступать тяжело. Этот лес — словно шкура медведя, Так в нём густо, темно и тепло. Я охотник. С тяжелою ношей Прихожу и сажусь у огня. Я смеюсь этой темною ночью, Я один — и довольно с меня! Сказки сказываю до рассвета И пою. А кому — никому! Я себе открываю всё это. Я-то всё рассужу и пойму. Я по бору хожу. Слава бору! Город — там, где отроги темны. Мне не видно его. Слава Богу, Даже ветер с другой стороны. Только облако в небе. Да эхо. Да рассвет предстоящего дня. Лишь одно только облако это, — Нет знакомых других у меня! С длинным посохом, долгие годы, Одинокий и вечный старик, Я брожу… И, как крепость свободы, В чаще леса мой домик стоит!

151

Пан — в древнегреческой мифологии сын Гермеса, бог лесов, стад и полей.

1946

БЕГСТВО ОТ ТЕБЯ В МЦХЕТУ

О, как дожди в то лето лили! А я бежал от нас двоих. Я помню мертвенные лики Старух молящихся, До них, — О, не было до них мне дела, Их вид меня не поражал. Я помню лишь, как ты глядела, Как улыбалась… Я бежал! И здесь, в старинной Мцхете вещей, Смеялся я, от солнца слеп, Но в этой клинописи вечной Твоей руки я видел след. Ты здесь играла, рисовала, Ты и тогда была умна И камням этим раздавала Иероглифы и имена. Гора лежала, словно буйвол, — Так тяжела и высока, У ног ее, в движенье буйном, Текла и падала река. И ворот неба был распахнут, И синевою обжигал, И луг был заново распахан… А я — всё от тебя бежал! Зеленые, как у рыбачки, Глаза мне виделись твои, — Я словно в каменной рубашке Спасался от твоей любви. Я помню плач и конский храп. Как долго мной ты помыкала! Я гордо превращался в храм, Но… это мне не помогало!

1948

ГАГРА [152]

Меж деревьев и дач — тишина. Подметание улиц. Поливка. Море… поступь его тяжела. Кипарис… его ветка поникла. И вот тонкий, как будто игла, Звук возник и предался огласке: Начинается в море игра — В смену темной и светлой окраски. Домик около моря. И ты, Только ты, только я — в этом доме. И неведомой формы цветы Ты приносишь и держишь в ладони. И один только вид из окна: Море, море вокруг — без предела. Спали мы. И его глубина Подступала и в окна глядела. Мы бежали к нему по утрам, И оно нас в себя принимало. И текло по плечам, по рукам, И легко холодком пронимало. Нас вода окружала, вода, — Литься ей и вовек не пролиться. И тогда знали мы, и тогда, Что недолго все это продлится. Всё смешается: море и ты, Вся печаль твоя, тайна и прелесть, И неведомой формы цветы, И травы увядающей прелость. В каждом слове твоем — соловьи Пели, крылышками трепетали. Были губы твои солоны, Твои волосы низко спадали… Снова море. И снова бела Кромка пены. И это извечно. Ты была? В самом деле была, Или нет? Это мне неизвестно.

152

Гагра — город-курорт в Абхазии на Черном море.

1950

КОНЕЦ ОХОТНИЧЬЕГО СЕЗОНА

Октябрь. Зимы и лета перепалка. Как старый фолиант без переплёта — потрепанная ветром ветхость парка. И вновь ко мне взывает перепёлка. Зовет: — Приди, губитель мой родимый. Боюсь я жить в моем пустынном поле. Охотник милосердный и ретивый, верши судьбу моей последней боли. — Но медлю я в ночи благословенной, украшенной созвездьями и тишью. И безнадежно длится во вселенной любовь меж мной и этой странной птицей.

С ТЕХ ПОР

Сколько хлопьев с тех пор, сколько капель, сколько малых снежинок в снегу, сколько крапинок вдавлено в камень, что лежит на морском берегу, сколько раз дождик лил по трубе, сколько раз ветерок этот дунул, — столько раз о тебе, о тебе, столько раз о тебе я подумал!

1954

«„О милая!“ — так я хотел назвать…»

«О милая!» — так я хотел назвать ту, что мила, но не была мне милой. Я возжелал свободы легкокрылой, снедал меня ее пустой азарт. Но кто-то был — в дому, или в толпе, или во мне… Он брал меня за локоть и прекращал моих движений легкость, повелевая помнить о тебе. Он был мой враг, он врал: «Прекрасна та». Ты, стало быть. Ты не была прекрасна. Как мне уйти, я думал, как прокрасться туда, где нет тебя, где пустота? Как он любил, как он жалел твою извечную привычку быть любимой! Всё кончено. Побег необходимый я никогда уже не сотворю. Но кто он был, твоим глазам, слезам столь преданный, поникший пред тобою? Я вычислял и мудростью тупою вдруг вычислил, что это был я сам.