Поэзия социалистических стран Европы

РЕКА, ОБЛАКО И ЧЕЛОВЕК

Река, что течет,- она навсегда уходит. Она течет далеко и уже не вернется назад. Она уходит, чтоб уже никогда не вернуться. Почему, о река, уходишь ты навсегда? Облако, что исчезло,- оно возвращается снова. Оно возвращается, и солнца тогда не видать. Исчезает облако и возвращается то и дело. О солнце, пожалуйста, не исчезай никогда! Человек, что родился,- он потом умирает. Он не зверь, не трава и не дерево, тот человек. Он страдает и любит и после себя оставляет песню Потому что не зверь он, не дерево, не трава.

ЛАСТОЧКИ

Ласточки приносят весну неизменно Даже те что мертвы Даже те что нарисованы Даже те что выдуманы нами И пока они не исчезнут Мертвые Нарисованные Или выдуманные нами Будут расти деревья Будут шуметь волны Будет сиять солнце Когда их больше не станет Черная тьма настанет Останутся руки совсем пустые С тайными знаками на ладонях Чуть освещенные звездным светом Останется мертвых крыльев полет незримый Потому что ласточки всегда летают Даже те что нарисованы Даже те что выдуманы Ибо ласточки приносят весну неизменно Даже те что мертвы.

ВЕСНА ПАРУН

МОЯ РОДИНА

Тысячу лет ищу тебя. О моя родина, где ты? Кроны старых каштанов сонно дышат ночами. Солнце в огромный колокол звонкими бьет лучами, песни птичьего лета все до поры не спеты. Месяц идет на убыль, передвигая тени. От набежавшей тени берег ночной в смятеньи. Шлях каменистый медленно тянется сквозь рассветы. Где ты, отчизна милая, о моя родина, где ты? Где вы, ручьи и песни, где вы, полые воды, пряник медовый детства, праздничный гомон в селах? Где вы, на крышах ласточки, танцы и хороводы - разве вы были в сказках, грустных, а не веселых? Вы приходите, девушки, песню запойте громко, милых заворожите, головы им вскружите! Вот они ходят рядом, дышат, как дышит буря, думают все о поле да о поспевшем жите. В этих лесах багряных, где красота такая, бьется сердце земли моей, бьется не умолкая. Гордое сердце земли моей зреет в цветах пурпурных, в этих вершинах горных, в травах и реках бурных. Ветры твои и песни, весен твоих начало, о, золотой олень мой, синяя даль сквозная! О, этот плющ зеленый, эта листва резная, слышу, как твое сердце в полночи застучало! В росной траве, невеста, в шелесте, в колыханье, о колыбель колосьев, горных снегов дыханье, звезд ночных полыханье, алых цветов цветенье… О, моя светлая родина, прекрасно твое виденье!

* * *

Созрела свобода. В саду созиданья плоды на могучих деревьях поспели. Колосья ветрам назначают свиданье, качается мирный рассвет в колыбели. Рассвет расплескал синеватую краску, земля после тяжких боев оживает, с изломанных ребер снимает повязку - излечит все раны трава луговая. Врачует болящих трава луговая, алеют поля от полдневного света. Вершина соседней вершине кивает, утесу утес поверяет секреты. Земля, погляди: в безмятежной светлыни так молодо вечер струится над нивой! Печальница наша! Ты будешь отныне для всех сыновей колыбелью счастливой.

ОТКРЫТЫЕ ДВЕРИ

Я думаю, и птицы, покидая свои болота, говорят «прощай» склоненному немому камышу, с которого сползает отсвет лета. Я думаю, деревья, расставаясь, по-своему прощаются друг с другом, друг к другу прикасаются ветвями, прислушиваясь, как шумит река. А он открыл широко двери дома, и поглядел на небо, и ушел, оставив непогашенную лампу у неподвижных книг и тишину, клубящуюся смутными тенями. Ночь, преврати его в угрюмый камень на перекрестке, под утесом острым, откуда волчий вой доносится до моря. Пусть листья падают на этот камень, пускай их мертвый шелест заглушает его безрадостную одинокость. И месяц пусть проходит стороной, не золотя краев его лучами, которые в долины льют покой. Ночь, это сердце преврати в цветок на склонах гор беспечности его, куда мои не достигают слезы, соленые, как водоросли моря. В холодный остров преврати его, пусть на его суровые уступы по собственной охоте не садятся ни аист, ни серебряный журавль. Пусть дуют ветры с севера и с юга, вздымая волны вкруг его мысов. Пусть вечно простирается вокруг одно только отчаянье морское. Тогда я наконец закрою двери и погашу измученную лампу. И будет ночь со мной великодушна, не вспоминая, не напоминая. Он перестанет жить. Его не станет. Одна лишь даль протянется меж нами, как дружеская добрая рука, заполнив пустоту пространства мирового.

Николай Пирнат (Словения) Встреча. 1944 г.

РЕКА И МОРЕ

Он – река, а я – море. Волненье стремительных вод (это он) поглотит тишина (это я). В узком русле бушует, пробиваясь сквозь тесный каньон, нетерпенье его, утомившее кротость мою. Он – река, а я – море. Все его – лишь его. И его корабли – не мои. Но его корабли окунают в меня якоря, и матросы садятся к огню, чтоб плести и выслушивать небылицы. Эти птицы – его. Мне не жаль его птиц приютить в тихих скалах. Пусть думают скалы, что птиц отнимают у моря. Он – река, а я – море. Что мое – то его. Его воды усилю я солью и синью и помножу на бурю мою. И в мятущейся бездне моей обретет он покой.

ВОССЛАВЬСЯ ДЕНЬ

Восславься день, когда к человеку приидут древо и зверь, чтоб от него научиться любви. Восславься день, когда от каждой любви породятся оратаи земле и морю птицы. Восславься день, когда цветы и жены отдадут свой плод мудрейшему садоводу. Восславься день, когда вместо «злоба» скажут «любовь», вместо «страданья» - «солнце»!

СЛОВЕНИЯ

ОТОН ЖУПАНЧИЧ

ЗИМНЯЯ ПЕСНЬ

На небе выткут полотно, чтоб стало беднякам тепло, прикрыться пугалу велят, а носачам носы продлят. Длинен твой нос, хоть ты и бос,- свисти им, словно клювом дрозд. На небе мельницы стучат. Мукой засыпать нас хотят. Стелите под нее холсты, сады, поля, луга, мосты. Расстелешь холст - и будешь сыт. Ох, расстилать спина болит. Идет небесная гульба. Дымит ликующе труба, солома крыш пустилась в пляс, а с ней и мой пошел бы плащ. Да нет плаща! Никто не дал. Раз так – на все б я наплевал.

РЕКВИЗИЦИЯ

Ночью – еще петухи не кричали - трое с винтовками в дверь постучали. – Во имя бога-отца, давайте парного мясца; во имя бога-сына - вина и по кругу сыра; во имя святого духа, хлеба пеки, молодуха! Что эти трое сказали - без разговору им дали. Солнце еще не выползло, а все, что велено, выполнено. Только хозяин молчит, не глядит. Верно, в печенках все это сидит. – Во имя троицы пресвятой, телегу, хозяин, скорей приготовь. Коней выводи, подарки грузи и поскорее гони, вези в зеленый лес, куда бог велел,- нашим ребятам пост надоел! – Так вот оно как!
– отвечает бедняк и зовет детей: - Во имя чертей, положите им еще каплуна, цыпленка, и баклагу вина, и пирога положите свежего, во имя домового и лешего! Погнал коней вперед, А вся телега поет: – Гей, лес зеленый, кончай свой пост, хозяин попить-поесть привез!

ИЗГНАННИКУ

Все по-осеннему – листва, и птицы, и дождь, и сумерки, и снег, и лед, вдруг ярким солнцем озарились лица, и воздух полон песен, жизнь цветет. Разбиты все надежды, нет отрады, в изгнании влачатся мрачно дни, но слышишь: «Наши там поют бригады!» Восстань и воздух родины вдохни!

АПЕЛЬСИН

Падал, упал золотой апельсин в девичий фартук. Кто уронил золотой апельсин в девичий фартук? Кто потихонечку сзади подкрался; чьи прикоснулись к очам ее пальцы? Кто там? Мой милый! Кто там? Любимый! Нет. Просто ветер! Проваливай прочь! Что же потом? Ничего. Из рук наземь упал апельсин золотой…

ВЕЧЕРНИЙ НАБРОСОК

Во мгле невидимые крылья шелестят, растаять не успев в огне заката; сам воздух неспокоен и крылат, как стая туч, что, ужасом объята, летит, спасается от бури наугад… Но скоро тени прекратят свой бег - ночь выпадет из сумерек, как снег.

МАТЕЙ БОР

ВЕЧЕРНЯЯ МЕЛОДИЯ

Спать нам сегодня под ветром - вон он как свищет и воет. Облаком, как простынею, нас эта полночь укроет. Скатится с ветки намокшей первая крупная капля. Где-то за просекой топкой вскрикнет встревоженно цапля. Дождь наши лица омоет, хлынув с ненастного неба. Ножиком ночь нам нарежет мокрого черного хлеба. Но, обливаясь слезами, мрак отгоняя и стужу, встанет заря над лесами, землю согреет и душу. Лес запоет, оживая, солнце ударит нам в лица. Голову, брат мой, не вешай! Длится война еще, длится!