Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

так бы и вернулся домой с одним только строительно-гинекологическим лексиконом.

Моим учителем высокого стиля персидского языка в течение целого месяца был милейший

человек — полковник контрразведки САВАК. Внешне как две капли воды он походил на нашего

институтского преподавателя Ахмеда Керимовича Мамед-заде, члена иранской

коммунистической партии (Туде). Это веселое обстоятельство, известное только мне, создавало

хорошее настроение и повышало усвояемость материала. Мы сидели с полковником в

прохладном кабинете стройуправления. Он листал досье советских специалистов, которые в день

визита допускались на стройку, потом беседовал с каждым из них, а я переводил. По ходу мы

говорили о персидской литературе, истории Ирана и просто о жизни. Он был добродушным,

умным, великолепно образованным интеллигентом, подробно и интересно отвечал на мои

вопросы. Ему импонировало, что я знаю Хайяма, Хафеза, Фердоуси, Рудаки. Когда речь зашла об

истории Ирана начала двадцатого века и я высказал мнение о том, что Мирза Кучек-хан патриот и

герой, полковник просто растаял. А после того, как я прочитал на память слова песни «Поцелуй

меня...», с ним произошло неожиданное.

Скажи, — произнес он проникновенно, — кто всему этому тебя научил?

Преподаватели в университете.

Кто они?

Иранцы.

Коммунисты?

Да, коммунисты. Но знаете, они любят родину не меньше, чем вы.

Слушай, — в голосе полковника неожиданно зазвучали просительные нотки, — назови имена, я

же их всех лично знаю!

В тот момент у меня не было никакого сомнения: старый контрразведчик не имел темных мыслей.

В глазах пожилого человека стояли слезы. Это была совершенная ностальгия по молодости и, возможно, бывшим друзьям, с которыми пути разошлись в противоположные стороны. В эту

секунду я вдруг ясно увидел — он похож на Керимыча не только внешне.

Не обижайтесь, — ответил я, — не могу.

Он понимающе кивнул.

От нашей совместной работы помимо лингвистических приобретений у меня осталось

удостоверение личности, выданное перед визитом шаха, где было написано: Министерство

энергетики Ирана, Резван Гаури, переводчик персидского-русского языка, и поверх моего фото —

печать САВАК66.

Шах прилетел к нам на вертолете, который пилотировал сам. Первыми вышли охранники, они

оцепили машину. Затем ряд придворых и членов правительства и только потом Мохаммад Реза.

Мы, советские специалисты: руководство объекта, часть инженеров и переводчики, стояли

небольшой группой в ста метрах от вертолетной площадки. Вся территория стройки за сутки до

визита была оцеплена контрразведкой. Высокие, крепко сложенные и одинаково одетые парни

контролировали каждый метр. На земле перед ними лежали приоткрытые саквояжи. Что там

внутри, я разглядеть не сумел. Шах проехал на джипе по разным участкам, потом остановился

около нашей группы, вышел и обратился к начальнику строительства. Его интересовал только один

вопрос: когда мы наконец построим ТЭС. Переводил шаху мой однокурсник Алик Бенинашвили, так же как и я, присланный сюда на стажировку. Алик по национальности — тат, жгучий брюнет, с

большими навыкат глазами, крупным носом с широкими ноздрями, смуглой кожей — ну чистый

аравиец. Персидский язык в нашей группе Алик знал лучше всех, а на стройку попал по причине

неарийского происхождения. Шах слушал его перевод внимательно и, когда он закончил, спросил: Ты где выучил русский?

Алик расправил плечи, раздул аравийские ноздри и, прямо глядя в глаза шахиншаху Ирана, гордо

сказал:

Я сам — русский!

Возникла пауза. Мухаммад Реза изумленно смотрел на Алика, оценивая экстерьер. Все знали, что

шах считает себя проницательным человеком и этим весьма гордится. Было видно: ошибка его

коробит.

Тогда скажи, откуда знаешь персидский? — шах сдвинул брови.

Выучил в Московском университете, — коротко ответил Алик.

Ну что ж. — сказал шах, не раздвигая бровей, — хорошо выучил.

На этом исторический визит иранского монарха завершился{[42]}.

Шах улетел к себе в Тегеран, а мы остались на прежнем месте с планом опережения графика

строительства, которое должно было закончиться три года назад.

Проблем на стройке хватало. Причиной большинства являлись разгильдяйство и глупость. Как

пример, расскажу о подъемном кране. Был у нас кран на базе автомашины. Его отгрузили из

Союза в Иран как «временный ввоз» и, чтобы сэкономить на таможенной пошлине, в документах

указали: «запчасть козлового крана». На стройку тогда отправляли состав за составом, всего не

проверишь, и иранцы шлепули на эти бумаги печать. По прибытии техники в Ахваз возникли два

безответных вопроса: как вывезти кран из Ирана назад? Но это — дело далекого будущего, а

насущный вопрос — как на запчасть козлового крана оформить автомобильный номер, без

которого машина ездить не может, а следовательно, обречена на простой. Сунулись направо-

налево, но иранцы разводят руками — козловой кран по дорогам не ездит. Наших такой ерундой

не унять: «Как не ездит?! Обязательно ездит! Не ставите номера, ну и хрен с вами, поедет без

номеров!» И поехал! Через пять лет его все же арестовали жандармы и поставили к себе во двор.

Вызволять кран из жандармских застенков отправили меня. Тут нужно добавить немаловажную

деталь: к моменту ареста машины на ней уже не было крана, его заменили цистерной для

перевозки воды.

Жандармское управление провинции Хузестан смахивало на крепость: глухие стены, по углам

вышки, посередине ворота, на входе вооруженные часовые. Мне надо было каким- то образом

попасть внутрь, и желательно непосредственно к руководству. В лоб не пройдешь, следовало что-

то придумать. Выручило меня то самое удостоверение с печатью контрразведки. Я предъявил его