Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране

историю народа «гургены», я выбрал второй вариант.

«Мархаба!» — еще раз поздоровался араб, чтобы обратить на себя внимание.

В ответ я приветственно раскинул руки и громко произнес: «захаба мухаммед аль кахира ва назаля

фей фундуги омейята!»

Араб дернулся, его глаза расширились от испуга. Он подобрал полы длинной рубахи и, прыгая

через лужи (было начало хузестанской зимы), бросился наутек.

Чего это он? — спросили меня вышедшие покурить инженеры.

Ошибся, забрел не туда, — спокойно ответил я.

Возвращаясь в контору, я услышал за спиной

одобрительный разговор: «Ты глянь-ка, гурген этот всего одно слово сказал. А наш новый как

выдал ему по полной. Толковый, видать!»

Через пару часов араб заявился снова, на этот раз вместе с сыном-школьником, знавшим

персидский язык. С его помощью мы объяснились. Араб оказался шейхом соседней деревни. Наш

бульдозер по ошибке засыпал его арык, и он пришел жаловаться. Проблему сразу решили, и все

остались довольны.

На стройке в Ахвазе я быстро взрослел. Работа способствовала не только совершенствованию

знаний персидского языка, но и расширению жизненного опыта в целом. Нас было три

переводчика на несколько тысяч советских людей. Поэтому приходилось заниматься самыми

разнообразными делами, начиная от переводов миллионных контрактов, кончая

сопровождением дам к врачу- гинекологу. Что такое матка и маточные трубы, я узнал именно там, на стройке, причем по-русски и по-персидски одновременно. Дамы ложились в кресло, доктор

работал у них в ногах, а я стоял сбоку и переводил. Пациенток это совсем не смущало, они

общались со мной как с близким человеком, в их интонациях звучала полная доверительность.

Перед походами к врачу я подробно расспрашивал женщин о проблемах, а потом со словарем

готовился к переводу, они это ценили. Расположение женщин ко мне было очевидным для

иранцев.

Поначалу доктор Ладжварди, гинеколог городской больницы, относился к этим визитам спокойно.

Но на пятый раз я заметил в его глазах легкое удивление, на шестой и седьмой он был безусловно

растерян, на десятый — подавлен. Уже не помню, который по счету это был визит, когда он не

выдержал и спросил: «Господин Реваз, я не могу понять! Даже у нас, мусульман, четыре жены —

это предел допустимого. Сколько же жен может иметь коммунист?!» Интеллигентному доктору и

восточному мужчине в голову не могло прийти, что я вожу к гинекологу НЕ СВОИХ жен! Пытаться

объяснить ему, что и как, было так же бессмысленно, как нашим растолковать про гургенов.

Поэтому я не стал развивать эту тему и коротко отсек: «Это не жены, это товарищи по партии, у нас

строгая дисциплина, я выполняю приказ!»

Бедный, бедный доктор Ладжварди, если бы не исламская революция, разразившаяся буквально

через несколько месяцев, это сообщение наверняка стало бы самым серьезным потрясением в его

жизни.

Стройка в Ахвазе была серьезной школой во всех отношениях. Хузестан — это адское место. Всю

зиму (пять месяцев) — проливные дожди, летом (пять месяцев) + 50о С и выше! И это в тени! А

тени, как известно, в пустыне нет! Зимой, поскольку кругом солончак, вода не уходит в почву, разливается огромными лужами, в которых можно утонуть. Эти лужи черные, красные, желтые, бирюзовые (побочный результат развития нефтехимической промышленности). В них по голову

стоят худые коровы и жуют целлофановые пакеты — больше жевать им нечего. Когда наступает

жара, вода испаряется и на огромном плоском пространстве толстым слоем остается блестящая

белая соль. Местные женщины-арабки выходят «в поле» с большими тазами на голове и, черпая

ладонями, собирают дары природы.

Жару, страшней, чем в Хузестане, я в жизни больше нигде не встречал. Возьмите зажигалку и

поднесите кончик пламени к ногтю большого пальца руки. В тот момент, когда резкая боль

заставит вас палец отдернуть, на поверхности ногтя +50о С!

После 45оС каждый последующий ощущается как дополнительные десять. Невозможно

ошибиться — 46 сейчас или 47, слишком уж разница велика. После 48-ми воздух превращается в

густой кипящий кисель, который обжигает при движении. Каждый шаг дается с трудом. И не дай

Бог дотронуться до металла! Многие не выдерживали. Несколько раз я сам наблюдал: работает

сварщик на высокой отметке, над головой у него пекло градусов 80 и перед ним дуга в 8000.

Смотришь, раз и скувырнулся, повис на поясе. Ну и бежишь вместе со всеми снимать. Самая

высокая температура, которую мне довелось испытать, +52°С.

Скидок на жару не было. Залезешь в такую погоду по скобам на отметку 200 дымовой трубы, растолкуешь там персам, что от них требует инструкция по технике безопасности, и мало не

покажется. Кстати, насчет ТБ. Мне приходилось в большом количестве переводить тексты

наглядных пособий, и официальных и народного сочинения. И это была очень полезная практика.

Самый внушительный (самодельный) плакат висел на участке строительства дымовой трубы у

инженера-москвича Аркаши Флоринского. На здоровой фанере красным цветом было написано

по-русски: «Лучше семь раз пристегнуться, чем один раз наебнуться!». Действовало неотразимо.

«Можешь на фарси перевести?» — спросил меня как-то Аркаша. К тому времени прошло уже

полгода моей стажировки, и я с уверенностью ответил: «Могу».

Интересной и очень полезной практикой стала для меня подготовка к визиту на стройку шаха

Ирана Мохаммада Реза Пехлеви.

Я столкнулся с незнакомым мне до сих пор высоким стилем персидского языка. Обыкновенный

глагол «амадан» — «приходить, прибывать», в случае когда дело касается уважаемого человека, превращается в «ташриф авордан», что дословно означает: «приносить (свой) почет». Но когда

речь заходит о коронованной особе, иранцы произносят «ташриф-фармаи» — «соблаговоление

почета». И все приподнимаются на цыпочки.

С визитом шаха мне здорово повезло, я до сих пор ему благодарен. Если бы не Мохаммад Реза, я