Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Вообще, кажется, Россіи такъ же мало извстны были мелкіе властители Запада, употреблявшіе общество, какъ бездушную собственность, въ свою личную пользу, какъ ей неизвстны были и благородные рыцари Запада, опиравшіеся на личной сил, крпостяхъ и желзныхъ латахъ, не признававшіе другаго закона, кром собственнаго меча и условныхъ правилъ чести, основанныхъ на закон самоуправства.

Впрочемъ, рыцарства у насъ не было по другимъ причинамъ.

Съ перваго взгляда кажется непонятнымъ, почему у насъ не возникло чего нибудь подобнаго рыцарству, по крайней мр во время Татаръ? Общества были разрознены, власть не имла матеріальной силы, каждый могъ переходить съ мста на мсто, лса были глубокіе, полиція была еще не выдумана; отчего бы, кажется, не составиться обществамъ людей, которые бы пользовались превосходствомъ своей силы надъ мирными земледльцами и горожанами, грабили, управлялись, какъ хотли, захватили бы себ отдльныя земли, деревни, и строили тамъ крпости; составили бы между собой извстныя правила, и такимъ образомъ образовали бы особенный классъ сильнйшаго сословія, которое, по причин силы, могло бы назваться и благороднйшимъ сословіемъ? — Церковь могла бы воспользоваться ими, образуя изъ нихъ отдльные ордена, съ отдльными уставами, и употребляя ихъ противъ неврныхъ, подобно Западнымъ крестоносцамъ. Отчего же не сдлалось этого?

Именно потому, я думаю, что Церковь наша въ то время не продавала чистоты своей за временныя выгоды. У насъ были богатыри только до введенія христіанства. Посл введенія христіанства у насъ были разбойники, шайки устроенныя, еще до сихъ поръ сохранившіяся въ нашихъ псняхъ, но шайки, отверженныя Церковью и потому безсильныя. Ничего не было бы легче, какъ возбудить у насъ крестовые походы, причисливъ разбойниковъ къ служителямъ Церкви и общавъ имъ прощеніе грховъ за убіеніе неврныхъ: всякій пошелъ бы въ честные разбойники. Католицизмъ такъ и дйствовалъ; онъ не поднялъ народы за вру, но только бродившихъ направилъ къ одной цли, назвавъ ихъ святыми. Наша Церковь этого не сдлала, и потому мы не имли рыцарства, а вмст съ нимъ и того аристократическаго класса, который былъ главнымъ элементомъ всего Западнаго образованія.

Гд больше было неустройства на Запад, тамъ больше и сильне было рыцарство; въ Италіи его было всего мене. Гд мене было рыцарства, тамъ боле общество склонялось къ устройству народному; гд боле, тамъ боле къ единовластному. Единовластіе само собой рождается изъ аристократіи, когда сильнйшій покоряетъ слабйшихъ, и потомъ правитель на условіяхъ переходитъ въ правителя безусловнаго, соединяясь противъ класса благородныхъ съ классомъ подлыхъ, какъ Европа называла народъ. Этотъ классъ подлыхъ, по общей формул общественнаго развитія Европы, вступилъ въ права благороднаго, и та же сила, которая длала самовластнымъ одного, естественнымъ своимъ развитіемъ переносила власть въ матеріальное большинство, которое уже само изобртаетъ для себя какое-нибудь формальное устройство, и до сихъ поръ еще находится въ процесс изобртенія.

Такимъ образомъ, какъ Западная Церковь образовала изъ разбойниковъ рыцарей, изъ духовной власти власть свтскую, изъ свтской полиціи святую инквизицію, чт`o все, можетъ быть, имло свои временныя выгоды, — такимъ же образомъ дйствовала она и въ отношеніи къ наукамъ, искусствамъ языческимъ. Не извнутри себя произвела она новое искусство христіанское, но прежнее, рожденное и воспитанное другимъ духомъ, другою жизнію, направила къ украшенію своего храма. Оттого искусство романтическое заиграло новою блестящею жизнію, но окончилось поклоненіемъ язычеству, и теперь кланяется отвлеченнымъ формуламъ философіи, покуда не возвратится міръ къ истинному христіанству, и не явится міру новый служитель христіанской красоты.

Науки существенною частію своею, т. е., какъ познанія, принадлежатъ равно языческому и христіанскому міру, и различаются только своею философскою стороною. Этой философской стороны христіанства католицизмъ не могъ сообщить имъ потому, что самъ не имлъ ее въ чистомъ вид. Оттого видимъ мы, что науки, какъ наслдіе языческое, процвтали такъ сильно въ Европ, но окончились безбожіемъ, какъ необходимымъ слдствіемъ своего односторонняго развитія.

Россія не блестла ни художествами, ни учеными изобртеніями, не имя времени развиться въ этомъ отношеніи самобытно, и не принимая чужаго развитія, основаннаго на ложномъ взгляд и потому враждебнаго ея христіанскому духу. Но за то въ ней хранилось первое условіе развитія правильнаго, требующаго только времени и благопріятныхъ обстоятельствъ; въ ней собиралось и жило то устроительное начало знанія, та философія христіанства, которая одна можетъ дать правильное основаніе наукамъ. Вс Святые Отцы Греческіе, не исключая самыхъ глубокихъ писателей, были переведены и читаны, и переписываемы, и изучаемы въ тишин нашихъ монастырей, этихъ святыхъ зародышей несбывшихся университетовъ. Исаакъ Сиринъ, глубокомысленнйшее изъ всхъ философскихъ писаній, до сихъ поръ еще находится въ спискахъ 12 и 13 вка. И эти монастыри были въ живомъ, безпрестанномъ соприкосновеніи съ народомъ. Какое просвщеніе въ нашемъ подломъ класс не въ прав мы заключить изъ этого одного факта! Но это просвщеніе не блестящее, но глубокое; не роскошное, не матеріальное, имющее цлью удобства наружной жизни, но внутреннее, духовное; это устройство общественное, безъ самовластія и рабства, безъ благородныхъ и подлыхъ; эти обычаи вковые, безъ писанныхъ кодексовъ, исходящіе изъ Церкви и крпкіе согласіемъ нравовъ съ ученіемъ вры; эти святые монастыри, разсадники христіанскаго устройства, духовное сердце Россіи, въ которыхъ хранились вс условія будущаго самобытнаго просвщенія; эти отшельники, изъ роскошной жизни уходившіе въ лса, въ недоступныхъ ущельяхъ изучавшіе писанія глубочайшихъ мудрецовъ христіанской Греціи, и выходившіе оттуда учить народъ, ихъ понимавшій; эти образованные сельскіе приговоры; эти городскія вча; это раздолье Русской жизни, которое сохранилось въ псняхъ — куда все это длось? Какъ могло это уничтожиться, не принесши плода? Какъ могло оно уступить насилію чужаго элемента? Какъ возможенъ былъ Петръ, разрушитель Русскаго и вводитель Нмецкаго? Если же разрушеніе началось прежде Петра, то какъ могло Московское Княжество, соединивши Россію, задавить ее? Отъ чего соединеніе различныхъ частей въ одно цлое произошло не другимъ образомъ? Отъ чего при этомъ случа должно было торжествовать иностранное, а не Русское начало?

Одинъ фактъ въ нашей исторіи объясняетъ намъ причину такого несчастнаго переворота; этотъ фактъ есть Стоглавый Соборъ. Какъ скоро ересь явилась въ Церкви, такъ раздоръ духа долженъ былъ отразиться и въ жизни. Явились партіи, боле или мене уклоняющіяся отъ истины. Партія нововводительная одолла партію старины, именно потому, что старина разорвана была разномысліемъ. Оттуда, при разрушеніи связи духовной, внутренней, явилась необходимость связи вещественной, формальной, оттуда мстничество, опричина, рабство и т. п. Оттуда искаженіе книгъ по заблужденію и невжеству, и исправленіе ихъ по частному разумнію и произвольной критик. Оттуда передъ Петромъ правительство въ разномысліи съ большинствомъ народа, отвергаемаго подъ названіемъ раскольниковъ. Отъ того Петръ, какъ начальникъ партіи въ государств, образуетъ общество въ обществ, и все что за тмъ слдуетъ.

Какой же результатъ всего сказаннаго? Желать ли намъ возвратить прошедшее Россіи, и можно ли возвратить его? Если правда, что самая особенность Русскаго быта заключалась въ его живомъ исхожденіи изъ чистаго христіанства, и что форма этого быта упала вмст съ ослабленіемъ духа; то теперь эта мертвая форма не имла бы ршительно никакой важности. Возвращать ее насильственно было бы смшно, когда бы не было вредно. Но истреблять оставшіяся формы можетъ только тотъ, кто не вритъ, что когда-нибудь Россія возвратится къ тому живительному духу, которымъ дышетъ ея Церковь.

Желать теперь остается намъ только одного: чтобы какой-нибудь Французъ понялъ оригинальность ученія христіанскаго, какъ оно заключается въ нашей Церкви, и написалъ объ этомъ статью въ журнал; чтобы Нмецъ, повривши ему, изучилъ нашу Церковь поглубже и сталъ бы доказывать на лекціяхъ, что въ ней совсмъ неожиданно открывается именно то, чего теперь требуетъ просвщеніе Европы. Тогда, безъ сомннія, мы поврили бы Французу и Нмцу, и сами узнали бы то, что имемъ.

Обозрніе современнаго состоянія литературы. (1845).

I.

Было время, когда, говоря: словесность, разумли обыкновенно изящную литературу; въ наше время изящная литература составляетъ только незначительную часть словесности. Потому мы должны предупредить читателей, что, желая представить современное состояніе литературы въ Европ, мы по невол должны будемъ обращать боле вниманія на произведенія философскія, историческія, филологическія, политико-экономическія, богословскія, и т. п., чмъ собственно на произведенія изящныя.

Можетъ быть, отъ самой эпохи такъ называемаго возрожденія наукъ въ Европ, никогда изящная литература не играла такой жалкой роли, какъ теперь, особенно въ послдніе годы нашего времени, — хотя, можетъ быть, никогда не писалось такъ много во всхъ родахъ и никогда не читалось такъ жадно все, что пишется. Еще 18-й вкъ былъ по преимуществу литературный; еще въ первой четверти 19-го вка чисто литературные интересы были одною изъ пружинъ умственнаго движенія народовъ; великіе поэты возбуждали великія сочувствія; различія литературныхъ мнній производили страстныя партіи; появленіе новой книги отзывалось въ умахъ, какъ общественное дло. Но теперь отношеніе изящной литературы къ обществу измнилось; изъ великихъ, всеувлекающихъ поэтовъ не осталось ни одного; при множеств стиховъ и, скажемъ еще, при множеств замчательныхъ талантовъ, — нтъ поэзіи: незамтно даже ея потребности; литературныя мннія повторяются безъ участія; прежнее, магическое сочувствіе между авторомъ и читателями прервано; изъ первой блистательной роли изящная словесность сошла на роль наперсницы другихъ героинь нашего времени; мы читаемъ много, читаемъ больше прежняго, читаемъ все, что попало; но все мимоходомъ, безъ участія, какъ чиновникъ прочитываетъ входящія и исходящія бумаги, когда онъ ихъ прочитываетъ. Читая, мы не наслаждаемся, еще меньше можемъ забыться; но только принимаемъ къ соображенію, ищемъ извлечь примненіе, пользу; — и тотъ живой, безкорыстный интересъ къ явленіямъ чисто-литературнымъ, та отвлеченная любовь къ прекраснымъ формамъ, то наслажденіе стройностію рчи, то упоительное самозабвеніе въ гармоніи стиха, какое мы испытали въ нашей молодости, — наступающее поколніе будетъ знать объ немъ разв только по преданію.

Говорятъ, что этому надобно радоваться; что литература потому замнилась другими интересами, что мы стали дльне; что если прежде мы гонялись за стихомъ, за фразою, за мечтою, то теперь ищемъ существенности, науки, жизни. Не знаю, справедливо ли это; но признаюсь, мн жаль прежней, непримняемой къ длу, безполезной литературы. Въ ней было много теплаго для души; а что гретъ душу, то можетъ быть не совсмъ лишнее и для жизни.

Въ наше время изящную словесность замнила словесность журнальная. И не надобно думать, что бы характеръ журнализма принадлежалъ однимъ періодическимъ изданіямъ: онъ распространяется на вс формы словесности, съ весьма немногими исключеніями.