Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Развернемъ нашу мысль.

Исторія всхъ словесностей Запада представляетъ намъ неразрывную связь между движеніями литературы и всею совокупностію народной образованности. Такая же неразрывная связь существуетъ между развитіемъ образованности и первыми элементами, изъ которыхъ слагается народная жизнь. Извстные интересы выражаются въ соотвтсвенномъ устройств понятій; опредленный образъ мыслей опирается на извстныя отношенія жизни. Что одинъ испытываетъ безъ сознанія, то другой ищетъ постигнуть мыслію и выражаетъ отвлеченною формулой, или, сознавая въ сердечномъ движеніи, изливаетъ въ поэтическихъ звукахъ. Сколь ни отличны кажутся, съ перваго взгляда, несвязныя, безотчетныя понятія простаго ремесленника или безграмотнаго пахаря, отъ плнительно-стройныхъ міровъ художественной фантазіи поэта, или отъ глубокой систематической думы кабинетнаго мыслителя, но при внимательномъ разсмотрніи очевидно, что между ними лежитъ та же внутренняя постепенность, та же органическая послдовательность, какая существуетъ между сменемъ, цвткомъ и плодомъ одного дерева.

Какъ языкъ народа представляетъ отпечатокъ его природной логики и, если не выражаетъ его образа мыслей вполн, то, по крайней мр, представляетъ въ себ то основаніе, изъ котораго безпрестанно и естественно исходитъ его умственная жизнь; такъ и разорванныя, не развитыя понятія народа, еще не мыслящаго, образуютъ тотъ корень, изъ котораго вырастаетъ высшая образованность націи. Отъ того вс отрасли просвщенія, находясь въ живомъ сопроницаніи, составляютъ одно неразрывно сочлененное цлое.

По этой причин, всякое движеніе въ литератур Западныхъ народовъ истекаетъ изъ внутренняго движенія ихъ образованности, на которую въ свою очередь дйствуетъ литература. Даже т словесности, которыя подчиняются вліянію другихъ народовъ, принимаютъ это вліяніе только тогда, когда оно соотвтствуетъ требованіямъ ихъ внутренняго развитія, и усвояютъ его только въ той мр, въ какой оно гармонируетъ съ характеромъ ихъ просвщенія. Иноземное для нихъ не противорчіе ихъ особенности, но только ступень въ лстниц ихъ собственнаго восхожденія. Если мы видимъ, что въ теперешнюю минуту вс словесности сочувствуютъ другъ другу, сливаются, такъ сказать, въ одну обще-Европейскую литературу, — то это могло произойти единственно отъ того, что образованности различныхъ народовъ развились изъ одинакаго начала и, проходя каждая своимъ путемъ, достигли наконецъ одинакаго результата, одинакаго смысла умственнаго бытія. Но не смотря на это сходство, и теперь еще Французъ не только не вполн принимаетъ Нмецкую мысль, но можетъ быть даже не вполн и понимаетъ ее. Въ Германіи большею частію офранцуживаются Жиды, воспитавшіеся въ разрыв съ народными убжденіями и только впослдствіи принявшіе философское христіанство. Англичане еще мене могутъ освободиться отъ своихъ національныхъ особенностей. Въ Италіи и Испаніи, хотя и замтно вліяніе литературы Французской, но это вліяніе боле мнимое, чмъ существенное, и Французскія готовыя формы служатъ только выраженіемъ внутренняго состоянія ихъ собственной образованности; ибо не Французская литература вообще, но одна словесность XVIII вка господствуетъ до сихъ поръ въ этихъ запоздалыхъ земляхъ [25] .

25

Глубокомысленныя сочиненія Розмини, общающія развитіе новаго самобытнаго мышленія въ Италіи, знакомы намъ только по журнальнымъ рецензіямъ. Но сколько можно судить изъ этихъ разорванныхъ выписокъ, кажется, что 18-й вкъ скоро кончится для Италіи, и что ее ожидаетъ теперь новая эпоха умственнаго возрожденія, исходящаго изъ новаго начала мышленія, опирающагося на три стихіи Итальянской жизни: религію, исторію и искусство.

Эта національная крпость, эта живая цлость образованности Европейскихъ народовъ, не смотря на ложность или истину направленія, сообщаетъ литератур ихъ особенное значеніе. Она служитъ тамъ не забавою нкоторыхъ круговъ, не украшеніемъ салоновъ, не роскошью ума, безъ которой можно обойтись, и не школьною задачей учащихся; но является необходимою, какъ естественный процессъ умственнаго дыханія, какъ прямое выраженіе и вмст какъ неизбжное условіе всякаго развитія образованности. Несознанная мысль, выработанная исторіей, выстраданная жизнію, потемненная ея многосложными отношеніями и разнородными интересами, восходитъ силою литературной дятельности по лстниц умственнаго развитія, отъ низшихъ слоевъ общества до высшихъ круговъ его, отъ безотчетныхъ влеченій до послднихъ ступеней сознанія, и въ этомъ вид является она уже не остроумною истиною, не упражненіемъ въ искусств риторики или діалектики, но внутреннимъ дломъ самопознанія боле или мене яснаго, боле или мене правильнаго, но во всякомъ случа существенно значительнаго. Такимъ образомъ вступаетъ она въ сферу общаго всечеловческаго просвщенія, какъ живой неизъемлемый элементъ, какъ личность съ голосомъ въ дл общаго совта; но къ внутреннему своему основанію, къ началу своего исхода возвращается она, какъ выводъ разума къ неразгаданнымъ обстоятельствамъ, какъ слово совсти къ безотчетнымъ влеченіямъ. Конечно, этотъ разумъ, эта совсть могутъ быть затемнены, испорчены; но эта порча зависитъ не отъ мста, которое литература занимаетъ въ образованности народа, а отъ искаженія его внутренней жизни; какъ въ человк ложность разума и растлнность совсти происходитъ не отъ сущности разума и совсти, но отъ его личной испорченности.

Одно государство, между всхъ Западныхъ сосдей нашихъ, представило примръ противнаго развитія. Въ Польш, дйствіемъ католицизма, высшія сословія весьма рано отдлились отъ остальнаго народа, не только нравами, какъ это было и въ остальной Европ, но и самымъ духомъ своей образованности, основными началами своей умственной жизни. Отдленіе это остановило развитіе народнаго просвщенія и тмъ боле ускорило образованность оторванныхъ отъ него высшихъ классовъ. Такъ тяжелый экипажъ, заложенный гусемъ, станетъ на мст, когда лопнутъ переднія постромки, между тмъ какъ оторванный форрейтеръ тмъ легче уносится впередъ. Не стсненная особенностію народнаго быта, ни обычаями, ни преданіями старины, ни мстными отношеніями, ни господствующимъ образомъ мыслей, ни даже особенностію языка, воспитанная въ сфер отвлеченныхъ вопросовъ, Польская аристократія въ 15 и 16-мъ вк была не только самою образованною, но и самою ученою, самою блестящею во всей Европ. Основательное знаніе иностранныхъ языковъ, глубокое изученіе древнихъ классиковъ, необыкновенное развитіе умственныхъ и общежительныхъ дарованій, удивляли путешественниковъ и составляли всегдашній предметъ реляцій наблюдательныхъ папскихъ нунціевъ того времени [26] . Вслдствіе этой образованности, литература была изумительно богата. Ее составляли ученые комментаріи древнихъ классиковъ, удачныя и неудачныя подражанія, писанныя частію на щегольскомъ Польскомъ, частію на образцовомъ Латинскомъ язык, многочисленные и важные переводы, изъ коихъ нкоторые до сихъ поръ почитаются образцовыми, какъ напримръ, переводъ Тасса; другіе доказываютъ глубину просвщенія, какъ напримръ, переводъ всхъ сочиненій Аристотеля, сдланный еще въ 16-мъ вк. Въ одно царствованіе Сигизмунда ІІІ-го блистало 711 извстныхъ литературныхъ именъ, и боле чмъ въ 80-ти городахъ безпрестанно работали типографіи [27] . Но между этимъ искусственнымъ просвщеніемъ и естественными элементами умственной жизни народа не было ничего общаго. Отъ того въ цлой образованности Польши произошло раздвоеніе. Между тмъ какъ ученые паны писали толкованія на Горація, переводили Тасса и неоспоримо сочувствовали всмъ явленіямъ современнаго имъ Европейскаго просвщенія, — это просвщеніе отражалось только на поверхности жизни, не выростая изъ корня, и такимъ образомъ, лишенная самобытнаго развитія, вся эта отвлеченная умственная дятельность, эта ученость, этотъ блескъ, эти таланты, эти славы, эти цвты, сорванные съ чужихъ полей, вся эта богатая литература исчезла почти безъ слда для образованности Польской, и совершенно безъ слда для просвщенія общечеловческаго, для той Европейской образованности, которой она была слишкомъ врнымъ отраженіемъ [28] . Правда, однимъ явленіемъ въ области наукъ гордится Польша, одну дань принесла она въ сокровищницу всечеловческаго просвщенія: великій Коперникъ былъ Полякъ; но не забудемъ и то, что Коперникъ въ молодости своей оставилъ Польшу и воспитывался въ Германіи.

26

Смотри: Niemcewicz: Zbior pamietnikow о dawney Polszcze.

27

Смотри: Chodzko, Tableau de la Pologne ancienne et moderne.

28

Вотъ что говорить К. Мехеринскій въ своей Historya jezyka lacinskiego w Polsce, Krakow, 1835:

....Тогда было общее мнніе, что все, достойное уваженія и разумное, не иначе могло быть писано, какъ по-Латын. — Между тмъ Краковская академія (основанная въ 1347 году), предупреждая вс Нмецкіе университеты, открыла для Польши новый Лаціумъ, гд древнія Музы Гесперіи уже избрали себ постоянное мстопребываніе, и Полякамъ уже не нужно было искать наукъ за Альпами.

….Вскор Ягеллонскія учебныя заведенія затмили своею славою многія Европейскія.

....Богословы-ораторы, посланные (изъ Польши) на Базельскій Соборъ, заняли тамъ первое мсто посл Боннонскихъ Тулліевъ.

....Казиміръ Ягайловичъ завелъ множество Латинскихъ школъ и очень заботился о распространеніи языка Латинскаго въ Польш; онъ даже издалъ строгое постановленіе, чтобы каждый, кто ищетъ какую нибудь значительную должность, умлъ хорошо говорить на язык Латинскомъ. Съ тхъ поръ и вошло въ обычай, что каждый Польскій шляхтичъ говорилъ по-Латын... Даже и женщины ревностно занимались Латинскимъ языкомъ. Яноцкій говоритъ, между прочимъ, что Елисавета, жена Казиміра ІІ-го, сама написала сочиненіе: De institutione regii pueri.

....Какъ прежде математика, юриспруденція, такъ въ это время расцвли въ Польш науки изящныя, и быстро поднялось изученіе Латыни.

Іop. Луд. Деціусъ (современникъ Сигизмунда I-го) свидтельствуетъ, что у Сарматовъ рдко встртишь человка изъ хорошей фамиліи, который бы не зналъ трехъ или четырехъ языковъ, а по-Латын знаютъ вс.

....Королева Варвара, жена Сигизмунда, не только совершенно понимала Латинскихъ классиковъ, но и писала къ королю, своему мужу, по-Латын....

....И среди Лаціума, говоритъ Кромеръ, не нашлось бы столько людей, могущихъ доказать свое знаніе Латинскаго языка. Даже двушки, какъ изъ шляхетныхъ, такъ и изъ простыхъ семей, и по домамъ и по монастырямъ, равно хорошо читаютъ и пишутъ по-Польски и по-Латын. — А въ собраніи писемъ отъ 1390 г. по 1580 г.г. Камусара, современный писатель, говоритъ, что изъ ста шляхтичей едва ли можно отыскать двухъ, которые бы не знали языковъ: Латинскаго, Нмецкаго и Итальянскаго. Они научаются имъ въ школахъ, и это длается само собою, потому что нтъ въ Польш такой бдной деревеньки, или даже корчмы, гд бы не нашлись люди, владющіе этими тремя языками, и въ каждой, даже и самой маленькой деревеньк есть школа (см. M'emoires de F. Choisnin). Этотъ важный фактъ иметъ въ глазахъ нашихъ весьма глубокое значеніе. А между тмъ, продолжаетъ авторъ, языкъ народный по большей части оставался только въ устахъ простолюдиновъ…..

.... Жажда Европейской славы принуждала писать на всеобщемъ, Латинскомъ язык; за то Польскіе поэты получали внцы отъ Германскихъ императоровъ и отъ папъ, а политики пріобртали дипломатическія связи…..

До какой степени Польша въ ХV и въ ХVІ вк превосходила другіе народы въ знаніи древнихъ литературъ, видно изъ множества свидтельствъ, особенно иностранныхъ. Де-Ту, въ своей исторіи, подъ годомъ 1573, описывая прибытіе Польскаго посольства во Францію, говоритъ, что изъ многочисленной толпы Поляковъ, въхавшихъ въ Парижъ на пятидесяти рыдванахъ, запряженныхъ четвернями, не было ни одного, который бы не говорилъ по-Латын въ совершенств; что Французскіе дворяне краснли отъ стыда, когда на вопросы гостей они должны были только подмигивать; что при цломъ двор нашлись только двое, которые могли отвчать этимъ посланникамъ по-Латын, — за что ихъ и выставляли всегда впередъ. — Знаменитый Муретъ, сравнивая ученую Польшу съ Италіею, выражается такъ: который же изъ двухъ народовъ грубе? Не рожденный ли на лон Италіи? у нихъ едва ли найдешь сотую часть такихъ, которые бы знали по-Латын и по-Гречески, и любили бы науки. Или Поляки, у которыхъ очень много людей, владющихъ обоими этими языками, а къ наукамъ и къ искусствамъ они такъ привязаны, что весь вкъ проводятъ, занимаясь ими. (см. М. Ant. Mureti Ер. 66 ad Paulum Sacratum, ed. Каррii, p. 536). — То же говоритъ знаменитый членъ ученаго Тріумвирата, Юстъ Липсій (одинъ изъ первыхъ филологовъ того времени), въ письм къ одному изъ своихъ пріятелей, жившему тогда в Польш: Какъ же мн удивляться твоимъ знаніямъ? Ты живешь между тми людьми, которые были нкогда народомъ варварскимъ; а теперь мы передъ ними варвары. Они приняли Музъ, презрнныхъ и изгнанныхъ изъ Греціи и Лаціума, въ свои радушныя и гостепріимныя объятія (см. Epist. Cont. ad Germ. et Gall. ep. 63).

Слава Богу: между теперешнею Россіею и старою Польшею нтъ ни малйшаго сходства, и потому, я надюсь, никто не упрекнетъ меня въ неумстномъ сравненіи и не перетолкуетъ словъ моихъ въ иной смыслъ, если мы скажемъ, — что въ отношеніи къ литератур у насъ замтна такая же отвлеченная искусственность, такіе же цвты безъ корня, сорванные съ чужихъ полей. Мы переводимъ, подражаемъ, изучаемъ чужія словесности, слдимъ за ихъ малйшими движеніями, усвояемъ себ чужія мысли и системы, и эти упражненія составляютъ украшенія нашихъ образованныхъ гостиныхъ, иногда имютъ вліяніе на самыя дйствія нашей жизни, но, не бывъ связаны съ кореннымъ развитіемъ нашей, исторически намъ данной образованности, они отдляютъ насъ отъ внутренняго источника отечественнаго просвщенія, и вмст съ тмъ длаютъ насъ безплодными и для общаго дла просвщенія всечеловческаго. Произведенія нашей словесности, какъ отраженія Европейскихъ, не могутъ имть интереса для другихъ народовъ, кром интереса статистическаго, какъ показанія мры нашихъ ученическихъ успховъ въ изученіи ихъ образцовъ. Для насъ самихъ они любопытны какъ дополненіе, какъ объясненіе, какъ усвоеніе чужихъ явленій; но и для насъ самихъ, при всеобщемъ распространеніи знанія иностранныхъ языковъ, наши подражанія остаются всегда нсколько ниже и слабе своихъ подлинниковъ.

Само собою разумется, что я говорю здсь не о тхъ необыкновенныхъ явленіяхъ, въ которыхъ дйствуетъ личная сила генія. Державинъ, Карамзинъ, Жуковскій, Пушкинъ, Гоголь, хотя бы слдовали чужому вліянію, хотя бы пролагали свой особенный путь, всегда будутъ дйствовать сильно, могуществомъ своего личнаго дарованія, независимо отъ избраннаго ими направленія. Я говорю не объ исключеніяхъ, но о словесности вообще, въ ея обыкновенномъ состояніи.

Нтъ сомннія, что между литературною образованностію нашею и коренными стихіями нашей умственной жизни, которыя развивались въ нашей древней исторіи и сохраняются теперь въ нашемъ такъ называемомъ необразованномъ народ, существуетъ явное разногласіе. Разногласіе это происходитъ не отъ различія степеней образованности, но отъ совершенной ихъ разнородности. Т начала умственной, общественной, нравственной и духовной жизни, которыя создали прежнюю Россію и составляютъ теперь единственную сферу ея народнаго быта, не развились въ литературное просвщеніе наше, но остались нетронутыми, оторванныя отъ успховъ нашей умственной дятельности, — между тмъ какъ мимо ихъ, безъ отношенія къ нимъ, литературное просвщеніе наше истекаетъ изъ чужихъ источниковъ, совершенно несходныхъ не только съ формами, но часто даже съ самыми началами нашихъ убжденій. Вотъ отъ чего всякое движеніе въ словесности нашей условливается не внутреннимъ движеніемъ нашей образованности, какъ на Запад, но случайными для нея явленіями иностранныхъ литературъ.

Можетъ быть, справедливо думаютъ т, которые утверждаютъ, что мы, Русскіе, способне понять Гегеля и Гете, чмъ Французы и Англичане; что мы полне можемъ сочувствовать съ Байрономъ и Диккенсомъ, чмъ Французы и даже Нмцы; что мы лучше можемъ оцнить Беранже и Жоржъ-Зандъ, чмъ Нмцы и Англичане. И въ самомъ дл, отъ чего не понять намъ, отъ чего не оцнить съ участіемъ самыхъ противоположныхъ явленій? Если мы оторвемся отъ народныхъ убжденій, то намъ не помшаютъ тогда никакія особенныя понятія, никакой опредленный образъ мыслей, никакія, завтныя пристрастія, никакіе интересы, никакія обычныя правила. Мы свободно можемъ раздлять вс мннія, усвоивать себ вс системы, сочувствовать всмъ интересамъ, принимать вс убжденія. Но подчиняясь вліянію литературъ иностранныхъ, мы не можемъ въ свою очередь дйствовать на нихъ нашими блдными отраженіями ихъ же явленій; мы не можемъ дйствовать на собственную даже литературную образованность, подчиненную прямо сильнйшему вліянію словесностей иностранныхъ; не можемъ дйствовать и на образованность народную, потому, что между ею и нами нтъ умственной связи, нтъ сочувствія, нтъ общаго языка.

Охотно соглашаюсь, что взглянувъ съ этой точки на литературу нашу, я выразилъ здсь только одну ея сторону, и это одностороннее представленіе, являясь въ такомъ рзкомъ вид, не смягченное ея другими качествами, не даетъ полнаго, настоящаго понятія о цломъ характер нашей словесности. Но рзкая, или смягченная сторона эта тмъ не мене существуетъ, и существуетъ какъ разногласіе, которое требуетъ разршенія.

Какимъ же образомъ можетъ выдти литература наша изъ своего искусственнаго состоянія, получить значительность, которой она до сихъ поръ не иметъ, придти въ согласіе со всею совокупностью нашей образованности и явиться вмст и выраженіемъ ея жизни и пружиною ея развитія?

Здсь слышатся иногда два мннія, оба равно одностороннія, равно неосновательныя, оба равно невозможныя.

Нкоторые думаютъ, что полнйшее усвоеніе иноземной образованности можетъ со временемъ пересоздать всего Русскаго человка, какъ оно пересоздало нкоторыхъ пишущихъ и непишущихъ литераторовъ, и тогда вся совокупность образованности нашей придетъ въ согласіе съ характеромъ нашей литературы. По ихъ понятію, развитіе нкоторыхъ основныхъ началъ должно измнить нашъ коренной образъ мыслей, переиначить наши нравы, наши обычаи, наши убжденія, изгладить нашу особенность и такимъ образомъ сдлать насъ Европейски просвщенными.

Стоитъ ли опровергать такое мнніе?

Ложность его, кажется, очевидна безъ доказательства. Уничтожить особенность умственной жизни народной такъ же невозможно, какъ невозможно уничтожить его исторію. Замнить литературными понятіями коренныя убжденія народа такъ же легко, какъ отвлеченною мыслію перемнить кости развившагося организма. Впрочемъ, еслибы мы и могли допустить на минуту, что предположеніе это можетъ въ самомъ дл исполниться, то въ такомъ случа единственный результатъ его заключался бы не въ просвщеніи, а въ уничтоженіи самого народа. Ибо что такое народъ, если не совокупность убжденій, боле или мене развитыхъ въ его нравахъ, въ его обычаяхъ, въ его язык, въ его понятіяхъ сердечныхъ и умственныхъ, въ его религіозныхъ, общественныхъ и личныхъ отношеніяхъ, однимъ словомъ, во всей полнот его жизни? Къ тому же мысль, вмсто началъ нашей образованности ввести у насъ начала образованности Европейской, уже и потому уничтожает сама себя, что въ конечномъ развитіи просвщенія Европейскаго нтъ начала господствующаго. Одно противорчитъ другому, взаимно уничтожаясь. Если остается еще въ Западной жизни нсколько живыхъ истинъ, боле или мене еще уцлвшихъ среди всеобщаго разрушенія всхъ особенныхъ убжденій, то эти истины не Европейскія, ибо въ противорчіи со всми результатами Европейской образованности; — это сохранившіеся остатки Христіанскихъ началъ, которые, слдовательно, принадлежатъ не Западу, но боле намъ, принявшимъ Христіанство въ его чистйшемъ вид, хотя, можетъ быть, существованія этихъ началъ и не предполагаютъ въ нашей образованности безусловные поклонники Запада, не знающіе смысла нашего просвщенія и смшивающіе въ немъ существенное съ случайнымъ, собственное, необходимое съ посторонними искаженіями чужихъ вліяній: Татарскихъ, Польскихъ, Нмецкихъ и т. п.

Что же касается собственно до Европейскихъ началъ, какъ они выразились въ послднихъ результатахъ, то взятыя отдльно отъ прежней жизни Европы и положенныя въ основаніе

образованности новаго народа, — что произведутъ они, если не жалкую каррикатуру просвщенія, какъ поэма, возникшая изъ правилъ піитики, была бы каррикатурою поэзіи? Опытъ уже сдланъ. Казалось, какая блестящая судьба предстояла Соединеннымъ-Штатамъ Америки, построеннымъ на такомъ разумномъ основаніи, посл такого великаго начала! — И что же вышло? Развились одн вншнія формы общества и, лишенныя внутренняго источника жизни, подъ наружною механикой задавили человка. Литература Соединенныхъ-Штатовъ, по отчетамъ самыхъ безпристрастныхъ судей, служитъ яснымъ выраженіемъ этого состоянія [29] . — Огромная фабрика бездарныхъ стиховъ, безъ малйшей тни поэзіи; казенные эпитеты, ничего не выражающіе и не смотря на то, постоянно повторяемые; совершенное безчувствіе ко всему художественному; явное презрніе всякаго мышленія, не ведущаго къ матеріальнымъ выгодамъ; мелочныя личности безъ общихъ основъ; пухлыя фразы съ самымъ узкимъ смысломъ, оскверненіе святыхъ словъ: человколюбія, отечества, общественнаго блага, народности, до того, что употребленіе ихъ сдлалось даже не ханжество, но простой общепонятный штемпель корыстныхъ разсчетовъ; наружное уваженіе къ вншней сторон законовъ, при самомъ нагломъ ихъ нарушеніи; духъ сообщничества изъ личныхъ выгодъ, при некраснющей неврности соединившихся лицъ, при явномъ неуваженіи всхъ нравственныхъ началъ [30] , такъ, что въ основаніи всхъ этихъ умственныхъ движеній, очевидно лежитъ самая мелкая жизнь, отрзанная отъ всего, что поднимаетъ сердце надъ личною корыстію, утонувшая въ дятельности эгоизма и признающая своею высшею цлью матеріальный комфортъ, со всми его служебными силами. Нтъ! Если уже суждено будетъ Русскому, за какіе нибудь нераскаянные грхи, промнять свое великое будущее на одностороннюю жизнь Запада, то лучше хотлъ бы я замечтаться съ отвлеченнымъ Нмцемъ въ его хитросложныхъ теоріяхъ; лучше залниться до смерти подъ теплымъ небомъ, въ художественной атмосфер Италіи; лучше закружиться съ Французомъ въ его порывистыхъ, минутныхъ стремленіяхъ; лучше закаменть съ Англичаниномъ въ его упрямыхъ, безотчетныхъ привычкахъ, чмъ задохнуться въ этой проз фабричныхъ отношеній, въ этомъ механизм корыстнаго безпокойства.

29

Куперъ, Вашингтонъ Ирвингъ и другія отраженія словесности Англійской не могутъ служить для характеристики собственно Американской.

30

Es finden allerdings rechtliche Zust"ande, ein formelles Rechtsgesetz statt, aber diese Rechtlichkeit ist ohne Rechtschaffenheit, — говоритъ Гегель въ своей Фил. Ист.