Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Мы имемъ нкоторое основаніе думать, что не всегда справедливо.
Въ Литературной Газет мы не умли открыть никакого особеннаго направленія. Это чтеніе по преимуществу легкое, — чтеніе дессертное, немного сладкое, немного пряное, литературные конфекты, иногда немного сальные, но тмъ боле пріятные для нкоторыхъ невзыскательныхъ организмовъ.
Вмст съ этими періодическими изданіями, должны мы упомянуть и о Современник, потому что онъ также литературный журналъ, хотя признаемся, что намъ не хотлось бы смшивать его имя съ другими именами. Онъ принадлежитъ совсмъ другому кругу читателей, иметъ цль совершенно отличную отъ другихъ изданій, и особенно не смшивается съ ними тономъ и способомъ своего литературнаго дйствованія. Сохраняя постоянно достоинство своей спокойной независимости, Современникъ не вступаетъ въ запальчивыя полемики, не позволяетъ себ заманивать читателей преувеличенными общаніями, не забавляетъ ихъ праздность своею шутливостью, не ищетъ
Между тмъ, направленіе Современника не преимущественно, но исключительно литературное. Статьи ученыя, имющія цлью развитіе науки, а не слова, не входятъ въ составъ его. Отъ того образъ его воззрнія на вещи находится въ нкоторомъ противорчіи съ его названіемъ. Ибо въ наше время достоинство чисто литературное уже далеко не составляетъ существенной стороны литературныхъ явленій. Отъ того, когда, разбирая какое нибудь произведеніе словесности, Современникъ основываетъ свои сужденія на правилахъ риторики или піитики, то мы невольно жалемъ, что сила его нравственной чистоты истощается въ заботахъ его литературной чистоплотности.
Финскій Встникъ только начинается, и потому мы не можемъ еще судить о его направленіи; скажемъ только, что мысль сблизить словесность Русскую съ литературами Скандинавскими, по мннію нашему, принадлежитъ не только къ числу полезныхъ, но вмст къ числу самыхъ любопытныхъ и значительныхъ нововведеній. Конечно, отдльное произведеніе какого нибудь Шведскаго или Датскаго писателя не можетъ быть вполн оцнено у насъ, если мы не сообразимъ его не только съ общимъ состояніемъ литературы его народа, но, что еще важне, съ состояніемъ всего частнаго и общаго, внутренняго и вншняго быта этихъ малоизвстныхъ у насъ земель. Если же, какъ мы надемся, Финскій Встникъ познакомитъ насъ съ любопытнйшими сторонами внутренней жизни Швеціи, Норвегіи и Даніи; если онъ представитъ намъ въ ясномъ вид многозначительные вопросы, занимающіе ихъ въ настоящую минуту; если онъ раскроетъ передъ нами всю важность тхъ малоизвстныхъ въ Европ умственныхъ и жизненныхъ движеній, которыя наполняютъ теперь эти государства; если онъ представитъ намъ въ ясной картин удивительное, почти неимоврное, благосостояніе низшаго класса, особенно въ нкоторыхъ областяхъ этихъ государствъ; если онъ удовлетворительно объяснитъ намъ причины этого счастливаго явленія; если объяснитъ причины другаго, не мене важнаго обстоятельства, удивительнаго развитія нкоторыхъ сторонъ народной нравственности, особенно въ Швеціи и Норвегіи; если представитъ ясную картину отношеній между различными сословіями, отношеній совершенно непохожихъ на другія государства; если, наконецъ, вс эти важные вопросы свяжетъ съ явленіями литературными въ одну живую картину: въ такомъ случа, безъ сомннія, журналъ этотъ будетъ однимъ изъ самыхъ замчательныхъ явленій въ нашей словесности.
Другіе журналы наши имютъ характеръ преимущественно спеціальный, и потому мы не можемъ здсь говорить объ нихъ.
Между тмъ распространеніе періодическихъ изданій во вс концы государства и во вс круги грамотнаго общества, роль, которую они очевидно играютъ въ словесности нашей, интересъ, который они возбуждаютъ во всхъ классахъ читателей, — все это неоспоримо доказываетъ намъ, что самый характеръ литературной образованности нашей есть преимущественно журнальный.
Впрочемъ, смыслъ этого выраженія требуетъ нкоторыхъ поясненій.
Литературный журналъ не есть литературное произведеніе. Онъ только извщаетъ о современныхъ явленіяхъ словесности, разбираетъ ихъ, указываетъ мсто въ ряду другихъ, произноситъ объ нихъ свое сужденіе. Журналъ въ словесности то же, что предисловіе въ книг. Слдовательно, перевсъ журналистики въ литератур доказываетъ, что въ современной образованности потребность наслаждаться и знать, уступаетъ потребности судить, — подвести свои наслажденія и знанія подъ одинъ обзоръ, отдать себ отчетъ, имть мнніе. Господство журналистики въ области литературы то же, что господство философскихъ сочиненій въ области наукъ.
Но если развитіе журналистики у насъ основывается на стремленіи самой образованности нашей къ разумному отчету, къ выраженному, формулированному мннію о предметахъ наукъ и литературы, то, съ другой стороны, неопредленный, сбивчивый, односторонній и вмст самъ себ противорчащій характеръ нашихъ журналовъ доказываетъ, что литературныя мннія у насъ еще не составились; что въ движеніяхъ образованности нашей боле потребность мнній, чмъ самыя мннія;
боле чувство необходимости ихъ вообще, чмъ опредленная наклонность къ тому или другому направленію.Впрочемъ, могло ли и быть иначе? Соображая общій характеръ нашей словесности, кажется, что въ литературной образованности нашей нтъ элементовъ для составленія общаго опредленнаго мннія, нтъ силъ для образованія цльнаго, сознательно развитаго направленія, и не можетъ быть ихъ, покуда господствующая краска нашихъ мыслей будетъ случайнымъ оттнкомъ чужеземныхъ убжденій. Безъ сомннія возможны и даже дйствительно безпрестанно встрчаются люди, выдающіе какую нибудь частную мысль, ими отрывчато-понятую, за свое опредленное мнніе, — люди, называющіе свои книжныя понятія именемъ убжденій; но эти мысли, эти понятія, похожи боле на школьное упражненіе въ логик и философіи;—это мнніе мнимое; одна наружная одежда мыслей; модное платье, въ которое нкоторые умные люди наряжаютъ свой умъ, когда выносятъ его въ салоны, или — юношескія мечты, разлетающіяся при первомъ напор жизни дйствительной. Мы не то разумемъ подъ словомъ убжденіе.
Было время, и не очень давно, когда для мыслящаго человка возможно было составить себ твердый и опредленный образъ мыслей, обнимающій вмст и жизнь, и умъ, и вкусъ, и привычки жизни, и литературныя пристрастія, — можно было составить себ опредленное мнніе единственно изъ сочувствія съ явленіями иностранныхъ словесностей: были полныя, цлыя, доконченныя системы. Теперь ихъ нтъ; по крайней мр, нтъ общепринятыхъ, безусловно господствующихъ. Чтобы построить изъ противорчащихъ мыслей свое полное воззрніе, надобно выбирать, составлять самому, искать, сомнваться, восходить до самаго источника, изъ котораго истекаетъ убжденіе, то есть, или навсегда остаться съ колеблющимися мыслями, или напередъ принести съ собою уже готовое, не изъ литературы почерпнутое убжденіе. Составить убжденіе изъ различныхъ системъ — нельзя, какъ вообще нельзя составить ничего живаго. Живое рождается только изъ жизни.
Теперь уже не можетъ быть ни Вольтеріянцевъ, ни Жанъ-Жакистовъ, ни Жанъ-Павлистовъ, ни Шеллингіянцевъ, ни Байронистовъ, ни Гетистовъ, ни Доктринеровъ, ни исключительныхъ Гегеліянцевъ (выключая можетъ быть такихъ, которые, иногда и не читавши Гегеля, выдаютъ подъ его именемъ свои личныя догадки); теперь каждый долженъ составлять себ свой собственный образъ мыслей, и слдовательно, если не возметъ его изъ всей совокупности жизни, то всегда останется при однхъ книжныхъ фразахъ.
По этой причин, литература наша могла имть полный смыслъ до конца жизни Пушкина, и не иметъ теперь никакого опредленнаго значенія.
Мы думаемъ однако, что такое состояніе ея продолжиться не можетъ. Вслдствіе естественныхъ, необходимыхъ законовъ человческаго разума, пустота безмыслія должна когда нибудь наполниться смысломъ.
И въ самомъ дл, съ нкотораго времени, въ одномъ уголк литературы нашей, начинается уже важное измненіе, хотя еще едва замтное по нкоторымъ особымъ оттнкамъ словесности, — измненіе, не столько выражающееся въ произведеніяхъ словесности, сколько обнаруживающееся въ состояніи самой образованности нашей вообще, и общающее переобразовать характеръ нашей подражательной подчиненности въ своеобразное развитіе внутреннихъ началъ нашей собственной жизни. Читатели догадываются, конечно, что я говорю о томъ Славяно-христіанскомъ направленіи, которое, съ одной стороны подвергается нкоторымъ, можетъ быть, преувеличеннымъ пристрастіямъ, а съ другой, преслдуется странными, отчаянными нападеніями, насмшками, клеветами; но во всякомъ случа достойно вниманія, какъ такое событіе, которому, по всей вроятности, предназначено занять не послднее мсто въ судьб нашего просвщенія.
Мы постараемся обозначить его со всевозможнымъ безпристрастіемъ, собирая въ одно цлое его отдльные признаки, тутъ и тамъ разбросанные, и еще боле замтные въ мыслящей публик, чмъ въ книжной литератур.
О характер просвщенія Европы и о его отношеніи къ просвщенію Россіи.
(Письмо къ гр. Е. Е. Комаровскому).
(1852).
Въ послднее свиданіе наше, мы много бесдовали съ вами о характер просвщенія Европейскаго и объ его отличіяхъ отъ характера того просвщенія Россіи, которое принадлежало ей въ древнія времена, и котораго слды, до сихъ поръ еще, не только замчаются въ нравахъ, обычаяхъ и образ мыслей простаго народа, но проникаютъ, такъ сказать, всю душу, весь складъ ума, весь, если можно такъ выразиться, внутренній составъ Русскаго человка, не переработаннаго еще Западнымъ воспитаніемъ. Вы требовали отъ меня, чтобы я изложилъ мои мысли объ этомъ предмет на бумаг. Но тогда я не могъ исполнить вашего желанія. Теперь же, когда я долженъ писать о томъ же предмет статью для Московскаго Сборника, я прошу позволенія дать этой стать форму письма къ вамъ: мысль, что я разговариваю съ вами, согретъ и оживитъ мои кабинетныя размышленія.