Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

вчной, исключительной привязанности; либо они ревнуютъ непостоянныхъ женъ своихъ, и тогда месть и другія страсти также должны быть имъ не чужды; тогда Алеко не можетъ уже казаться имъ страннымъ и непонятнымъ; тогда весь бытъ Европейцевъ отличается отъ нихъ только выгодами образованности; тогда, вмсто золотаго вка, они представляютъ просто полудикій народъ, несвязанный законами, бдный, несчастный, какъ дйствительные Цыганы Бессарабіи; тогда вся поэма противорчитъ самой себ.

Но, можетъ быть, мы не должны судить о Цыганахъ вообще по одному отцу Земфиры; можетъ быть, его характеръ не есть характеръ его народа. Но если онъ существо необыкновенное, которое всегда и при всякихъ обстоятельствахъ образовалось бы одинаково, и, слдовательно, всегда составляетъ исключеніе изъ своего народа; то цль поэта все еще остается неразгаданною. Ибо, описывая Цыганъ, выбрать изъ среды ихъ именно того, который противорчитъ ихъ общему характеру, и его одного представить предъ читателемъ, оставляя другихъ въ неясномъ отдаленіи: — то же, что, описывая характеръ человка, приводить въ примръ именно т изъ его дйствій, которыя находятся въ разногласіи съ описаніемъ.

Впрочемъ, характеръ Алеко, эпизоды и вс части, отдльно взятыя, такъ богаты поэтическими красотами, что если бы можно было, прочтя поэму, позабыть ея содержаніе и сохранить въ душ память одного наслажденія, доставленнаго ею; то ее можно бы было назвать однимъ изъ лучшихъ произведеній Пушкина. Но въ томъ-то и заключается отличіе чувства изящнаго отъ простаго удовольствія, что оно дйствуетъ на насъ еще больше въ послдующія минуты воспоминанія и отчета, нежели въ самую минуту перваго наслажденія. Созданія, истинно-поэтическія, живутъ въ нашемъ воображеніи; мы забываемся въ нихъ, развиваемъ неразвитое, разсказываемъ недосказанное и, переселяясь такимъ образомъ въ новый міръ, созданный поэтомъ, живемъ просторне, полне и счастливе, нежели въ старомъ дйствительномъ. Такъ и Цыганскій бытъ завлекаетъ сначала нашу мечту; но при первомъ покушеніи присвоить его нашему воображенію, разлетается въ ничто, какъ туманы Ледовитаго моря, которые, принимая видъ твердой земли, заманиваютъ къ себ любопытнаго путешественника и при его же глазахъ, разогртые лучами солнца, улетаютъ на небеса.

Но есть качество въ Цыганахъ, которое вознаграждаетъ насъ нкоторымъ образомъ за нестройность содержанія. Качество сіе есть большая самобытность поэта. Справедливо сказалъ авторъ Обозрнія Словесности за 1827 годъ [2] , что въ сей поэм замтна какая-то борьба между идеальностью Байрона и живописною народностью поэта Русскаго. Въ самомъ дл: возьмите описанія Цыганской жизни отдльно; смотрите на отца Земфиры не какъ на Цыгана, но просто какъ на старика, не заботясь о томъ, къ какому народу онъ принадлежитъ; вникните въ эпизодъ объ Овиді, — и полнота созданій, развитая до подробностей, одушевленная поэзіею оригинальною, докажетъ вамъ, что Пушкинъ уже почувствовалъ силу дарованія самостоятельнаго, свободнаго отъ постороннихъ вліяній.

2

См. 1-й N Моск. Встн. 1828 года.

Вс недостатки въ Цыганахъ зависятъ отъ противорчія двухъ разногласныхъ стремленій: одного самобытнаго, другаго Байроническаго; посему самое несовершенство поэмы есть для насъ залогъ усовершенствованія поэта.

Еще боле стремленіе къ самобытному роду поэзіи обнаруживается въ Онгин, хотя не въ первыхъ главахъ его, гд вліяніе Байрона очевидно; не въ образ изложенія, который принадлежитъ Донъ-Жуану и Беппо, и не въ характер самаго Онгина, однородномъ съ характеромъ Чильдъ-Гарольда. Но чмъ боле поэтъ отдаляется отъ главнаго героя и забывается въ постороннихъ описаніяхъ, тмъ онъ самобытне и національне.

Время Чильдъ-Гарольдовъ, слава Богу, еще не настало для нашего отечества: молодая Россія не участвовала въ жизни западныхъ государствъ, и народъ, какъ человкъ, не старется чужими опытами. Блестящее поприще открыто еще для Русской дятельности; вс роды искусствъ, вс отрасли познаній еще остаются неусвоенными нашему отечеству; намъ дано еще: надяться — что же длать у насъ разочарованному Чильдъ-Гарольду?

Посмотримъ, какія качества сохранилъ и утратилъ цвтъ Британіи, бывъ пересаженъ на Русскую почву.

Любимая мечта Британскаго поэта есть существо необыкновенное, высокое. Не бдность, но преизбытокъ внутреннихъ силъ длаетъ его холоднымъ къ окружающему міру. Безсмертная мысль живетъ въ его сердц и день и ночь, поглощаетъ въ себя все бытіе его и отравляетъ вс наслажденія. Но въ какомъ бы вид она ни являлась: какъ гордое презрніе къ человчеству, или какъ мучительное раскаяніе, или какъ мрачная безнадежность, или какъ неутолимая жажда забвенія, эта мысль всеобъемлющая, вчная, — что она, если не невольное, постоянное стремленіе къ лучшему, тоска по недосягаемомъ совершенств? Нтъ ничего общаго между Чильдъ-Гарольдомъ и толпою людей обыкновенныхъ: его страданія, его мечты, его наслажденія, непонятны для другихъ; только высокія горы да голые утесы говорятъ ему отвтныя тайны, ему одному слышныя. Но потому именно, что онъ отличенъ отъ обыкновенныхъ людей, можетъ онъ отражать въ себ духъ своего времени и служить границею съ будущимъ; ибо только разногласіе связуетъ два различныя созвучія.

Напротивъ того, Онгинъ есть существо совершенно обыкновенное и ничтожное. Онъ также равнодушенъ ко всему окружающему; но не ожесточеніе, а неспособность любить сдлали его холоднымъ. Его молодость также прошла въ вихр забавъ и разсянія; но онъ не завлеченъ былъ кипніемъ страстной, ненасытной души, но на паркет провелъ пустую, холодную жизнь моднаго франта. Онъ также бросилъ свтъ и людей; но не для того, чтобы въ уединеніи найдти просторъ взволнованнымъ думамъ, но для того, что ему было равно скучно везд,

... что онъ равно звалъ Средь модныхъ и старинныхъ залъ.

Онъ не живетъ внутри себя жизнью особенною, отмнною отъ жизни другихъ людей, и презираетъ человчество потому только, что не уметъ уважать его. Нтъ ничего обыкновенне такого рода людей, и всего меньше поэзіи въ такомъ характер.

Вотъ Чильдъ-Гарольдъ въ нашемъ отечеств, — и честь поэту, что онъ представилъ намъ не настоящаго; ибо, какъ мы уже сказали, это время еще не пришло для Россіи, и дай Богъ, чтобы никогда не приходило.

Самъ Пушкинъ, кажется, чувствовалъ пустоту своего героя, и потому нигд не старался коротко познакомить съ нимъ своихъ читателей. Онъ не далъ ему опредленной физіогноміи, и не одного человка, но цлый классъ людей представилъ онъ въ его портрет: тысяч различныхъ характеровъ можетъ принадлежать описаніе Онгина.

Эта пустота главнаго героя была, можетъ быть, одною изъ причинъ пустоты содержанія первыхъ пяти главъ романа; но форма повствованія, вроятно, также къ тому содйствовала. Т, которые оправдываютъ ее, ссылаясь на Байрона, забываютъ, въ какомъ отношеніи находится форма Беппо и Донъ-Жуана къ ихъ содержанію и характерамъ главныхъ героевъ.

Что касается до поэмы Онгинъ вообще, то мы не имемъ права судить по началу о сюжет дла, хотя съ трудомъ можемъ представить себ возможность чего либо стройнаго, полнаго и богатаго въ замысл при такомъ начал. Впрочемъ, кто можетъ разгадать границы возможнаго для поэтовъ, каковъ Пушкинъ? — имъ суждено всегда удивлять своихъ критиковъ.

Недостатки Онгина суть, кажется, послдняя дань Пушкина Британскому поэту. Но вс неисчислимыя красоты поэмы: Ленскій, Татьяна, Ольга, Петербургъ, деревня, сонъ, зима, письмо и пр. и пр. — суть неотъемлемая собственность нашего поэта. Здсь-то обнаружилъ онъ ясно природное направленіе своего генія; и эти слды самобытнаго созиданія въ Цыганахъ и Онгин, соединенные съ извстною сценою изъ Бориса Годунова [3] , составляютъ, не истощая, третій періодъ развитія его поэзіи, который можно назвать періодомъ поэзіи Русско-Пушкинской. Отличительныя черты его суть: живописность, какая-то безпечность, какая-то особенная задумчивость, и, наконецъ, что-то невыразимое, понятное лишь Русскому сердцу; ибо к`aкъ назвать то чувство, которымъ дышатъ мелодіи Русскихъ псень, къ которому чаще всего возвращается Русскій народъ, и которое можно назвать центромъ его сердечной жизни?

3

Мы не говоримъ объ мелкихъ сочиненіяхъ Пушкина, которыя обнаруживаютъ также три періода развитія его поэзіи.

Въ этомъ період развитія поэзіи Пушкина особенно замтна способность забываться въ окружающихъ предметахъ и текущей минут. Таже способность есть основаніе Русскаго характера: она служитъ началомъ всхъ добродтелей и недостатковъ Русскаго народа; изъ нея происходитъ смлость, безпечность, неукротимость минутныхъ желаній, великодушіе, неумренность, запальчивость, понятливость, добродушіе, и пр. и пр.

Не нужно, кажется, высчитывать всхъ красотъ Онгина, анатомировать характеры, положенія и вводныя описанія, чтобы доказать превосходство послднихъ произведеній Пушкина надъ прежними. Есть вещи, которыя можно чувствовать, но нельзя доказать иначе, какъ написавши нсколько томовъ комментарій на каждую страницу. Характеръ Татьяны есть одно изъ лучшихъ созданій нашего поэта; мы не будемъ говорить объ немъ, ибо онъ самъ себя выказываетъ вполн.