Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Но для удовлетворительнаго ршенія этой великой задачи нужна совокупная дятельность людей единомысленныхъ. Философія, которая не хочетъ оставаться въ книг и стоять на полк, но должна перейти въ живое убжденіе, — должна также и развиться изъ живаго взаимно-дйствія убжденій, разнообразно, но единомышленно стремящихся къ одной цли. Ибо все, чт'o есть существеннаго въ душ человка, выростаетъ въ немъ только общественно. Потомъ необходимо, чтобы личныя убжденія пришли не въ предположительное, но въ дйствительное столкновеніе съ вопросами окружающей образованности. Ибо только изъ дйствительныхъ отношеній къ существенности загораются т мысли, которыя освщаютъ умъ и согрваютъ душу.

Но чтобы понять отношенія, которыя философія древнихъ Св. Отцевъ можетъ имть къ современной образованности, недостаточно прилагать къ ней требованія нашего времени; надобно еще постоянно держать въ ум ея связь съ образованностію, ей современною, чтобы отличить то, что въ ней есть существеннаго, отъ того, что только временное и относительное. Тогда не та была степень развитія наукъ, не тотъ характеръ этого развитія, и не то волновало и смущало сердце человка, что волнуетъ и смущаетъ его теперь.

Древний міръ былъ въ непримиримомъ противорчіи съ Христіанствомъ: не только тогда, когда Христіанство боролось съ многобожіемъ, но и тогда, когда государство называло себя Христіанскимъ. Міръ и Церковь были дв противныя крайности, которыя взаимно другъ друга исключали въ сущности, хотя терпли другъ друга наружно. Язычество не уничтожилось съ многобожіемъ. Оно процвтало въ устройств государственномъ, въ законахъ, въ Римскомъ правительств, своекорыстномъ, бездушномъ, насильственномъ и лукавомъ; въ чиновникахъ, нагло продажныхъ и открыто двоедушныхъ; въ судахъ, явно подкупныхъ и вопіющую несправедливость умвшихъ одвать въ формальную законность; въ нравахъ народа, проникнутыхъ лукавствомъ и роскошью, въ его обычаяхъ, въ его играхъ, однимъ словомъ, во всей совокупности общественныхъ отношеній Имперіи. Константинъ Великій призналъ правительство Христіанскимъ, но не усплъ его переобразовать согласно духу Христіанскому. Физическое мученичество прекратилось, но нравственное осталось. Великое дло было — законное и гласное признаніе истины Христіанства; но воплощеніе этой истины въ государственномъ устройств требовало времени. Если бы преемники Константина были проникнуты такимъ же искреннимъ уваженіемъ къ Церкви, то, можетъ быть, Византія могла бы сдлаться Христіанскою. Но ея правители по большей части были еретики или отступники и угнетали Церковь, подъ видомъ покровительства, пользуясь ею только, какъ средствомъ для своей власти. Между тмъ самый составъ Римской Имперіи былъ таковъ, что для правящей ею власти едва ли возможно было отказаться отъ своего языческаго характера. Римская власть была отвлеченно-государственная; подъ правительствомъ не было народа, котораго бы оно было выраженіемъ, съ которымъ его сочувственныя отношенія могли бы устроивать лучшую жизнь государства. Римское правительство было вншнею и насильственною связью многихъ разнородныхъ народностей, чуждыхъ другъ другу по языку и нравамъ и враждебныхъ по интересамъ. Крпость правительства основывалась на равновсіи народныхъ враждебностей. Насильственный узелъ связывалъ людей, но не соединялъ ихъ. Всякій общественный и мстный духъ, которымъ дышетъ и держится нравственность общественная, былъ противенъ правительству. У народовъ остались родины, но отечество исчезло и не могло возникнуть иначе, какъ изъ внутренняго единомыслія. Одна Церковь Христіанская оставалась живою, внутреннею связью между людьми; одна любовь къ небесному отечеству соединяла ихъ; одно единомысліе въ вр вело къ сочувствію жизненному; одно единство внутреннихъ убжденій, укрпляясь въ умахъ, могло со временемъ привести и къ лучшей жизни на земл. Потому, стремленіе къ единомыслію и единодушію въ Церкви было полнымъ выраженіемъ и любви къ Богу, и любви къ человчеству, и любви къ отечеству, и любви къ истин. Между гражданиномъ Рима и сыномъ Церкви не было ничего общаго. Христіанину оставалась одна возможность для общественной дятельности, которая заключалась въ полномъ и безусловномъ протест противъ міра. Чтобы спасти внутреннія убжденія, Христіанинъ Византійскій могъ только умереть для общественной жизни. Такъ онъ длалъ, идя на мученичество; такъ длалъ, уходя въ пустыни, или запираясь въ монастырь. Пустыня и монастырь были не главнымъ, но, можно сказать, почти единственнымъ поприщемъ для Христіанскаго нравственнаго и умственнаго развитія человка; ибо Христіанство не уклонялось умственнаго развитія, но, напротивъ, вмщало его въ себ.

Вслдствіе такого порядка вещей, вопросы современной образованности не могли имть характера общественнаго, потому и философія должна была ограничиться развитіемъ внутренней, созерцательной жизни. Интересъ историческій, который основывается на интерес общественномъ, также не могъ входить въ ея сферу. Нравственные вопросы касались ея также только въ той мр, въ какой они относились къ одинокой внутренней жизни. Но вншняя жизнь человка и законы развитія отношеній семейныхъ, гражданскихъ, общественныхъ и государственныхъ, почти не входили въ ея объемъ. Хотя общія начала для этихъ отношеній находятся въ ея общихъ понятіяхъ о человк, но они не получили наукообразнаго вывода. Можетъ быть, общія нравственныя понятія тмъ чище и глубже раскрывались въ одинокихъ умозрніяхъ монастырей, чмъ мене къ нимъ примшивались временныя мірскія вліянія. Но ихъ внутренняя чистота и глубина не имли той полноты наружнаго развитія, какой требовало бы отъ нихъ другое время и другое состояніе вншней образованности.

Однакоже, между вопросами внутренней, созерцательной жизни того времени и между вопросами современной намъ общественно философской образованности есть общее; это человческій разумъ. Естество разума, разсматриваемое съ высоты сосредоточеннаго Богомыслія, испытанное въ самомъ высшемъ развитіи внутренняго, духовнаго созерцанія, является совсмъ въ другомъ вид, чмъ въ какомъ является разумъ, ограничивающійся развитіемъ жизни вншней и обыкновенной. Конечно, общіе его законы т же. Но, восходя на высшую ступень развитія, онъ обнаруживаетъ новыя стороны и новыя силы своего естества, которыя бросаютъ новый свтъ и на общіе его законы.

То понятіе о разум, которое выработалось въ новйшей философіи и котораго выраженіемъ служитъ система Шеллинго-Гегельянская, не противорчило бы безусловно тому понятію о разум, какое мы замчаемъ въ умозрительныхъ твореніяхъ Святыхъ Отцевъ, еслибы только оно не выдавало себя за высшую познавательную способность, и вслдствіе этого притязанія на высшую силу познаванія, не ограничивало бы самую истину только той стороной познаваемости, которая доступна этому отвлеченно-раціональному способу мышленія.

Вс ложные выводы раціональнаго мышленія зависятъ только отъ его притязанія на высшее и полное познаніе истины. Если бы оно сознало свою ограниченность и видло въ себ одно изъ орудій, которыми познается истина, а не единственное орудіе познаванія; тогда и выводы свои оно представило бы, какъ условные и относящіеся единственно къ его ограниченной точк зрнія, и ожидало бы другихъ, высшихъ и истиннйшихъ выводовъ отъ другаго, высшаго и истиннйшаго способа мышленія. Въ этомъ смысл принимается оно мыслящимъ Христіаниномъ, который, отвергая его послдніе результаты, тмъ съ большею пользою для своего умственнаго развитія можетъ изучать его относительную истину, принимая, какъ законное достояніе разума, все, что есть врнаго и объяснительнаго въ самомъ одностороннемъ развитіи его умозрній.

Впрочемъ, если бы разумъ философскій созналъ свою ограниченность, то, развиваясь даже внутри ея, онъ принялъ бы другое направленіе, могущее его привести къ высшей полнот знанія. Но это сознаніе ограниченности было бы смертнымъ приговоромъ его безусловному авторитету: потому онъ всегда боялся этого сознанія, и тмъ боле, что оно всегда было близко къ нему. Чтобы избжать его, онъ безпрестанно мнялъ свои формы. Едва понимали его недостаточность, какъ онъ ускользалъ отъ этого пониманія, являясь въ другомъ вид и оставляя свой прежній образъ, какъ простую чешую, въ рукахъ своихъ противниковъ. Такъ: чтобы избжать упрековъ въ недостаточности, онъ перешелъ отъ формально-логическихъ доказательствъ къ опытнымъ наблюденіямъ съ одной стороны, съ другой — къ внутреннему сознанію истины, и назвалъ прежнее свое мышленіе разсудочнымъ, а новое разумнымъ. Обнаруживъ вслдствіе своего развитія въ новой форм также и ея недостаточность, онъ назвалъ и ее разсудочною и перешелъ къ чистому разуму. Когда же Якоби обличалъ ограниченность теорій чистаго разума, какъ он выразились въ систем Канта и Фихте, то въ конц своей длинной и многолтней полемики, узналъ къ своему удивленію, что все, сказанное имъ о разум, должно относиться къ разсудку. Теорія Канта и Фихте оказалась разсудочная; развитіе разума должно было только начаться въ систем Шеллинга и Гегеля. „Теперь только, — писалъ Гегель въ 1802 году, указывая на систему Шеллинга, — теперь только можетъ начаться собственно философія разума; ибо циклъ разсудочнаго развитія окончился системою Фихте”.

Такимъ образомъ разумъ, какъ его понимаетъ послдняя философія, не смшиваетъ себя съ логическимъ разсудкомъ, заключающимся въ формальномъ сцпленіи понятій и движущимся посредствомъ силлогистическихъ выводовъ и доказательствъ. Разумъ въ послднемъ своемъ вид выводитъ свое знаніе, по законамъ умственной необходимости, не изъ отвлеченнаго понятія, но изъ самаго корня самосознанія, гд бытіе и мышленіе соединяются въ одно безусловное тождество. Его мыслительный процессъ заключается не въ логическомъ развитіи, движущемся посредствомъ отвлеченныхъ умозаключеній, но въ развитіи діалектическомъ, исходящемъ изъ самой сущности предмета. Предметъ мышленія, предстоя зрнію ума, самъ собою прелагается изъ вида въ видъ, изъ понятія въ понятіе, безпрестанно возрастая въ полнйшее значеніе. Умъ, вглядываясь въ предметъ своего мышленія, открываетъ въ немъ внутреннее противорчіе, уничтожающее прежнее объ немъ понятіе. Это противорчащее, отрицательное понятіе, представляясь уму, также обнаруживаетъ свою несостоятельность и открываетъ въ себ необходимость положительной основы, таящейся въ немъ, которая такимъ образомъ уже является, какъ соединеніе положительнаго и отрицательнаго опредленія въ одно сложное (конкретное). Но это новое понятіе, въ свою очередь, едва представляется уму въ вид послдняго результата сознаванія, какъ уже въ этомъ притязаніи на конечную самобытность обличаетъ свою несостоятельность и открываетъ свою отрицательную сторону. Эта отрицательная сторона опять приводитъ свою положительную, которая снова подвергается тому же видоизмнительному процессу, покуда наконецъ совершится весь кругъ діалектическаго развитія мысли, восходящей отъ перваго начала сознанія къ общей и чистой отвлеченности мышленія, которая вмст есть и общая существенность. Отсюда тмъ же діалектическимъ способомъ сознаніе наполняется всмъ развитіемъ бытія и мышленія, какъ тождественнаго явленія одной осуществленной разумности и самосознающейся существенности.

Но, высказавъ свое послднее слово, философскій разумъ далъ вмст съ тмъ возможность уму сознать его границы. Вслдствіе того же діалектическаго процесса, который служилъ разуму къ построенію его философіи, самъ этотъ діалектическій процессъ подвергся тому же разлагающему воззрнію и явился предъ разумнымъ сознаніемъ, какъ одна отрицательная сторона знанія, оонимающая только возможную, а не дйствительную, истину и требующая въ пополненіе себ другаго мышленія, не предположительно, а положительно сознающаго и стоящаго столько же выше логическаго саморазвитія, сколько дйствительное событіе выше простой возможности.

Это сознаніе ограниченности и неудовлетворительности послдняго выраженія философскаго мышленія составляетъ теперь высшую степень умственнаго развитія Запада. Это не мнніе какихъ нибудь дилетантовъ философіи; не возгласы людей, нападающихъ на философію по причине какихъ нибудь постороннихъ интересовъ; это даже не судъ такихъ людей, какъ Краузе и Баадеръ, которые своимъ философскимъ глубокомысліемъ во многомъ помогали развитію послдней философіи, но не имли довольно власти надъ умами для того, чтобы ихъ протестъ противъ ея безусловной истинности могъ измнить направленіе философскаго развитія. Они сильно дйствовали на другомъ поприщ, которое проходитъ невидимо между наукою и жизнію; но ни одинъ изъ нихъ не образовалъ особой философской школы [39] . Односторонность и неудовлетворительность раціональнаго мышленія и послдней философіи, какъ его полнйшаго проявленія, созналъ и выразилъ въ очевидной и неопровержимой ясности тотъ же самый великій мыслитель, который первый создалъ послднюю философію и возвысилъ, по признанію Гегеля, раціональное мышленіе отъ формальной разсудочности къ существенной разумности.

39

Халибеусъ не можетъ входить въ категорію философовъ, противныхъ послднему направленію философіи. Ибо хотя его начала въ самомъ основаніи нсколько разногласятъ съ воззрніемъ Гегеля на общіе законы разума, но эти разногласія не выводятъ его изъ сферы раціональнаго отвлеченнаго мышленія. Герресъ, бывшій однимъ изъ знаменитйшихъ послдователей Шеллинга и перешедшій отъ философіи къ вр, также не могъ имть вліянія на общее развитіе ума, потому что его переходъ совершился не вслдствіе правильнаго развитія сознанія, но вслдствіе его личной особенности и постороннихъ вліяній.