Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Для чего хвалить прекрасное не также легко, какъ находить недостатки? — Съ какимъ бы восторгомъ высказали мы всю несравненность тхъ наслажденій, которыми мы одолжены поэту, и которыя, какъ самоцвтные камни въ простомъ ожерель, блестятъ въ однообразной нити жизни Русскаго народа!

Въ упомянутой сцен изъ Бориса Годунова особенно обнаруживается зрлость Пушкина. Искусство, съ которымъ представленъ, въ столь тсной рам, характеръ вка, монашеская жизнь, характеръ Пимена, положеніе длъ и начало завязки; чувство особенное, трагически спокойное, которое внушаютъ намъ жизнь и присутствіе лтописца; новый и разительный способъ, посредствомъ котораго поэтъ знакомитъ насъ съ Гришкою; наконецъ, языкъ неподражаемый, поэтическій, врный, все это вмст заставляетъ насъ ожидать отъ трагедіи, скажемъ смло, чего-то великаго.

Пушкинъ рожденъ для драматическаго рода. Онъ слишкомъ многостороненъ, слишкомъ объективенъ [4] , чтобы быть лирикомъ; въ каждой изъ его поэмъ замтно невольное стремленіе дать особенную жизнь отдльнымъ частямъ, стремленіе, часто клонящееся ко вреду цлаго въ твореніяхъ эпическихъ, но необходимое, драгоцнное для драматика.

Утшительно въ постепенномъ развитіи поэта замчать безпрестанное усовершенствованіе; но еще утшительне видть сильное вліяніе, которое поэтъ иметъ на своихъ соотечественниковъ. Не многимъ, избраннымъ судьбою, досталось въ удлъ еще при жизни наслаждаться ихъ любовью. Пушкинъ принадлежитъ къ ихъ числу, и это открываетъ намъ еще одно важное качество въ характер его поэзіи: соотвтственность съ своимъ временемъ.

4

Мы принуждены употреблять это выраженіе, покуда не имемъ однозначительнаго на нашемъ язык.

Мало быть поэтомъ, чтобы быть народнымъ; надобно еще быть воспитаннымъ, такъ сказать, въ средоточіи жизни своего народа, раздлять надежды своего отечества, его стремленіе, его утраты, — словомъ, жить его жизнію и выражать его невольно, выражая себя. Пусть случай такое счастіе; но не также ли мало зависятъ отъ насъ красота, умъ, прозорливость, вс т качества, которыми человкъ плняетъ человка? И уже ли качества сіи существенне достоинства: отражать въ себ жизнь своего народа?

Обозрніе Русской словесности за 1829 годъ. (1830).

Прежде нежели мы приступимъ къ обозрнію словесности прошедшаго года, я прошу просвщенныхъ читателей обратить вниманіе на сочиненіе, которое, хотя вышло ране 29 года, но имло вліяніе на его текущую словесность; которое должно имть еще большее дйствіе на будущую жизнь нашей литературы; которое успшне всхъ другихъ произведеній Русскаго пера должно очистить намъ дорогу къ просвщенію Европейскому; которымъ мы можемъ гордиться передъ всми государствами, гд только выходятъ сочиненія такого рода; котораго изданіе (выключая, можетъ быть, учрежденіе Ланкастерскихъ школъ) было самымъ важнымъ событіемъ для блага Россіи въ теченіе многихъ лтъ, и важне нашихъ блистательныхъ побдъ за Дунаемъ и Араратомъ, важне взятія Эрзерума, и той славной тни, которую бросили Русскія знамена на стны Царьградскія. Эта книга, — читатель уже назвалъ Ценсурный уставъ.

Вліяніе его на текущую словесность прошедшаго года, хотя мало примтное, было тмъ не мене дйствительно. Наши журналы заимствовали боле изъ журналовъ иностранныхъ; переводы, хотя по большей части дурные, передавали намъ боле слдовъ умственной жизни нашихъ сосдей, и отъ того вся литература наша непримтно приближалась боле къ жизни обще-Европейской. Самыя перебранки нашихъ журналовъ, ихъ неприличныя критики, ихъ дикій тонъ, ихъ странныя личности, ихъ вжливости негородскія, — все это было похоже на нестройныя движенія распеленатаго ребенка, движенія необходимыя для развитія силы, для будущей красоты и здоровья.

Но, чтобы врне опредлить особенность нашей литературы прошедшаго года, открыть въ ней признаки господствующаго направленія нашей словесности вообще и ея отношеніе къ цлостному просвщенію Европы, бросимъ бглый взглядъ на характеръ всей литературы нашей девятьнадцатаго столтія; ибо одно прошедшее даетъ цну и указываетъ мсто настоящему, опредляя дорогу для будущаго.

Литературу нашу девятьнадцатаго столтія можно раздлить на три эпохи, различныя особенностью направленія каждой изъ нихъ, но связанныя единствомъ ихъ развитія. Характеръ первой эпохи опредляется вліяніемъ Карамзина; средоточіемъ второй была Муза Жуковскаго; Пушкинъ можетъ быть представителемъ третьей.

Начало девятьнадцатаго столтія въ литературномъ отношеніи представляетъ рзкую противоположность съ концомъ восемнадцатаго. Въ теченіе немногихъ лтъ просвщеніе сдлало столь быстрые успхи, что съ перваго взгляда они являются неимоврными. Кажется, кто-то разбудилъ полусонную Россію. Изъ лниваго равнодушія она вдругъ переходитъ къ жажд образованія, ищетъ ученія, книгъ, стыдится своего прежняго невжества и спшитъ породниться съ иноземными мнніями. Когда явился Карамзинъ, уже читатели для него были готовы; а его удивительные успхи доказываютъ не столько силу его дарованій, сколько повсюду распространившуюся любовь къ просвщенію.

Но остановимся здсь, и подивимся странностямъ судьбы человческой. Тотъ, кому просвщеніе наше обязано столь быстрыми успхами, кто подвинулъ на полвка образованность нашего народа, кто всю жизнь употребилъ во благо отечества и уже видлъ плоды своего вліянія на всхъ концахъ Русскаго царства, человкъ, которому Россія обязана столькимъ, — онъ умеръ недавно, почти всми забытый, близь той Москвы, которая была свидтельницею и средоточіемъ его блестящей дятельности. Имя его едва извстно теперь б`oльшей части нашихъ современниковъ; и еслибы Карамзинъ не говорилъ объ немъ, то можетъ быть многіе, читая эту статью, въ первый разъ услышали бы о длахъ Новикова и его товарищей, и усомнились бы въ достоврности столь близкихъ къ намъ событій. Память объ немъ почти исчезла; участники его трудовъ разошлись, утонули въ темныхъ заботахъ частной дятельности; многихъ уже нтъ; но дло, ими совершенное, осталось: оно живетъ, оно приноситъ плоды и ищетъ благодарности потомства.

Новиковъ не распространилъ, а создалъ у насъ любовь къ наукамъ и охоту къ чтенію. Прежде него, по свидтельству Карамзина, были въ Москв дв книжныя лавки, продававшія ежегодно на 10 тысячь рублей; черезъ нсколько лтъ ихъ было уже 20, и книгъ продавалось на 200 тысячь. Кром того Новиковъ завелъ книжныя лавки въ другихъ и въ самыхъ отдаленныхъ городахъ Россіи; распускалъ почти даромъ т сочиненія, которыя почиталъ особенно важными; заставлялъ переводить книги полезныя, повсюду распространялъ участниковъ своей дятельности, и скоро не только вся Европейская Россія, но и Сибирь начала читать. Тогда отечество наше было, хотя не надолго, свидтелемъ событія, почти единственнаго въ лтописяхъ нашего просвщенія: рожденія общаго мннія.

Такъ дйствовалъ типографщикъ Новиковъ. Замчательно, что почти въ то же время, другой типографщикъ, боле славный, боле счастливый, типографщикъ Франклинъ, дйствовалъ почти такимъ же образомъ на противоположномъ конц земнаго шара; но послдствія ихъ дятельности были столь же различны, сколько Россія отлична отъ Соединенныхъ Штатовъ.

Можетъ быть, самъ Карамзинъ обязанъ своею первою образованностью Новикову и его друзьямъ-единомышленникамъ. По крайней мр въ ихъ кругу началось первое развитіе его блестящихъ дарованій, и онъ оставилъ намъ трогательное описаніе своей дружбы съ однимъ изъ нихъ, съ Г-мъ II. [5] . Говорить ли о другомъ товарищ Новикова, объ этомъ славномъ Ленц, объ надежд и удивленіи просвщенной Европы, который у насъ, въ нищет и крайности, замерзъ на большой дорог [6] ! —

5

Смотри: Соч. Кар., статью: Цвтокъ на гроб моего Агатона.

6

Объ сочиненіяхъ Ленца смотри прекрасную статью Экштейна въ его журнал le Catholique 1829 года.

Карамзинъ засталъ свою публику подъ вліяніемъ мистицизма, странно перемшаннаго съ мнніями Французскими изъ середины восьмнадцатаго столтія. Этимъ двумъ направленіямъ надлежало сосредоточиться, и они естественно соединились въ томъ филантропическомъ образ мыслей, которымъ дышатъ вс первыя сочиненія Карамзина. Кажется, онъ воспитанъ былъ для своей публики и публика для него. Каждое слово его расходилось по всей Россіи; прозу его учили наизусть и восхищались его стихами, не смотря на ихъ непоэтическую отдлку, — такъ согласовался онъ съ умонаклонностью своего времени. Между тмъ всеобщность его вліянія доказываетъ намъ, что уже при первомъ рожденіи нашей литературы мы въ самой поэзіи искали преимущественно философіи, и за образомъ мннія забывали образъ выраженія. До сихъ поръ еще мы не знаемъ, что такое вымыслъ и фантазія; какая-то правдивость мечты составляетъ оригинальность Русскаго воображенія; и то, что мы называемъ чувствомъ, есть высшее, что мы можемъ постигнуть въ произведеніяхъ стихотворныхъ.