Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Можетъ быть, я ошибаюсь, но мн кажется, что публика наша до тхъ поръ не пойметъ всей глубокости и всей поэзіи оригинальнаго взгляда на жизнь, которымъ отличается Муза Баратынскаго, покуда онъ не представитъ его въ произведеніи, боле соотвтственномъ господствующему направленію его воображенія. Баратынскій, больше чмъ кто либо изъ нашихъ поэтовъ, могъ бы создать намъ поэтическую комедію, состоящую не изъ холодныхъ каррикатуръ, не изъ печальныхъ остротъ и каламбуровъ, но изъ врнаго и вмст поэтическаго представленія жизни дйствительной, какъ она отражается въ ясномъ зеркал поэтической души, какъ она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, передъ судомъ вкуса разборчиваго, нжнаго и счастливо образованнаго.

Русскіе альманахи на 1832 годъ. (1832).

До сихъ поръ вышло боле десяти альманаховъ на 1832 годъ. Между ними Альціона, изданная Барономъ Розеномъ, замчательна превосходными стихами Жуковскаго, стихами Пушкина, Кн. Вяземскаго и прозою Марлинскаго и Сомова. Но безъ сравненія отличаются отъ всхъ другихъ альманаховъ Сверные Цвты, блестящіе именами Дмитріева (И. И.), Жуковскаго, Пушкина, Кн. Вяземскаго, Баратынскаго, Языкова, и даже Батюшкова и покойнаго Дельвига. Вотъ уже годъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ Дельвига не стало, съ тхъ поръ, какъ преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его изъ круга друзей и тихой, поэтической дятельности.

Онъ былъ Поэтъ: безпечными глазами [14] Смотрлъ на міръ, — и міру былъ чужой; Онъ сладостно бесдовалъ съ друзьми; Онъ красоту боготворилъ душой; Онъ воспвалъ счастливыми стихами Харитъ, вино, и дружбу, и покой. ………………………………………. Любовь онъ плъ, его напвы [15] Блистали стройностью живой, Какъ рзвый станъ и перси двы, Олимпа чашницы младой. Онъ плъ вино: простой и ясной Стихи восторгъ одушевлялъ; Они звенли сладкогласно, Какъ въ шум вольницы прекрасной Фіялъ, цлующій фіялъ. И двы Русскія пристрастно Ихъ повторяютъ…………… ………………………………... Таковъ онъ былъ, хранимый Фебомъ, Душой и лирой древній Грекъ. ……………………………………… Его ужъ нтъ. Главой безпечной Отъ шума жизни скоротечной, Изъ міра, гд все прахъ и дымъ, Въ міръ лучшій, въ лоно жизни вчной Онъ перелегъ. Но лиры звонъ Намъ навсегда оставилъ онъ.

14

Стихи сіи взяты изъ псни Н. М. Языкова, напечатанной въ Св. Цвтахъ 1832.

15

Изъ Посланья Языкова къ Дельвигу, напечатаннаго тамъ же.

Дельвигъ писалъ немного и печаталъ еще мене; но каждое произведеніе его дышетъ зрлостью поэтической мечты и докончанностью классической отдлки. Его подражанія древнимъ, боле чмъ вс Русскіе переводы и подражанія, проникнуты духомъ древней простоты, Греческою чувствительностью къ пластической красот, и древнею, дтскою любовью къ чистымъ идеаламъ чувственнаго совершенства. Но та поэзія, которою исполнены Русскія псни Дельвига, ближе къ Русскому сердцу; въ этихъ псняхъ отзывается гармоническимъ отголоскомъ задумчивая грусть и поэтическая простота нашихъ Русскихъ мелодій. Выписываемъ, въ доказательство, одну изъ псенъ Дельвига, напечатанныхъ въ послднихъ Сверныхъ Цвтахъ, которая принадлежитъ къ числу лучшихъ его псенъ:

Какъ за рченькой слободушка стоитъ; По слободк той дороженька бжитъ; Путь-дорожка широка, да не длинна; Разбгается въ дв стороны она: Какъ на лво — на кладбище къ мертвецамъ; А на право — къ Закавказскимъ молодцамъ. Грустно было провожать мн, молодой, Двухъ родимыхъ и по той и по другой! Обручальника по лвой проводя, Съ плачемъ матерью-землей покрыла я; А налетный другъ ухалъ по другой, На прощанье мн кивнувши головой.

Оцнить безпристрастно и подробно стихотворенія Дельвига, — была бы не маловажная услуга Русской литератур, и это одна изъ лучшихъ задачъ, предстоящихъ нашимъ критикамъ.

Повсть Батюшкова, напечатанная въ Сверныхъ Цвтахъ, отличается его обыкновенною звучностью и чистотою языка. Стихи Дмитріева также напомнили намъ живо его прежнюю поэзію; прочтя ихъ, кто не повторитъ вмст съ Жуковскимъ:

Нтъ, не прошла, пвецъ нашъ вчно юный, Твоя пора: твой геній бодръ и свжъ; Ты пробудилъ давно молчавши струны, — И звуки насъ плнили т-жъ.

Этотъ Отвтъ Жуковскаго исполненъ самыхъ свжихъ красотъ, самаго поэтическаго чувства и самаго трогательнаго воспоминанія.

Къ названному нами присовокупимъ еще: Сраженіе съ Змем, переводъ Жуковскаго изъ Шиллера; А. А. Дельвигу, Языкова; Моцартъ и Сальери, Пушкина; До свиданія, Кн. Вяземскаго; — и вотъ лучшія украшенія Сверныхъ Цвтовъ ныншняго года, богатыхъ еще многими прекрасными стихами и прозою. Вообще, появленіе ихъ можно поставить въ число самыхъ замчательныхъ событій текущей литературы.

Горе отъ ума — на Московскомъ театр. (1832).

Въ конц прошедшаго года поставлена на Московскій театръ извстная комедія покойнаго А. С. Грибодова: Горе отъ ума, и не смотря на то, что актеры играли дурно и ни одинъ изъ нихъ, не исключая даже г. Щепкина, не понялъ своей роли; не смотря на то, что комедія была уже давно знакома большей части зрителей, ибо нтъ узда въ Европейской Россіи, нтъ армейскаго полка, гд бы ее не знали наизусть; не смотря на то, что она не иметъ собственно драматическихъ и театральныхъ достоинствъ, и лучше въ простомъ чтеніи, чмъ на сцен; не смотря на то, наконецъ, что Московская публика видла въ ней собственную свою каррикатуру, — театръ былъ почти полонъ въ продолженіе трехъ или четырехъ разъ ея представленья. Доказываетъ ли это безпристрастіе Московской публики? Или наша насмшливость сильне нашего самолюбія? Или, можетъ быть, мы смотрли на сцену съ такимъ же добрымъ простодушіемъ, съ какимъ извстная обезьяна, глядясь въ зеркало, говорила медвдю:

Смотри-ка, Мишенька: что это тамъ за рожа?

Правда, оригиналы тхъ портретовъ, которые начерталъ Грибодовъ, уже давно не составляютъ большинства Московскаго общества, и хотя они созданы и воспитаны Москвою, но уже сама Москва смотритъ на нихъ, какъ на рдкость, какъ на любопытныя развалины другаго міра. Но главный характеръ Московскаго общества вообще — не перемнился. Философія Фамусова и теперь еще кружитъ намъ головы [16] ; мы и теперь, также какъ въ его время, хлопочемъ и суетимся изъ ничего; кланяемся и унижаемся безкорыстно и только изъ удовольствія кланяться; ведемъ жизнь безъ цли, безъ смысла; сходимся съ людьми безъ участія, расходимся безъ сожалнія; ищемъ наслажденій минутныхъ, и не умемъ наслаждаться. И теперь, также какъ при Фамусов, домы наши равно открыты для всхъ: для зв'aныхъ и незваныхъ, для честныхъ и для подлецовъ. Связи наши составляются не сходствомъ мнній, не сообразностью характеровъ, не одинакою цлью въ жизни, и даже не сходствомъ нравственныхъ правилъ; ко всему этому мы совершенно равнодушны. Случай насъ сводитъ, случай разводитъ, и снова сближаетъ, безъ всякихъ послдствій, безъ всякаго значенія.

16

Пофилософствуй, умъ вскружится:

шь три часа, а въ три дни не сварится!

Эта пустота жизни, это равнодушіе ко всему нравственному, это отсутствіе всякаго мннія и вмст боязнь пересудовъ, эти ничтожныя отношенія, которыя истощаютъ человка по мелочамъ и длаютъ его неспособнымъ ко всему стройно дльному, ко всему возвышенному и достойному труда: жить, — все это даетъ Московскому обществу совершенно особенный характеръ, составляющій середину между узднымъ кумовствомъ и безвкусіемъ, и столичною искательностью и роскошью. Конечно, есть исключенія, и, можетъ быть, ихъ больше, чмъ сколько могутъ замтить проходящіе: есть общества счастливо отборныя, заботливо охраняющія себя отъ ихъ окружающей смшенности и душнаго ничтожества; есть люди, которые въ кругу тихихъ семейныхъ отношеній, посреди безкорыстныхъ гражданскихъ обязанностей, развиваютъ чувства возвышенныя вмст съ правилами твердыми и благородными; есть люди, постигшіе возможность цли высокой посреди всеобщей пустоты и плоскости; люди, умющіе создавать себ наслажденія просвщенныя и роскошествовать съ утонченностью и вкусомъ; но эти люди, эти общества далеко не составляютъ большинства; и если бы они захотли принять на себя безполезную и молодо странную откровенность Чацкаго, то, также какъ онъ, явились бы пугалищемъ собраній, существомъ несноснымъ, неприличнымъ и сумасшедшимъ.

Однако и самыя исключенія, находящіяся въ безпрестанной борьб съ большинствомъ, не могутъ совершенно охраниться отъ его заразительности, и невольно, боле или мене, раздляютъ его недостатки. Такъ почти нтъ дома въ Москв, который бы чмъ нибудь не обнаружилъ просвщенному иностранцу нашей недообразованности, и если не въ гостиной, не въ кабинет, то хотя въ прихожей найдетъ онъ какое нибудь разногласіе съ Европейскимъ бытомъ и согласіе съ бытомъ Московскимъ.

Естественно, что это иметъ вліяніе и на самого хозяина; и потому совершенно справедливо, что