Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Впрочемъ не одно безотчетное чувство досталось въ удлъ нашимъ дамамъ отъ современнаго просвщенія. Часто подъ граціознымъ покрываломъ веселой шутки, подъ легкимъ, блестящимъ словомъ, скрывается не пролётная мысль, не слпое чувство, но цлое, настоящее мнніе, — мнніе, вещь почти неслыханная въ прежнія времена! Правда, и теперь это вещь довольно рдкая; но все она встрчается и, можетъ быть, чаще, чмъ думаютъ многіе. По крайней мр, образованныя женщины хотятъ имть мнніе, чувствуютъ, что неукрашенныя сердечнымъ убжденіемъ въ нкоторыхъ истинахъ, он теряютъ половину своей прелести. Частный опытъ не доказательство; но, сколько я могъ замтить, то въ этомъ отношеніи чуть ли прекрасный полъ не опередилъ другой, который приписываетъ себ право на разумъ по преимуществу.

Какая разница тому лтъ десять!

То же, что объ обществ, можно сказать и объ нашей литератур. Распространеніе просвщенія замтно въ ней вообще; но въ отношеніи къ женщинамъ оно замтно несравненно боле. Вотъ уже около десяти лтъ, какъ литература наша ростетъ только въ ширину, — и то слава Богу! — между тмъ писательницы наши становятся выше.

И давно ли, съ этимъ словомъ писательница, соединялись самыя непріятныя понятія: пальцы въ чернилахъ, педантство въ ум и типографія въ сердц. Но теперь, съ тхъ поръ, какъ нкоторыя изъ лучшихъ украшеній нашего общества вступили въ ряды литераторовъ; съ тхъ поръ, какъ нсколько истинно поэтическихъ минутъ изъ жизни нкоторыхъ женщинъ съ талантомъ отразились такъ граціозно, такъ плнительно въ ихъ зеркальныхъ стихахъ, — съ тхъ поръ названіе литератора стало уже не странностью, но украшеніемъ женщины; оно, во мнніи общественномъ, подымаетъ ее въ другую сферу, отличную отъ обыкновенной, такъ что воображеніе наше создаетъ вокругъ нея другое небо, другой воздухъ, и ярче и тепле, чмъ вашъ Одесскій.

Впрочемъ, я говорю здсь только о новомъ поколніи и частію о среднемъ; въ старомъ поколніи, которое привыкло видть въ женщин полуигрушку, — предразсудокъ противъ писательницъ еще во всей сил. Онъ задавилъ, можетъ быть, не одинъ талантъ, общавшій новую красоту нашей литератур и, можетъ быть, новую славу, — кто знаетъ?

Вслдствіе этого предразсудка, б'oльшая часть нашихъ дамъ-поэтовъ пишетъ мало, и либо со всмъ не печатаетъ, либо печатаетъ безъ имени. Исключеній не много.

Такъ, безъ сомннія, вы слыхали объ одномъ изъ самыхъ блестящихъ украшеній нашего общества, о поэт, которой имя, не смотря на ея ршительный талантъ, еще неизвстно въ нашей литератур. Не многимъ счастливымъ доступны ея счастливые стихи; для другихъ они остаются тайною. Талантъ ея скрытъ для свта, который осужденъ видть въ ней одно вседневное, одно невыходящее изъ круга жизни обыкновенной, и разв только по необыкновенному блеску ея глазъ, по увлекательной поэзіи ея разговора, или по граціи ея движеній, можетъ онъ узнавать въ ней поэта, отгадывать въ ней тотъ талисманъ, который такъ изящно волнуетъ мечты.

Но если предразсудокъ противъ писательницъ еще не совсмъ уничтожился, то другой предразсудокъ противъ Русскаго языка, кажется, уже ршительно начинаетъ проходить. Не говорить по-Французски еще нельзя: такъ еще образовано наше общество; такъ еще необразованъ нашъ языкъ. Но, по крайней мр, кто теперь начинаетъ писать, тотъ, конечно, начинаетъ писать по-Русски, и, вроятно, уже невозможенъ боле тотъ примръ Русскаго таланта, отнятаго у Россіи Французскою литературою, который возбуждаетъ въ насъ тмъ больше сожалнія, чмъ больше мы могли бы ожидать отъ него для нашей словесности. Не нужно договаривать, что я разумю здсь ту писательницу, которая передаетъ Французской литератур поэтическую сторону жизни нашихъ древнихъ Славянъ. И въ самомъ дл, — скажите: кому дала судьба больше средствъ дйствовать на успхи изящныхъ искусствъ въ Россіи? — Рожденная съ душею поэтическою, открытою для всего прекраснаго, одаренная талантами самыми рдкими, воспитанная посреди роскоши самаго утонченнаго просвщенія, съ самаго дтства окруженная всмъ блескомъ искусствъ, всею славою художественныхъ созданій, — она казалась сама однимъ изъ самыхъ счастливыхъ изящныхъ произведеній судьбы. О чемъ другіе мечтаютъ издали, чт`o другіе разгадываютъ по слуху, то являлось передъ нею живо и близко. Вс рдкости Европейской образованности, вс чудеса просвщенныхъ земель, и великія художества, и великіе художники, и знаменитые писатели, и лица, принадлежащія исторіи, и лица, принадлежащія минут, — все это быстро и ярко пронеслось передъ ея глазами, все это должно было оставить слды драгоцнные на молодомъ ея воображеніи, — всмъ этимъ она могла длиться съ своими соотечественниками, ставши прекрасною посредницею между ими и тмъ, что просвщенный міръ иметъ самаго замчательнаго.... Но это не сбылось...

Италія, кажется, сдлалась ея вторымъ отечествомъ, и, впрочемъ, — кто знаетъ? можетъ быть, необходимость Италіи есть общая неизбжная судьба всхъ, имвшихъ участь, ей подобную? Кто изъ первыхъ впечатлній узналъ лучшій міръ на земл, міръ прекраснаго; чья душа, отъ перваго пробужденія въ жизнь, была, такъ сказать, взлеляна на цвтахъ искусствъ и образованности, въ теплой Итальянской атмосфер изящнаго; можетъ быть, для того уже нтъ жизни безъ Италіи, и синее Итальянское небо, и воздухъ Итальянскій, исполненный солнца и музыки, и Итальянскій языкъ, проникнутый всею прелестью нги и граціи, и земля Итальянская, усянная великими воспоминаніями, покрытая, зачарованная созданьями геніальнаго творчества, — можетъ быть, все это становится уже не прихотью ума, но сердечною необходимостью, единственнымъ неудушающимъ воздухомъ для души, избалованной роскошью искусствъ и просвщенія....

Недавно Россійская Академія, — и это длаетъ честь Россійской Академіи, — издала стихотворенія одной Русской писательницы, которой труды займутъ одно изъ первыхъ мстъ между произведеніями нашихъ дамъ-поэтовъ, и которая до сихъ поръ оставалась въ совершенной неизвстности. Судьба, кажется, отдлила ее отъ людей какою-то страшною бездною, такъ что, живя посреди ихъ, посреди столицы, ни она ихъ не знала, ни они ее. Они оставили ее, не знаю для чего, — она оставила ихъ для своей Греціи, — для Греціи, которая, кажется, одна наполняла вс ея мечты и чувства: по крайней мр о ней одной говоритъ каждый стихъ изъ нсколькихъ десятковъ тысячь, написанныхъ ею. Странно: семнадцати лтъ, въ Россіи, двушка бдная, бдная со всею своею ученостію! — Знать восемь языковъ; съ талантомъ поэзіи соединять талантъ живописи, музыки, танцованья; учиться самымъ разнороднымъ наукамъ; учиться безпрестанно; работать все дтство, работать всю первую молодость, работать начиная день, работать отдыхая; написать три большихъ тома стиховъ по-Русски, можетъ быть, столько же на другихъ языкахъ; въ свободное время переводить трагедіи, Русскія трагедіи, — и все для того, чтобы умереть въ семнадцать лтъ, въ бдности, въ крайности, въ неизвстности!

Жалко видть, какъ она, бывши еще четырнадцати лтъ, перевела лучшія псни Анакреона на пять языковъ, приложила къ нимъ подробный грамматическій разборъ Греческаго подлинника и поднесла покойной Императриц Елисавет Алексевн, прося ея вниманія

Къ плодамъ трудовъ упорныхъ, Въ дни дтства предпріятыхъ.

Покойная Императрица прислала ей фермуаръ съ брилліантами. Неизвстно, на долго ли стало ей это пособіе: семейство ея осталось въ крайности, она умерла въ чахотк. Черезъ два года уже посл ея смерти, Ея Высочество Великая Княгиня Елена Павловна пожаловала одному изъ ея учителей за ея же переводы кольцо съ брилліантами. Публика съ своей стороны, быть можетъ, не прочтетъ ея сочиненій: и въ самомъ дл, въ нихъ еще больше труда, чмъ таланта, и слишкомъ много учености; — помните Чернаго Доктора въ Стелло?

Въ этомъ же году вышло еще собраніе стихотвореній другой писательницы, также молодой, но уже давно извстной по многимъ сочиненіямъ, разбросаннымъ въ журналахъ и альманахахъ. Въ легкихъ, свтлыхъ, граціозно волнующихся стихахъ, отразились здсь самыя яркія, звздныя минуты изъ весенней, чистой, сердечно-глубокой жизни поэтической двушки. Мечта о любви, — Сонъ, — Стихи къ чародю, — Разочарованіе, —Воспоминанье дтства, — Деревня, — Звздочка, — Минута безнадежности — Смерть двушки-друга, — Стихи къ любимому поэту, — Къ ней, — Къ нему, — Тоска по лучшемъ мір, — однимъ словомъ: вс струны молодаго, поэтическаго сердца отозвались здсь въ одной идеальной гармоніи. Кажется, здсь все правда, все отъ сердца, ни одно чувство не выдумано, — и въ этомъ отношеніи особенно замчательна эта музыкальная исповдь двушки-поэта. Языкъ ея чистый, гармоническій, иногда мужественно силенъ, часто необыкновенно граціозенъ. Не смотря однако на красивость каждой піэсы, въ общемъ ихъ впечатлніи есть что-то грустное. Все слишкомъ идеальное, даже при свтлой наружности, рождаетъ въ душ печаль какимъ-то магнетическимъ сочувствіемъ; — такова одинокая, чистая пснь, прослышанная сквозь нестройный, ее заглушающій шумъ; такова жизнь двушки съ душею пламенною, мечтательною, для которой изъ міра событій существуютъ еще одни внутреннія.

Другая писательница, извстная въ литератур нашей подъ тмъ же именемъ, уже нсколько лтъ, кажется, забыла свою лиру. Это тмъ больше жаль, что и ей также природа дала дарованіе неподложное. На минуту только блеснула она на горизонт нашей поэзіи, — и уже одинъ изъ первоклассныхъ поэтовъ нашихъ говорилъ ей:

Вы знаете, какъ въ хоры сладкогласны Созвучныя сливаются слова, И чмъ они могучи и прекрасны И чмъ поэзія жива; Умете вы мыслію своею Чужую мысль далеко увлекать, И, праведно господствуя надъ нею, Ее смирять и возвышать....

Такъ какъ я уже началъ говорить о нашихъ сочинительницахъ, то мн хотлось бы еще поговорить съ вами о той писательниц, которая особенно замчательна въ литератур своею остроумною перепискою съ остроумнйшимъ изъ нашихъ поэтовъ, и которая, можетъ быть, не меньше замчательна вн литературы непринужденною любезностью своего разговора; — о другой писательниц, которой таинственное посланье къ Пушкину должно было такъ мучительно и вмст такъ пріятно волновать самолюбивое любопытство поэта; о блестящей переводчиц одного изъ нашихъ извстныхъ, религіозно-печальныхъ поэтовъ, которая знаменита красотою именно того, чего недостаткомъ знаменитъ поэтъ, ею переводимый; — о любопытной, необыкновенной переписк, которая началась было въ одномъ изъ нашихъ литературныхъ листковъ между однимъ литераторомъ и неизвстною, безъименною писательницею, общающею талантъ, если можно судить о талант по нсколькимъ стихамъ; — о сочинительниц Сновиднія, которой стихи замчательны какою-то молодою безъискуственностью, благородствомъ чувствъ, и еще тмъ, что внушили другой писательниц нсколько мило-граціозныхъ стиховъ; — обо всемъ этомъ хотлъ бы я поговорить съ вами подробно, если бы не боялся продолжить письма до безконечности.

Талантъ почти красота. Гд бы онъ ни являлся намъ, въ мужчин или въ женщин, въ образованномъ или въ невжд, и какой бы онъ ни былъ, — даже самый безполезный, — талантъ всегда заключаетъ въ себ что-то магнетическое. Мн всегда хочется поклониться везд, гд я встрчаю талантъ. Но женщина съ талантомъ иметъ въ себ что-то особенно привлекательное. Живописецъ ли она, или музыкантъ, или поэтъ, — все равно; если только природа дала ей дарованіе неподложное, если занятіе искусствомъ раскрыло ей душу къ изяшному, настроило ея воображеніе поэтически и воспитало въ ея сердц другую, лучшую жизнь, то вокругъ всего существа ея разливается какая-то невыразимая прелесть. Поэтъ-мужчина принадлежитъ міру изящнаго однимъ воображеніемъ; поэтъ-женщина принадлежитъ ему всмъ существомъ своимъ. Отъ того часто, смотря на нее, кажется, будто голова ея окружена чмъ-то блестящимъ, похожимъ на сіяніе; посмотришь ближе: это сіяніе — мечта, воздушная діадима изъ словъ и звуковъ, возбужденныхъ ею и на нее же отражающихся.