Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
Мсто, принадлежавшее Баратынскому въ нашей словесности, навсегда останется незанятымъ и, можетъ быть, еще долго неоцненнымъ. Ибо, даже посл извстія о его кончин, журналы наши произнесли ему такой приговоръ, изъ котораго ясно видно, что еще не пришло время отдать полную справедливость его поэзіи. Одинъ Современникъ былъ въ этомъ случа, какъ и во многихъ другихъ, благороднымъ исключеніемъ изъ общаго настроя умовъ. Прекрасная, умная, исполненная глубокимъ сочувствіемъ и вмст справедливая, дружески-теплая и вмст просвщенно-безпристрастная статья, помщенная въ немъ о Баратынскомъ, доказываетъ по крайней мр, что тотъ избранный кружокъ, для котораго существуетъ этотъ журналъ, цнилъ его и его поэзію.
Мы не распространяемся здсь о поэзіи Баратынскаго. Мы надемся въ одномъ изъ ближайшихъ NN Москвитянина доставить себ наслажденіе высказать вполн наше мнніе и о его созданіяхъ. Теперь же упомянули мы о немъ только потому, что говорили о нашихъ утратахъ.
Вскор за Баратынскимъ словесность наша лишилась еще другаго поэта. И. А. Крыловъ скончался на 77 году отъ рожденія, и если мы сообразимъ два тома его басенъ съ тмъ временемъ, въ
Величіе таланта Крылова заключается не столько въ великомъ литературномъ достоинств его произведеній, сколько въ красот ихъ народности. Крылову принадлежитъ честь единственная, ни съ кмъ не раздленная: онъ умлъ быть народнымъ, и что еще важне, онъ хотлъ быть Русскимъ въ то время, когда всякое подражаніе почиталось просвщеніемъ, когда слово: иностранное, было однозначительно съ словомъ: умное или прекрасное; когда, поклоняясь нашимъ выписнымъ гувернерамъ, мы не знали оскорбительнаго слова, хуже слова: Moujik! — Въ это время Крыловъ не только былъ Русскимъ въ своихъ басняхъ, но умлъ еще сдлать свое Русское плнительнымъ даже для насъ. Хотя долго продолжалось время, когда и ему не отдавали справедливости, съ исключительнымъ восторгомъ читали басни Дмитріева, впрочемъ исполненныя истинныхъ красотъ, и почти противъ совсти смялись Русскимъ разсказамъ Крылова.
Крыловъ былъ прекрасенъ своею народностію, но не въ силахъ распространить ея вліяніе на словесность. Это предоставлено было другому.
Что Крыловъ выразилъ въ свое время и въ своей басенной сфер, то въ наше время и въ сфер боле обширной выражаетъ Гоголь.
Посл появленія Мертвыхъ душъ Гоголя, много говорено было за нихъ и противъ нихъ не только въ литератур, но и во всхъ кругахъ читателей; — между тмъ, отъ восторженныхъ похвалъ и страстныхъ порицаній осталось, кажется, одно общее убжденіе, что Гоголь въ словесности нашей есть представитель той новой, великой, до сихъ поръ въ ясномъ вид еще не являвшейся силы, которой неисчислимые результаты могутъ произвести совершенный переворотъ въ нашей литератур, и которую называютъ силою Русской народности. До сихъ поръ мы были и находимся еще подъ вліяніемъ Французовъ и Нмцевъ. Жизнь нашей словесности оторвана отъ жизни нашего народа. Но, читая Гоголя, мы понимаемъ возможность ихъ соединенія. Впрочемъ, не потому Гоголь народенъ, что содержаніе разсказовъ его взято по большей части изъ Русской жизни: содержаніе не характеръ; Шекспиръ столько же Англичанинъ, описывая Римъ и Венецію, сколько въ своихъ Британскихъ драмахъ; не потому также называемъ мы Гоголя народнымъ, чтобы народъ читалъ его (слава Богу, народъ нашъ еще живетъ въ литератур Славянской, и немногіе, просвщенные гражданскою грамотностію, продолжаютъ образовываться посредствомъ Выжигина, Орлова и Поль-де-Кока); но потому, что въ глубин души его таятся особенные звуки, потому что въ слов его блестятъ особенныя краски, въ его воображеніи живутъ особенные образы, исключительно свойственные Русскому народу, тому свжему, глубокому народу, который не утратилъ еще своей личности въ подражаніяхъ иностранному. Если бы и можно было перевесть Гоголя на чужой языкъ, что впрочемъ невозможно, — то и тогда самый образованный иноземецъ не понялъ бы лучшей половины его красотъ.
Въ этой особенности Гоголя заключается глубокое значеніе его оригинальности. Въ ней его права на великое дйствіе въ литератур еще боле, чмъ въ геніальности его произведеній. Ибо если справедливо, что красота принадлежитъ всмъ націямъ, что статуя Греческая равно нравится Нмцу и Русскому, то надобно сознаться, что для понятія чужой красоты необходимо нкоторое разумное отвлеченіе, охлаждающее ея дйствіе, между тмъ какъ красота своенародная, окруженная невидимымъ строемъ сочувственныхъ звуковъ, близкихъ и далекихъ отголосковъ, темныхъ и ясныхъ, сердечныхъ, несознанныхъ воспоминаній, — не отрываетъ мечту отъ жизненной сферы; но, дйствуя двойною силою, связываетъ художественное наслажденіе, подлежащее сознанію, вмст съ безотчетными пристрастіями нашей особенной жизни.
Этимъ объясняется, можетъ быть, и безмрное сочувствіе къ Гоголю нкоторыхъ, и неимоврныя нападенія на него другихъ.
О многихъ книгахъ, вышедшихъ въ прошедшемъ году, Москвитянинъ не усплъ еще извстить своихъ читателей. Мы постараемся теперь, хотя отчасти, дополнить этотъ недостатокъ.
Молитва Св. Ефрема Сирина, Бесды на Св. Четыредесятницу. Харьковъ. Въ Универс. Тип. 1844 года.
О грх и его послдствіяхъ, Бесда на Св. Четыредесятницу, Харьковъ. Въ Унив. Тип. 1844 года.
Все, выходящее изъ-подъ пера преосвященнаго Иннокентія, принадлежитъ не одному богословію; оно составляетъ вмст богатое украшеніе нашей словесности вообще. Въ этомъ послднемъ отношеніи желаемъ мы выразить впечатлніе, произведенное на насъ этими двумя книгами.
Произведенія преосвященнаго Иннокентія представляютъ особенный характеръ духовнаго краснорчія, выражающійся боле или мене во всхъ его сочиненіяхъ, но преимущественно обозначившійся въ его двухъ Седмицахъ — Страстной и Свтлой. Однако, не смотря на то, что эта особенность характера весьма ощутительна для каждаго читающаго, она легче можетъ быть отличена чувствомъ, чмъ выражена словами, — и если бы отъ насъ потребовали ея опредленія, то мы затруднились бы обозначить ее какою либо формулой. Краснорчіе, теплота, ясность мыслей, живость представленій, — вс эти качества могутъ принадлежать и другимъ проповдникамъ; но между тмъ, читая преосвященнаго Иннокентія,
вы ясно понимаете, что въ дйствіи его слова есть нчто особенное, исключительно ему принадлежащее. За неумніемъ сказать нашу мысль кратко, постараемся объяснить ее хотя описательно.Духовное краснорчіе иметъ дв стороны, слагается изъ двухъ частей, изъ двухъ силъ, которыми оно дйствуетъ. Одна заключается въ изложеніи вчныхъ истинъ, неизмняемо живущихъ въ Церкви; другая состоитъ въ примненіи этихъ вчныхъ, неизмняемыхъ ученій къ тмъ вчно измняющимся обстоятельствамъ времени и мста, въ которыхъ проповдникъ застаетъ своихъ слушателей. Если бы первая часть, т. е., изложеніе истины, была одна необходимая для поученія, то въ такомъ случа не нужно было бы говорить проповди; достаточно было бы повторять однажды составленный катихизисъ. Если бы вторая стихія проповди, т. е., примненіе вчныхъ истинъ къ измняющимся обстоятельствамъ, относилась единственно къ тмъ безпрерывно возвращающимся недостаткамъ человка, въ которыхъ онъ, по всегдашней слабости своей природы, можетъ одинаково находиться во всякое время, не смотря на различіе временъ; если бы проповдь, говорю я, ограничивалась только тми увщаніями и возбужденіями, которыя во вс вка и у всхъ народовъ равно необходимы для поддержанія вры и жизни православной противъ всегдашняго враждованія страстей, неразумія и соблазновъ, — то въ такомъ случа весьма достаточно было бы для насъ богатаго наслдства древнихъ Отцевъ, и слово новое могло бы казаться почти излишнимъ посл всего уже прежде сказаннаго великими столпами Церкви. Но между тмъ, не смотря на все душепитательное, что мы можемъ почерпнуть въ писаніяхъ древнихъ Учителей, мы чувствуемъ однакоже, что кром того намъ необходимо еще подкрпительное слово современнаго намъ пастыря, близкаго свидтеля нашихъ особенныхъ недоумній и немощей, разршителя нашихъ новыхъ затрудненій, утшителя при новыхъ бдствіяхъ, указателя пути при новыхъ заблужденіяхъ, вразумителя при новыхъ сомнніяхъ, возникающихъ, можетъ быть, изъ одного корня, но являющихся въ каждое время въ новомъ вид, съ новыми самооправданіями, съ новыми обольщеніями. Потому мы думаемъ, что, кром другихъ существенныхъ качествъ, достоинство современности есть одно изъ необходимыхъ условій для сильнаго дйствія рчи на слушателей.
Вс знаменитые проповдники имли это качество въ большей или меньшей степени. Особенность каждаго времени давала особенную краску ихъ краснорчію.
Въ наше время, кажется, главная болзнь человка состоитъ не въ излишеств какой либо страсти, не въ незнаніи какой либо истины и не въ случайномъ недоразумніи какого либо вопроса; мы замчаемъ, напротивъ, вмсто односторонней напряженности, боле общее разслабленіе сердца, противоположное всякой страстности и пригнетающее человка къ низкимъ цлямъ и побужденіямъ, не отъ избытка его неустроенныхъ порывовъ, но отъ недостатка внутренней способности ко всякому сильному стремленію. Вмсто незнанія, страдаемъ мы, кажется, излишнимъ многознаніемъ, равно заботясь о изученіи истиннаго и ложнаго, равно признавая полезное и вредное, и, запутавшись въ многомысліи, часто смшиваемъ самое разнородное, подчиняясь общему, безразличному впечатлнію взаимно уничтожающихся воздйствій добра и зла, одинаково доступныхъ нашему, ни горячему, ни холодному, сочувствію.
Противъ этой господствующей немощи нашего времени, душевной холодности и умственной запальчивости, сердечной вялости и мысленной вседвижимости, разслабленной, себялюбивой изнженности, и напряженной діалектической мечтательности, — духовному пастырю возможны два способа врачеванія: или дйствовать прямо на сердце и, согрвая его живыми образами, возбуждая очевидными представленіями, увлекая теплыми изображеніями Божественнаго и Святаго, — такъ сказать, по слдамъ чувства, наводить мысль на путь спасенія; или дйствовать непосредственно на разумъ, строгимъ судомъ очистить истину отъ лжи, глубокомысленнымъ и яснымъ доводомъ разршить запутанное, обличить мнимое, прояснить темное, отрзать сомнительное, утвердить врное, устроить блуждающую мысль, такъ сказать, образумить ее, и потомъ уже, на предварительно утвержденномъ основаніи внутренняго сознанія, назидать умственную и сердечную жизнь человка въ духовной нераздльности всхъ частныхъ его способностей.
Эти два противоположные способа дйствованія противъ двухъ коренныхъ недостатковъ нашего времени принадлежатъ, кажется, преимущественно двумъ великимъ современнымъ учителямъ нашей Церкви и составляютъ особенность характера ихъ духовнаго краснорчія, — не такъ, однакоже, чтобы одна особенность исключала другую, но такъ, что каждая вмщаетъ въ себ противоположную, какъ свою необходимую, но подчиненную силу.
Потому, если слово пр. Иннокентія (ибо теперь имемъ мы въ виду выразить наше мнніе исключительно о характер его краснорчія), если слово его, проникнутое живостію какъ бы непосредственнаго воззрнія на изображаемыя имъ событія, согртое приложеніемъ высшихъ истинъ къ очевидному и, такъ сказать, осязательному обозначенію нашей современной жизни, если оно и рдко касается вопросовъ догматическихъ, рдко стремится разршить сомннія мысленныя — то тмъ не мене, дйствуя прежде на чувство, оно не только не забываетъ умственнаго устроенія нашего современнаго многомыслія, но (что составляетъ особенность его краснорчія), не говоря о нихъ, самымъ способомъ сердечнаго возбужденія оно уже отвчаетъ на т умозрительные вопросы, на то утонченное раздвоеніе ума, которые составляютъ отличительный характеръ нашего вка. Читая пр. Иннокентія, вы чувствуете, что ему не безызвстны ваши мысленныя волненія; что вся гордость разумнаго развитія, вс хитросплетенія современной науки, не могутъ представить ему никакого новаго возраженія, еще незнакомаго его многотрудившейся мысли, еще непобжденнаго врою въ глубин внуренняго сознанія. Этимъ, кажется, объясняется всеобщее дйствіе его проповди, равно согрвающей сердце человка безграмотнаго и многоученаго: это теплое слово вры твердой, не безсознательной, но уже испытавшей упорную борьбу съ разумомъ, вры мыслящей и непобдимо прошедшей сквозь вс нападенія свтской мудрости, сквозь вс затрудненія оторвавшейся отъ неба науки.