Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

И не было границъ его сил. Царства падали предъ нимъ, — онъ создавалъ новыя; троны рушились, — онъ ставилъ другіе; чужимъ народамъ давалъ онъ свои законы; сильныхъ властителей сгибалъ въ своей прихожей. Вся Европа страдала подъ его могуществомъ и съ ужасомъ называла его Великимъ!

И онъ былъ одинъ.

Безъ правъ на власть — самодержецъ; вчера затерянный въ толп простолюдинъ, нынче — судьба всего просвщеннаго міра. Какимъ волшебствомъ совершилъ онъ чудеса свои?

Когда другіе жили, онъ считалъ; когда другіе развлекались въ наслажденіяхъ, онъ смотрлъ все на одну цль и считалъ; другіе отдыхали посл трудовъ, онъ складывалъ руки на груди своей и считалъ; другой, въ упоеніи счастія, спшилъ бы воспользоваться своими успхами, насладиться своею силою, забыться, хотя минуту, на лаврахъ своихъ, — онъ помнилъ все одинъ разсчетъ и смотрлъ все на одну цль. Ни любовь, ни вино, ни поэзія, ни дружеская бесда, ни состраданіе, ни блескъ величія, ни даже слава, — ничто не развлекало его: онъ все считалъ, все шелъ впередъ, все шелъ одною дорогой и все смотрлъ на одну цль.

Вся жизнь его была одна математическая выкладка, такъ что одна ошибка въ разсчет могла уничтожить все гигантское построеніе его жизни. —

Между тмъ, на остров Св. Георгія случилось происшествіе, новое посреди его однообразной жизни. Въ мор показалась маленькая лодка, плывшая къ острову; въ лодк сидли два человка: одинъ монахъ, другой въ Европейской одежд, еще никогда невиданный на остров. Монахъ давно былъ знакомъ островитянамъ, часто для ихъ потребностей перезжая со скалы на землю; но кто же другой? Черты лица его ясно обнаруживали Грека; круглая шляпа надвинута на глаза; станъ замтно высокій, хотя весь обвитый длиннымъ плащемъ. Съ любопытствомъ и недоумніемъ ожидали они его приближенія. Но когда лодка подъхала къ утесу, прежде Европейца монахъ одинъ взошелъ на островъ, прося собравшихся жителей, чтобы они, изъ осторожности, скрылись отъ минутнаго гостя, хотя въ ближній лсъ. Жители тотчасъ же исполнили совтъ старца; но многіе, спрятавшись въ кустахъ, съ дтскимъ любопытствомъ смотрли оттуда, ожидая, что будетъ? а нкоторыя дти легли въ густую траву недалеко отъ самой дороги. Въ томъ числ былъ и двнадцатилтній Александръ.

Посреди шумной Европейской жизни, кипящей разнообразіемъ перемнъ, мудрено понять, какъ сильно въ уединеніи зажигается любопытство человка самыми бездльными обстоятельствами, которыя сколько-нибудь нарушаютъ обыкновенный порядокъ тишины. Въ этомъ положеніи находились жители острова. Съ мужественною крпостію ума обнимали они самыя глубокія соображенія отвлеченнаго мышленія; но самому ничтожному явленію изъ живой дйствительности поддавались со всею воспріимчивостію ребенка. Отъ того, напрягая вниманіе, глядли они изъ-за кустовъ своихъ, к`aкъ незнакомецъ вышелъ на островъ, к`aкъ онъ, вмст съ монахомъ, пошелъ по дорог въ монастырь, и к`aкъ они, улыбаясь, переглянулись между собою, когда лежавшій въ трав Александръ выставилъ изъ нея свою кудрявую голову, чтобы лучше разсмотрть прізжаго, проходившаго мимо.

Подойдя къ монастырю, Европеецъ снялъ шляпу, перекрестился, но, не останавливаясь, пробжалъ путь свой. „Куда?” думали они.

Любопытство ихъ еще увеличилось, когда они замтили, что путники избрали дорогу къ той отдаленной кипарисовой рощ, гд таилась въ глуши кедровъ и деревьевъ небольшая пещера одного пустынника, который уже многіе годы скрывался тамъ отъ взоровъ людей, ни для кого не отворяя дверей своего подземелья.

Но когда путники подошли къ нему, и незнакомецъ постучался у входа, произнеся нсколько неслышныхъ имъ словъ, тогда, къ удивленію жителей, загремлъ внутри желзный затворъ, и дверь растворилась. Незнакомецъ взошелъ туда одинъ; провожавшій монахъ остановился у входа; дверь снова заперлась изнутри.

Долго оставался незнакомецъ въ подземель; но жители не уставали смотрть туда, ожидая его появленія.

Наконецъ, показался онъ изъ пещеры, а вмст съ нимъ и самъ отшельникъ, столько времени невиднный ни кмъ.

Старецъ былъ низкаго роста, и еще боле согнутый постомъ и годами; черную рясу опоясывалъ ременный поясъ, на голов низкій Греческій клобукъ, лицо почти заросло сдыми волосами; но въ свтлыхъ глазахъ его сіяла свжесть молодости, печать строгой жизни и чистоты душевной.

Отъ непривычки, можетъ быть, или отъ лтъ, онъ съ трудомъ, казалось, передвигалъ свои ноги; однако, опираясь на посохъ, безъ отдыха шелъ съ незнакомцемъ, провожая его до самаго берега, и что-то во всю дорогу говорилъ ему съ видимымъ жаромъ. Европеецъ молчалъ, изрдка отвчая.

Никто не слыхалъ ихъ любопытнаго разговора. Иногда только отдльныя слова старца долетали до тхъ, кто былъ ближе къ дорог. Эти слова были: „Греція... Божья помощь... война... избранный человкъ... еще не готово... великое дло... теб...”, и тому подобныя. Иногда слышались и цлыя реченія, какъ напримръ: „государственныя дла мн чужды, только сердце болитъ за братію.” Или же: „велика опасность отъ неврныхъ, не меньше отъ иноврныхъ, а больше отъ своихъ.” Или еще: „великое дло готовится; только начать его безвременно, все тоже, что стать за противниковъ.” Но самая длинная рчь изъ его разговора, которую удалось поймать нкоторымъ, была слдующая: „Остановись не много: посмотри на этотъ прекрасный островъ! Еще Богъ бережетъ его; жизнь на немъ не похожа на вашу грязную; люди не знаютъ его; но если бы узнали, какъ бы удивились они! А, кажется, чему бы? Что тутъ новаго? Въ душ каждаго человка есть такой же незамтный, такой же потерянный островокъ, снаружи камень, внутри рай! Только ищи его. Только душа часто сама не знаетъ объ немъ. А еще хуже, если...” Тутъ старецъ повернулъ въ другую сторону, продолжая путь свой, и больше не слышно было его словъ.

Когда же дошелъ онъ до края скалы, то провожавшій монахъ былъ уже внизу и сидлъ въ лодк, приготовляя весла. Старецъ остановился на самомъ утес, и видно было, что онъ съ какимъ-то особеннымъ чувствомъ поднялъ къ небу глаза, блестящіе слезами, и потомъ указалъ рукою на ту сторону, гд далеко на небосклон, на подобіе неясныхъ облаковъ, едва виднлись горы Греціи. Незнакомецъ сталъ на колни и поднялъ руки къ небу, какъ бы произнося какую-то клятву. Потомъ, получивъ благословеніе отъ старца, онъ скорыми шагами сошелъ къ морю, слъ въ лодку и, еще разъ поклонившись отшельнику, отплылъ отъ берега.

Согбенный старецъ долго стоялъ на скал, облокотившись на свой посохъ и не сводя взоровъ отъ удаляющейся лодки. Но когда она совсмъ скрылась изъ виду, онъ посмотрлъ на небо, отеръ глаза и тихими шагами пошелъ въ подземелье, гд снова затворился отъ людей.

Тогда на остров начались разспросы и догадки; но врнаго жители могли узнать только то, что незнакомецъ былъ Грекъ, который еще въ дтств зналъ старца, жившаго прежде на Аонской гор. —

Прошло нсколько лтъ; уже на остров давно перестали говорить объ этомъ происшествіи; но на воображеніе молодаго Александра оно положило неизгладимое впечатлніе.

Все, что слыхалъ онъ прежде отъ своего отца о земл за моремъ, все, что читалъ онъ въ его книгахъ о жизни людей и народовъ, все разомъ проснулось въ его ум, все заиграло новою жизнью и скиплось въ одну пеструю, блестящую, волшебную картину, при одномъ взгляд на странную заморскую одежду, на стройную походку чужеземца, на его Европейскія движенія.

„Кто былъ этотъ Грекъ?” — думалъ онъ. — „За чмъ прізжалъ онъ сюда? Кто открылъ ему нашу тайну? Какъ пустилъ его къ себ старецъ-отшельникъ? Что значитъ ихъ таинственный разговоръ? О какомъ великомъ дл они говорили?... О, много плнительнаго, тайнаго и заманчиваго должно скрываться въ разнообразной жизни людей, отдленныхъ отъ насъ этимъ грустнымъ моремъ! Что наша бдная жизнь въ сравненіи съ ихъ блестящею жизнію? Вялый, болзненный сонъ. Нтъ, хуже сна! Мои сны живе моей жизни. Они уносятъ меня въ т далекія мста, о которыхъ читалъ я въ книгахъ моего отца; тамъ одна минута богате для сердца, чмъ годы здсь. И не уже ли не должно жить вмст со всмъ созданнымъ человчествомъ, длить его труды и радости, помогать ему, погибать съ нимъ въ бдахъ, утопать въ наслажденіяхъ? Боже мой! Удастся ли мн когда-нибудь исполнить желанія моего сердца?”

Это стремленіе въ другой міръ за моремъ безпрестанно увеличивалось въ душ молодаго человка, усиливалось чтеніемъ, разговорами съ отцомъ, уединенными мечтаніями, препятствіями и всми даже равнодушными обстоятельствами жизни, которыя обыкновенно поджигаютъ воображеніе больное, зараженное невозможностью. Шли годы; но это чувство выростало въ немъ еще сильне и, наконецъ, сдлалось его господствующимъ состояніемъ духа.

Такъ достигъ онъ своего двадцатилтняго возраста. —

А между тмъ просвщенный міръ, которому завидовалъ Александръ, лежалъ еще скованный подъ желзною пятою своего властелина. Необъятно было его могущество и (удивительно!) все оно было явнымъ созданіемъ его головы.

Но въ голов его, еще отъ рожденія, одна мысль задавила вс другія: мысль блестящая и тяжелая, какъ царскій внецъ; удивительная, какъ Египетская пирамида; но сухая и безплодная, какъ голый утесъ посреди океана, и холодная, какъ глубокій снгъ свера, и страшно-разрушительная, какъ бы пожаръ огромной столицы, и безцвтная, какъ музыка барабановъ. И справедливое Провидніе послало ему судьбу его, по мысли его.