Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
До сихъ поръ я еще, кром Гуфланда, не познакомился здсь ни съ однимъ профессоромъ, хотя сдлалъ нсколько знакомствъ интересныхъ. Надняхъ, однако, отправлюсь къ Гегелю, Гансу, Шлейермахеру. Такъ какъ я не имю къ нимъ писемъ, и черты моего лица будутъ единственнымъ рекомендательнымъ письмомъ, то я и не знаю еще, какъ я буду принятъ и удадутся ли мн нкоторые планы на нихъ, исполненіе которыхъ могло бы сдлать мое путешествіе не напраснымъ. При свиданіи разскажу подробне, но до сихъ поръ считаю, какъ говорятъ, безъ хозяина. Изо всхъ, съ кмъ я здсь познакомился, самый интересный — это майоръ Радовицъ, къ которому я имлъ письмо отъ Жуковскаго. Мудрено встртить больше оригинальности съ такимъ здравомысліемъ. — Изъ любопытныхъ вещей, виднныхъ мною, первое мсто занимаетъ здшняя картинная галлерея. Слишкомъ длинно было бы разсказывать вс особенности впечатлній, которыя я вынесъ оттуда. Скажу только, что здсь въ первый разъ видлъ я одну Мадонну Рафаеля, которая мн крпко понравилась, или, лучше сказать, посердечилась. Я видлъ прежде около 10 Мадоннъ Рафаеля, и на вс смотрлъ холодно. Я не могъ понять, какое чувство соотвтствуетъ этому лицу. Это не царица; не богиня; святая, — но это святое понимается не благоговніемъ; прекрасная, — но не производитъ ни удивленія, ни сладострастія; не поражаетъ, не плняетъ. Съ какимъ же чувствомъ надобно смотрть на нее, чтобы понять ея красоту и господствующее расположеніе духа ея творца? Вотъ вопросъ, который оставался для меня неразршеннымъ, покуда я увидлъ одну изъ здшнихъ Мадоннъ. Эта Мадонна объяснила мн, что понять ея красоту можно только однимъ чувствомъ: чувствомъ братской любви. Движенія, которыя она возбуждаетъ въ душ, однородны съ тми, которыя раждаются во мн при мысляхъ объ сестр. Не любовью, не удивленіемъ, а только братской нжностью можно понять чистую прелесть ея простоты и величіе ея нжной невинности. То, чт`o я говорю теперь, такъ истинно, и я чувствовалъ это такъ ясно, что чмъ больше я всматривался въ Мадонну, тмъ живе являлся передо мной образъ Машки, и наконецъ такъ завладлъ мною, что я изъ за него почти не понималъ другихъ картинъ, и на Рубенса и Вандика смотрлъ какъ на обои, покуда наконецъ
Начато 16-го, окончено 21-го Марта н. с.
М. В. КИРЕВСКОЙ [28] .
(Августъ 1830).
8-е/20. — Дружочекъ Маша! Сегодня твое рожденье и чтобы освятить себя на этотъ день, я начинаю его письмомъ къ теб, милая сестра. Мудрено и грустно начать твое рожденье письмомъ. За годъ назадъ, когда я былъ съ вами, — Вечеръ. Вотъ что я усплъ написать къ теб сегодня только что проснулся, т. е. въ 7 часовъ по утру. Но вмсто того, чтобы продолжать письмо свое, я засмотрлся на эти 3 строчки какъ будто на Рафаэлеву картинку, и до тхъ поръ, покуда братъ и Рожалинъ вошли въ мою комнату поздравляться, т. е. до 9-ти часовъ, — что же я длалъ въ эти 2 часа, — ты этаго не спросишь. Можетъ быть ты сама въ это же время думала объ насъ, и знала, что если мы и не пришли къ теб сегодня по утру, поцловать тебя и поздравить, то мысли наши были съ тобою еще прежде, чмъ ты проснулась, даже прежде чмъ мы сами проснулись. Знаешь-ли ты, что я во всякомъ сн бываю у васъ? Съ тхъ поръ, какъ я ухалъ, не прошло ни одной ночи, чтобъ я не былъ въ Москв. Только какъ! — Вообрази, что до сихъ поръ я даже во сн не узналъ, что такое свиданье, и каждый сонъ мой былъ повтореніемъ разлуки. Мн все кажется, будто я возвратился когда то давно, и уже ду опять. Сны эти до того неотвязно меня преслдуютъ, что одинъ разъ, садясь въ коляску, тоже во сн, чтобы хать отъ васъ, я утшался мыслію, что теперь, когда сонъ мой исполнился, по крайней мр я перестану его видть всякую ночь. Вообрази же, какъ я удивился, когда проснулся, и увидлъ, что и это былъ сонъ. — Это родъ соннаго сумасшествія, une id'ee fixe, qui est devenue un r^eе permanent. Mais pourquoi fallait-il que cette id'ee fixe soit la s'eparation, et non le revoir? — Хоть ты попробуй наслать мн сонъ со свиданьемъ. Надумай его. Хоть одинъ, а я уцплюсь за него всею силою воображенья, и разведу изъ него цлую гряду такихъ сновъ. Это будетъ смечко отъ цвтка: Иванъ и Марья, которое я посажу къ себ глубоко въ мысли, и стану за нимъ ходить, и буду его грть и лелять, покуда оно пустить корни такъ далеко, чтобы никакая буря его не вырвала, никакой репейникъ не задавилъ. — Не смйся надъ этимъ. Сны для меня не бездлица. Лучшая жизнь моя была во сн. Не смйся же, когда я такъ много говорю объ нихъ. Они вздоръ, но этотъ вздоръ доходитъ до сердца. Къ тому же съ кмъ лучше тебя могу я раздлить его? — Между тмъ, чтобъ ты знала, какъ наслать сонъ, надобно чтобы я научилъ тебя знать свойства сновъ вообще. Это наука важная, и я могу говорить объ ней аес connaissance de cause. По крайней мр я здсь опытне, чмъ на яву. Слушай же: первое свойство сновъ то, что они не свободны, но зависятъ отъ тхъ, объ комъ идутъ. Такъ, если мн непремнно надобно всякую ночь видть васъ, то сны мои будутъ свтлы, когда вамъ весело, и печальны, когда вы грустны, или нездоровы или безпокоитесь. Оттого, если ты хочешь быть моей колдуньей, то должна сохранять въ себ безпрестанно такую ясность души, такое спокойствіе, такое довольство, которыя сообщившись моему сну, вложили бы въ него чувство невмстное съ мыслію объ разлук. Разумется что такъ колдовать должны вы вс вмст. И для твоей веселости нужна веселость всхъ, и цвтокъ Иванъ и Марья ростетъ между Машкиной душкой, Васильками, Лиліями, и пр. и пр. Второе свойство сновъ то, что они дти, и безпрестанно хватаютъ все, что передъ глазами. А такъ какъ у меня передъ глазами все нмцы да нмцы, то и во сн они же мшаются съ вами. Оттого, чтобы прогнать нмцевъ изъ моихъ русскихъ сновъ, присылай мн скоре свой портретъ. Насмотрвшись днемъ на него, на брата, на Рож. и на все, что пріхало съ нами изъ Россіи, я надюсь по крайней мр во сн освободиться отъ Германіи, которую, впрочемъ, я не нелюблю, а ненавижу! Ненавижу какъ цпь, какъ тюрьму, какъ всякій гробъ, въ которомъ зарываютъ живыхъ. — Ты изъ своей Россіи не можешь понять что такое эта Германія. Все, что говорятъ объ ней путешественники, почти все вздоръ. Если же хочешь узнать, что она такое, то слушай самихъ нмцевъ. Одни нмцы говорятъ объ ней правду, когда называютъ ее землею дубовъ (das Land der Eichen), хотя дубовъ въ Германіи, кром самихъ нмцевъ, почти нтъ. За то эти изо всхъ самые деревянные. Вчера еще братъ зацпился за однаго изъ нихъ зонтикомъ, и такъ неосторожно, что зонтикъ сломался. Братъ извинился по-русски, своимъ обыкновеннымъ: ахъ! извините! — Нмецъ почувствовалъ ударъ только шаговъ черезъ двадцать, вдругъ, сталъ какъ вкопаный, вылупилъ глаза и молчалъ. Обдумавшись хорошенько онъ наконецъ снялъ шляпу, чтобы отвчать брату: Ich bitte recht sehr, Herr Baron! es thut nichts! — He знаю какъ ты назовешь такую живость, а для меня ей нтъ слова кром: нмецкой. — Но, — лучше воротимся къ нашимъ снамъ. — Они дти; все, что они говорятъ, почти такая же чепуха какъ это письмо; но они дти благородныя, изъ которыхъ ничего не сдлаешь ни угрозами, ни бранью, но которыя чувствительны къ ласкамъ. Потому ихъ надобно иногда баловать и лакомить. Но ласка, баловство и лакомство для моихъ сновъ, это твои письма. Каждое слово изъ нихъ, передумавшись на яву, переходитъ въ сонь, и сны мои, какъ дти воспитанныя, слушаются каждаго слова. Потому, чтобы они не капризничали и не хмурились, ты ихъ ласкай по-чаще, и по-больше и по-акуратне. Кром того, на сны, какъ на дтей, дйствуетъ много хорошій примръ. Это особенно представь на разсмотрніе Маминьк, и попроси ее исправить свои сны хотя для того, чтобы мои не портились. — А покуда спи. 2 часа ночи и спать пора и хочется. Это письмо дойдетъ до тебя черезъ мсяцъ. Я тогда вроятно уже буду въ Италіи. Первый сонь со свиданьемъ будетъ мн знакомъ, что ты получила мое письмо.
28
Съ подлинника.
5 сентября/24 августа. Отгадала ли ты, милая Машка, что это письмо писано посл 3-хъ бутылокъ шампанскаго, выпитыхъ за твое здоровье нами тремя? Я бы не послалъ теб этотъ вздоръ, если бы не хотлъ доказать на дл, что не ты одна бываешь пьяна. Передъ Папинькой извини меня за эту безтолковую трату почтовыхъ денегъ тмъ, что я впередъ пьяный писать не буду! — Теперь ты уже большая двушка! — Теперь ты уже отвчаешь за каждый поступокъ свой, за каждое слово! — Наднешь-ли букли? — Объ верховой зд я писалъ къ Маминьк. — Пишешь-ли журналъ? — Прощай! — Будь здорова и смотри за здоровьемъ маминьки. — Теб поручаю я при малйшемъ нездоровь посылать за Рамихомъ, m^eme au risque d''etre grond'ee. — Обнимаю тебя отъ всего сердца. Твой Иванъ.
Побраните хорошенько Петруху за короткость его писемъ и велите ему писать за недлю до почты. — А то мн стыдно посылать такія огромныя письма съ его такими маленькими.
А. И. КОШЕЛЕВУ [29] .
(Январь 1831).
Въ половин Генваря, пишешь ты, можетъ быть мы увидимся! Если бы это было въ самомъ дл, то неудавшееся путешествіе мое было бы мн меньше досадно. Боюсь, однако, что ты только мажешь по усамъ. Между тмъ во всякомъ случа, т. е. удастся ли намъ такъ скоро видться или нтъ, а мы все должны пользоваться сближеніемъ разстояній между нами и по крайней мр пусть хоть письма наши докажутъ, что нтъ границы между нами. Общать писать часто, — я не стану, потому, что врядъ ли ты уже повришь такаго рода общаніямъ; но постараюсь исполнить на дл, если твои отвты не будутъ откладываться въ длинный ящикъ, такъ какъ ты сдлалъ съ отвтомъ на мое письмо, которое я послалъ къ теб съ Тютчевымъ. Кстати: получилъ ли ты его? Если нтъ, то не жалуйся, что я не писалъ теб изъ за границы, потому, что я забылъ твой адресъ и въ письм съ Тютчевымъ просилъ тебя прислать мн его. Но ты доказалъ мн, что есть человкъ еще меня лниве.
29
Съ подлинника.
Удастся ли мн когда нибудь исполнить мой планъ путешествія, или останусь я на всегда въ этой несносной Москв, я еще не знаю. Знаю только, что употреблю вс силы, чтобы вырваться отсюда куда бы то ни было, и — либо сойду съ ума, либо поставлю на своемъ. Это желаніе, или лучше сказать, эта страсть, сдлалась у меня тмъ сильне, чмъ неудачне была моя поздка. А неудачна она была во всхъ отношеніяхъ, и не столько по короткости времени, сколько по тому, что я ничего не видалъ кром Германіи, скучной, незначущей и глупой несмотря на всю свою ученость. Но объ этомъ подробне поговоримъ при свиданіи.
Вотъ теб Норова Моръ, который совершенно оправдываетъ свое названіе. Изъ замчаній цензора ты увидишь, отчего Погодинъ его не напечаталъ. Дай Богъ, чтобы и теб не было больше успха.
1-ое Генваря. Очень радъ, что до сихъ поръ не отослалъ къ теб письма, и не начиная новаго, могу поздравить тебя съ Новымъ годомъ.
Я и теперь еще не отправилъ къ теб письма моего (8-е Генваря); вообразишь, какую я дятельную жизнь веду здсь? — Приняться за перо, для меня такая важность, что я прежде долженъ къ тому собираться. Теперь же, когда внутреннее чувство говоритъ мн, что ты скоро будешь въ Москву, — руки отнимаются писать къ теб. И зачмъ, въ самомъ дл, буду я трудиться писать, когда то же могу черезъ нсколько дней разсказать теб не обижая свою лнь? —
Прощай, до свиданія.
Весь твой Киревскій.
В.
А. ЖУКОВСКОМУ [30] .(Почт. штемп.: 6 окт. 1831).
Милостивый Государь, Василій Андреевичъ,
Издавать журналъ такая великая эпоха въ моей жизни, что ршиться на нее безъ Вашего одобренія было бы мн физически и нравственно невозможно. Ни рука не подымется на перо, ни голова не освтится порядочною мыслію, когда имъ не будетъ доставать Вашего благословенія. Дайте жъ мн его, если считаете меня способнымъ на это важное дло; если жъ Вы думаете, что я еще не готовъ къ нему, или что вообще, почему бы то ни было, я лучше сдлаю, отказавшись отъ изданія журнала, то все-таки дайте мн Ваше благословеніе, прибавивъ только журналу not to be! — Если жъ мой планъ состоится, т. е. если Вы скажете мн: издавай! (потому, что отъ этого слова теперь зависитъ все), тогда я надюсь, что будущій годъ моей жизни будетъ небезполезенъ для нашей литературы, даже и потому, что мой журналъ заставитъ больше писать Баратынскаго и Языкова, которые общали мн дятельное участіе. Кром того, журнальныя занятія были бы полезны и для меня самого. Они принудили бы и пріучили бы меня къ опредленной дятельности; окружили бы меня mit der Welt des europ"aischen wissenschaftlichen Lebens, и этому далекому міру дали бы надо мной силу и вліяніе близкой существенности. Это нкоторымъ образомъ могло бы мн замнить путешествіе. Выписывая вс лучшіе неполитическіе журналы на трехъ языкахъ, вникая въ самыя замчательныя сочиненія первыхъ писателей теперешняго времени, я изъ своего кабинета сдлалъ бы себ аудиторію Европейскаго университета, и мой журналъ, какъ записки прилежнаго студента, былъ бы полезенъ тмъ, кто сами не имютъ времени или средствъ брать уроки изъ первыхъ рукъ. Русская литература вошла бы въ него только какъ дополненіе къ Европейской, и съ какимъ наслажденіемъ могъ бы я говорить объ Васъ, о Пушкин, о Баратынскомъ, объ Вяземскомъ, объ Крылов, о Карамзин, — на страницахъ, не запачканныхъ именемъ Булгарина; передъ публикой, которая покупаетъ журналъ не для модныхъ картинокъ; имя въ памяти только тхъ читателей, которые думаютъ и чувствуютъ не н`aслово, которыхъ участіе возвышаетъ дятельность, и забывъ, что есть на свт другіе. Но разумется, что все это можетъ быть хорошо только за неимніемъ лучшаго. Когда-то хотлъ издавать журналъ Пушкинъ; если онъ ршится ныншній годъ, то разумется мой будетъ уже лишній. Тогда, также какъ и въ случа Вашего неодобренія, я буду искать другихъ занятій, другаго поприща для дятельности и постараюсь настроить мысли на предметы не литературные.
30
Съ подлинника. Было напечатано въ Рус. Арх. 1909 кн. 4.
Ршите-жъ участь Вашего И. Киревскаго.
А. И. КОШЕЛЕВУ [31]
(Вроятно, 1832 г.).
И мы съ Одоевскимъ также безпрестанно вспоминаемъ время, проведенное у васъ такъ дружески и такъ тепло, не смотря на непогоду вокругъ насъ. Это время должно отозваться намъ не въ одной памяти. Какъ несчастное предзнаменованіе три свчки на стол, такъ три друга за столомъ счастливое, особливо, когда они окружены милыми имъ людьми. Это не суевріе. Поцлуй за меня ручки у Дарьи Николаевны и поблагодари ее хорошенько за наше Ильинское житье. Чт`o ея нога, и когда вы въ Москву? Я очень радъ слышать, что ты продолжаешь свои занятія. Вотъ теб Шеллинговъ Идеализмъ, а Канта у меня теперь не имется. Постараюсь достать. Желалъ бы, чтобы ты пріхалъ сюда съ доконченнымъ сочиненіемъ, хотя не знаю, возможно ли работать такъ скоро надъ дломъ такимъ труднымъ. Dupin я искалъ во всхъ лавкахъ, и напрасно. Надобно выписывать изъ Риги или изъ Любека. Успемъ-ли? О Гельвеціи, я думаю, я самъ былъ бы такаго же мннія, какъ ты, если бы прочелъ его теперь. Но лтъ 10 назадъ онъ произвелъ на меня совсмъ другое дйствіе. Признаюсь теб, что тогда онъ казался мн не только отчетливымъ, яснымъ, простонародно-убдительнымъ, но даже нравственнымъ, несмотря на проповдованіе эгоизма. Эгоизмъ этотъ казался мн только неточнымъ словомъ, потому что подъ нимъ могли разумться и патріотизмъ, и любовь къ человчеству, и вс добродтели. Къ тому же мысль, что добродтель для насъ не только долгъ, но еще щастіе, казалась мн отмнно убдительною въ пользу Гельвеція. Къ тому же примръ его собственной жизни противорчитъ упрекамъ въ безнравственности. То, чт`o ты говоришь о 89 год, мн кажется не совсмъ справедливо. Двигатели мнній и толпы были тогда не только люди нравственные, но энтузіасты добродтели. Робеспьеръ былъ не меньше какъ фанатикъ добра. Конечно, это было не послдствіемъ тогдашней философіи, но можетъ быть вопреки ей; однако было. Можетъ быть, оно произошло только отъ сильнаго броженія умовъ и судебъ народныхъ, ибо и человкъ въ минуты критическія бываетъ выше обыкновеннаго. Россія, мы надемся, черезъ этотъ переломъ не пройдетъ; авось въ ней не будетъ кровопролитныхъ переворотовъ, но тмъ заботливе надобно пещись въ ней о нравственности системъ и поступковъ. Чмъ меньше фанатизма, тмъ строже и бдительне долженъ быть разумъ. И я заключу также, какъ ты: у насъ должна быть твердая и молодымъ душамъ свойственная нравственность, и стремленіе къ ней должно быть главною, единственною цлью всякой дятельности; въ ней патріотизмъ и любомудріе, въ ней основа религіи, — но надобно умть ее понимать. Потому пиши, я буду длать тоже, и потомъ посмотримъ. Твой И. Киревскій.
31
Съ подлинника. Было напечатано въ Рус. Арх. 1909 кн. 5.
17 Сентября, день Вры, Надежды, Любви и Софіи.
ЕМУ-ЖЕ [32] .
6 іюля (1833 или 1834 г.).
Вчера я писалъ къ теб, другъ Кошелевъ, потому что была оказія, и писалъ наспхъ; сегодня пишу безъ оказіи, только потому, что хочется потолковать съ тобой, и даже не знаю, застанетъ ли тебя письмо мое въ Ильинскомъ. Но все равно! Гд нибудь, когда нибудь ты его получишь; а если нтъ — не бда: я пишу такъ, не имя ничего сказать теб, хотя имю охоту говорить обо многомъ. Я сейчасъ изъ подъ д'yши, которую наконецъ добылъ; вечеръ славный: и свжо и тепло вмст; я сижу подъ окномъ; на окн чай, который я пью, какъ пьяница, понемногу, съ наслажденіемъ, съ сладострастіемъ; въ одной рук трубка, въ другой перо, — и я пишу, какъ пью чай, съ роздыхомъ, съ Турецкою нгою лни: хорошо и мягко жить на эту минуту! Какая-то музыка въ душ, безпричинная, Эолова музыка, не связанная ни съ какою мыслію. Зачмъ неспособенъ я врить! Я бы думалъ тогда, что это безпричинное чувство въ душ моей — чье нибудь вліяніе, что эта сердечная музыка не мое расположеніе духа, а отголосокъ, сочувствіе, физическое ощущеніе чужой мысли; но я этаго не думаю, потому что не врю такимъ чудесамъ; и еще по многимъ другимъ причинамъ. Странно: это чувство, покуда я говорилъ объ немъ, прошло. Видно я убилъ его словомъ, либо неловко зацпилъ какою нибудь несоотвтственною мыслію. Но все равно: давай пользоваться вечеромъ и чаемъ, и толковать, какъ бы мы были вмст. Вотъ теб отчетъ въ моихъ занятіяхъ съ тхъ поръ, какъ ты ухалъ. Не стану говорить объ нкоторыхъ хлопотахъ, объ безсмысленныхъ движеніяхъ ума, и тла, и языка, которыя дробили мое время и крошили мысли; объ нихъ говорить и вспоминать, значитъ продолжать ихъ силу. Но въ остальныя минуты, когда могъ быть самъ съ собою, я былъ въ одномъ изъ двухъ положеній: либо отдавалъ свою голову на произволъ судьбы (и это слишкомъ часто) и тогда строилъ себ на воздух разнаго рода Италіи; либо былъ господинъ своимъ мыслямъ, и тогда думалъ и писалъ объ воспитаніи женщинъ, — предметъ, который не знаю какъ ограничить, такъ онъ много захватываетъ другихъ предметовъ. Чтобы показать, что воспитаніе женщинъ не соотвтствуетъ потребностямъ времени и просвщенія, надобно показать характеръ времени и просвщенія, отдлить отъ существеннаго случайное, выказать мысль изъ подъ событій, привести къ одному итогу раздробленныя цифры, и это все изложить языкомъ общимъ, равно признаннымъ въ гостиныхъ и въ школахъ; изложить въ формахъ самыхъ простыхъ, чтобы женщина могла понять ихъ, и несмотря на эту ясность, изложить такъ, чтобы цензура не имла къ чему придраться, несмотря на подпись моего имени, — вотъ задача, которую исполнить такъ трудно, что эта одна трудность можетъ расшевелить къ работ, какъ къ пистолетной стрльб. Но этаго мало. Представивъ время, изобразивъ сердце человческое, какъ оно создано просвщеніемъ и нравственнымъ порядкомъ вещей, надобно показать еще, какое изо всего этого слдуетъ отношеніе между мужчиною и женщиною. Для этаго необходимо представить вообще исторію этихъ отношеній, отъ начала исторіи до нашихъ временъ, и показать, въ какой соотвтственности былъ всегда нравственный порядокъ вещей съ судьбою женщинъ; потомъ открыть общій законъ этой соотвтственности; потомъ, проведя его и умозрительно, и фактически черезъ вс моменты просвщенія, показать его примненіе къ настоящему; этотъ результатъ вывести столько же умозрительно, сколько жизненно; наконецъ для всхъ требованій, для всей системы найти, создать одно слово, имя, которое бы отдляло ее отъ всхъ другихъ системъ, чтобы въ ум читателей не смшивались отрывки изъ одной мысли съ отрывками изъ другой мысли несоотвтственной; чтобы вс слова мои не приписали ни безсмысленному требованію Сенсимонической эмансипаціи, ни плоскому повторенію понятій запоздалыхъ; и надобно все это сработать къ Сентябрю, и если удастся, буду молодецъ!
32
Съ подлинника. Было напечатано въ Рус. Арх. 1909 кн. 5.
7-е Іюля. Я долженъ былъ перервать мое письмо вчера потому, что у меня догорли свчи, и мой человкъ уже отправился спать. Я вчера простился съ Трубецкимъ, который детъ сегодня. Скарятину Влад. я до сихъ поръ не могъ доставить твоего письма потому, что онъ изволитъ забавляться на охот и до сихъ поръ не возвращался домой. Вотъ теб записку Чаадаева, на которую я отвчалъ: не знаю, и общалъ спросить у тебя. Прощай. Твой И. К.
А. А. ЕЛАГИНУ. [33]
33
Съ подлинника.
(Мартъ 1834 г.).
Милый другъ Папинька, я такъ полонъ чувствъ и мыслей, которыя бы хотлъ передать Вамъ, что не знаю съ чего начать письмо. — Я видлъ Наталью Петровну, — мы объяснились съ нею, Маминька согласна, и для нашего щастья недостаетъ теперь только Вашего благословенія. Ради Бога пришлите его скоре и такое сердечное, отеческое, дружеское, какаго я ожидаю отъ Васъ, и которое необходимо мн какъ одно изъ первыхъ условій щастья. — Щастье! это слово, отъ котораго я было отвыкъ, и которое вдругъ воскресло для меня съ полнымъ, глубокимъ смысломъ. Раздлите его со мною Вашимъ сочувствіемъ, — теперь дружба Ваша нужне для меня, чмъ когда нибудь. — Разсказать подробности всего я теперь не въ состояніи. При свиданіи можетъ быть я успю привести свою голову въ порядокъ. Можетъ быть на слдующей почт буду писать къ Вамъ. Теперь я похожъ на слпаго, который вдругъ увидлъ свтъ, и еще не уметъ отличать предметовъ отдльно, а только видитъ, что все вмст свтло и ясно. Вотъ почему и теперь могу длиться съ Вами только этимъ общимъ впечатлніемъ и для него даже не нахожу словъ. — Жду Вашего письма съ живымъ нетерпніемъ и безо всякаго безпокойства. Да, я увренъ и ни минуты не сомнвался, что мое щастье будетъ для Васъ щастливымъ чувствомъ, что Вы раздлите его вполн, и благословите насъ какъ дтей своихъ и друзей. Обнимаю Васъ крпко, и за себя и за Наташу.