Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

„Его внутренняя жизнь была не столько собраніемъ чувствъ, сколько догадокъ сердечныхъ. Въ дтств онъ былъ несчастливъ; изъ большой семьи одинъ сынъ нелюбимый — рано пріобрлъ онъ убжденіе, что жизнь настоящая не въ обстоятельствахъ, а въ мысляхъ, и что отъ горя жизни можно укрыться въ музык и поэзіи. Съ этою цлью началъ онъ строить себ храмъ убжища, какъ онъ выражался. Въ этомъ храм должно было соединиться все, что питаетъ и гретъ душу, чего ищутъ, желаютъ, куда идутъ надежды; все, что служитъ концомъ сердечныхъ стремленій. И что бы ни касалось его воображенія, тотчасъ же одвалось въ мимику и переходило въ слово. Онъ врилъ, что для всего на свт есть особенный переливъ звуковъ, и что есть какое-то слово, внецъ и основаніе всякаго мышленія, ключь ко всмъ тайнамъ, цль всхъ воздыханій человчества; что это слово незамтно для людей, потому что хранится высоко въ сердц, выше, дальше внутренняго зрнія; что тамъ лежитъ оно несгараемо, въ вчномъ огн изъ самыхъ пламенныхъ чувствъ, изъ горячихъ думъ и раскаленныхъ образовъ воображенія человка; что къ нему ведетъ воздушная лстница, составленная изъ сильныхъ думъ, изъ страстныхъ звуковъ и сердечныхъ вдохновеній; что по ступенямъ этой лстницы скользятъ и восходятъ незримые духи, легкія тни, которыя помогаютъ душ; что все прекрасное на земл есть только блдный отблескъ одного живаго слова, горящаго на высот сердечной. Однако, смотря на прекрасное земное, можно, какъ бы смотря въ зеркало, догадываться: откуда свтъ и гд къ нему дорога. Но горе тому, — говорилъ онъ, — кто приметъ зеркало за правду, если кто усомнится въ правд, обманувшись въ зеркал!”

„У меня въ альбом есть портретъ Фридриха, посмотри его: этотъ листокъ я считаю однимъ изъ лучшихъ моего портфеля. ”

Тутъ Леонардъ досталъ картину, на которой изображенъ былъ Нмецкій студентъ съ распущенными волосами, которыми игралъ втеръ, безъ галстуха и съ гитарою въ рукахъ. Онъ сидитъ подъ деревомъ; вокругъ него разбросана свтлая роща, которой втви гнутся въ одну сторону, и нсколько цвтущихъ кустарниковъ, тоже смятыхъ находящею бурею. Часть неба покрыта облаками, тучи несутся грядою, но лучи солнца еще ярко озаряютъ одну половину картины. Другая уже темна. Гроза начинается; но видно, что день былъ прекрасный. Вдали подымается радуга.

Все это замтно было съ перваго взгляда на Леонардовой картин. Но когда Палеологъ сталъ вглядываться въ нее подробне, она вдругъ приняла новый видъ. Каждая часть въ ней оживилась особенно, каждая черта кисти выражала какой-нибудь фантастическій предметъ. Облака были собраніемъ безчисленныхъ лицъ и тней: то крылатая женщина летитъ съ распущенными волосами; то чудное зданіе распадается на части, но изъ обломковъ его образуются очерки новыхъ существъ; то горы, сотканныя изъ разнообразныхъ фигуръ; исполины, зми, страшныя чудовища и прекрасныя двы, все вмст, одинъ призракъ сливается съ другимъ, и вс вмст составляютъ одну густую, бурную тучу.

Но не одно небо, не одни облака, также и деревья были оживлены. Каждая втка, согнутая втромъ, рисовала очеркъ тней, фигуръ; каждый промежутокъ въ листьяхъ обрисовывалъ лицо или чудовище; даже цвты на кустарникахъ, склоняясь къ земл, обозначали какой-нибудь призракъ.

Но въ одномъ мст, гд солнечный лучъ сквозь отверстіе втвей ярко падалъ на свжую зелень, переская дугу далекой радуги и образуя собою прозрачный столбъ свтлой пыли, тамъ, чуть замтно внимательному взору, подымалась въ глубин свта воздушная лстница, усянная крылатыми тнями.

Между тмъ, какъ Палеологъ разсматривалъ картину, Леонардъ продолжалъ свой разсказъ...

1838 г.

[Стихотворения]

Мицкевичу. (1828).

Въ знакъ памяти, предъ нашимъ разставаньемъ, Теб подносимъ не простой стаканъ: Онъ зачарованъ дружбы колдованьемъ, На дн его положенъ талисманъ. И если ты, среди пировъ веселья Забывшися, вино въ него нальешь, Не жди тогда въ немъ шумнаго похмлья,— Грусть тихую о прежнемъ въ немъ найдешь. Тогда живая сила талисмана Живыя крылья дастъ твоей мечт, И знай — мечту твою обнимутъ т, Чьи имена прочтешь вокругъ стакана. И извститъ ихъ о твоей тоск Печальное ихъ сердца содроганье. И будутъ на твое воспоминанье Согласной думой вторить вдалек. Но если ночью, посреди молчанья, Вдругъ, безъ причины, стукнетъ твой стаканъ, Знай — это голосъ нашего мечтанья: Его теб примчалъ твой талисманъ. Не вкъ же будетъ спутникъ твой страданье; Быть можетъ, сердце радость оживитъ Въ чужбин; но когда воспоминанье Теб минуту счастья отравитъ, И ты искать захочешь утшенья Отъ грустныхъ думъ прошедшаго въ вин, Не тронь нашъ кубокъ! Онъ не дастъ забвенья: Въ немъ талисманъ лежитъ на свтломъ дн.

Хоръ изъ трагедіи Андромаха. (1831).

Были дни: великъ и пышенъ Ты стоялъ, Пріамовъ домъ, Дланью Зевсовой возвышенъ, Полный златомъ и сребромъ. Быль врагамъ далеко страшенъ, Гордый силою своей, Высотою стнъ и башенъ, Быстротечностью коней. Всми благами украшенъ, Ты лелялъ съ давнихъ дней: Непорочность двъ стыдливыхъ, Прелесть женъ благочестивыхъ, Дерзость юношей кичливыхъ, Веледушіе мужей. Но Паридовой измной Прогнвился Кроніонъ; Гибель, слдомъ за Еленой, Входитъ въ свтлый Иліонъ. Ополчаются Атриды Сокрушить Пріама тронъ — Златовласой Тиндариды Выдать имъ не хочетъ онъ! — Вотъ судами вкругъ Авлиды Синій Понтъ загромождёнъ И, по манію Паллады, Отъ разгнванной Геллады Броненосныя громады Понеслись на Иліонъ. Но вотще неутомимо Грековъ ратуютъ вожди, Предъ врагомъ за край родимой Гекторъ всюду впереди. Отъ руки неодолимой Тьмы Ахейцевъ въ прахъ легли: Но судьб неумолимой Боги Трою обрекли! Гекторъ палъ за край родимой.... Зашумли корабли, Стихли яростные бои, И Ахейскіе герои Отъ развалинъ бывшей Трои Въ путь возвратный протекли.

ПИСЬМА И.В. КИРЕВСКАГО.

1.

А. И. КОШЕЛЕВУ [24] .

4 Іюля І828. Москва.

Письмо твое доставило мн такое же наслажденіе, какое получаетъ скупой, когда пересматриваетъ свои сокровища, и, хотя никогда не сомнвался въ ихъ цлости, но, несмотря на то, все-таки чувствуетъ неизъяснимое удовольствіе пересчитывать ихъ безпрестанно и снова убждаться въ ихъ невредимости. Т не знаютъ тайнъ дружества, которые говорятъ будто оно чуждается словъ, и конечно они не испытали прелести дружескихъ увреній, простыхъ, но крпкихъ, какъ рукожатіе. Когда время очиститъ наши чувства, и воспоминаніе отдлитъ радость отъ горя, восторгъ отъ скуки, поэзію отъ прозы, — тогда слова дружбы соберутся въ одномъ углу сердечной памяти вмст съ лучшими событіями жизни.

24

Съ подлинника. Было напечатано въ Рус. Арх. 1909. №5.

Болзнь твоя меня не безпокоитъ, но ты, какъ кажется, считаешь ее чмъ то важнымъ, и напрасно: вся непріятность крапивной лихорадки ограничивается скукою чесанья, и то не больше трехъ или четырехъ дней, посл которыхъ она проходитъ безо всякихъ послдствій, кром б`oльшаго здоровья.

Мн бы хотлось, чтобы во время твоей поздки въ Рязань ты ограничилъ бы свои занятія однимъ мышленіемъ, т. е. не стараясь прибавить къ понятіямъ новыхъ свдній изъ новыхъ книгъ, уже полученныхъ прежде, перегонялъ бы черезъ кубикъ передумыванья, и водку мыслей передводлъ бы въ спиртъ. Ихъ количество можетъ быть уменьшится, но за то качество прибудетъ и невольно заставитъ тебя писать. А это теперь для тебя необходимо. Мн кажется: первый удачный опытъ, показавъ теб твои силы, ршитъ тебя сдлаться писателемъ. Это званіе не мшаетъ ничему, но, напротивъ, еще помогаетъ сдлать однимъ камнемъ два удара. Къ тому же не забудь, что ты общалъ Погодину. Кстати къ Погодину: онъ задумалъ пресмшную вещь: хочетъ писать особенную брошюрку о томъ, что политическое равновсіе Европы принадлежитъ къ числу тхъ мыслей, которыя, вмст съ поврьями о колдунахъ, привидньяхъ и чертяхъ, суть порожденія невжества и суеврія, и въ нашъ просвщенный вкъ должны вывестись и исчезнуть при свт истиннаго мышленія. Сколько я ни толковалъ ему, а переубдить не могъ; ибо для этаго нужно понять: чт`o такое Политическое равновсіе, а здсь-то и запятая. Однако надюсь еще остановить его отъ этой шалости, которая достойна издателя Моск. Вст. Впрочемъ ты не говори объ этомъ ни ему, когда увидишься, ни кому другому. Пусть оно умретъ вмст со всми его глупостями. По моему эта послдняя стоитъ казаковъ Останкинскихъ.

Сомнваться въ моемъ отвт на твое будущее общанное письмо не должно. Охотно готовъ возобновить съ тобою бумажную мну мыслей: будь же опять мой кошелекъ, въ который я стану складывать все золото мое. Скажи мое почтеніе твоей маменьк, также и ото всхъ моихъ, которые тебя обнимаютъ. Моя маменька съ самаго твоего отъзда была нездорова; теперь ей лучше. Прощай, твой Киревскій.

2.

М. П. ПОГОДИНУ [25] .

(Петербургъ, начало 1830 г.).

25

Барсуковъ, Погодинъ, т. III. стр. 58.

Благодарю тебя, любезный Погодинъ, за твое письмо. Ты хочешь, чтобы я подробно высказалъ мое мнніе о твоей персон, и потому надобно распространиться. Прежде всего однако надобно поблагодарить тебя за довренность въ мою правдивость, довренность, которая, впрочемъ, больше теб комплиментъ, нежели мн. Но скажи, пожалуйста: что за мысль исповдываться другъ другу на письм, тогда какъ мы два дня назадъ могли говорить другъ другу тоже и полне, и свободне. Какъ ни коротко знакомъ съ человкомъ, но все легче сказать ему правду въ глаза, нежели написать ее заочно. Или можетъ быть ты думаешь, что я стану тебя хвалить; въ послднемъ случа ты очень ошибся. Все хорошее, что есть въ теб, такъ испорчено, задавлено дурнымъ или лучше сказать незрлымъ, неразвитымъ, дикимъ началомъ твоего существа, что нельзя довольно повторять теб о твоихъ недостаткахъ. Несвязность, необдуманность, взбалмошность, соединенная съ очень добрымъ сердцемъ, съ умомъ, очень часто одностороннимъ, вотъ ты, и какъ литераторъ и какъ человкъ. Одно можетъ тебя исправить: искать и найти кругъ людей, которыхъ бы мнніемъ ты дорожилъ какъ святынею, ибо нельзя довольно убдиться въ томъ, что человкъ образуется только человкомъ. Если же ты останешься теперешнимъ человкомъ, то конечно сдлаешь много хорошаго, можетъ быть иное рыцарски-прекрасное; но наврное сдлаешь много и такого, что просто называется нечистымъ поступкомъ. Бойся этого! И не обидься грубостью моей искренности. Ты думаешь, что сдлалъ все, когда оправдалъ свой поступокъ чистотою намреній, но это важная смертельная ошибка. Кром совстнаго суда, для нашихъ длъ есть еще другая инстанція, гд предсдательствуетъ мнніе. Имъ ты и не дорожишь, ибо слишкомъ много вришь въ собственное. Но это мнніе, не забудь, его зовутъ — честь. Можно быть правымъ въ одной инстанціи, а виноватымъ въ другой. Но для истиннаго достоинства, для красоты, для счастья, для уважительности человка, необходимо, чтобы каждый поступокъ удовлетворялъ и тому, и другому судилищу. Это возможно, ибо оно должно. Вотъ одно правило, которое я всегда почиталъ истиннымъ, въ которое врю еще и теперь, ибо понимаю его ясно и необходимо; вотъ оно: если сегодня я страдаю невинно, то врно вчера я былъ виноватъ въ томъ же безнаказанно и способенъ былъ сдлаться виновнымъ завтра, а наказаніе только предупредило, вылчило меня напередъ, какъ горькое кушанье, исправляя желудокъ, предупреждаетъ его близкое разстройство. Ибо Провидніе несправедливо быть не можетъ, а способность къ дурному или хорошему для него равнозначительна съ дйствительнымъ поступкомъ. Ибо время, которое раздляетъ смя отъ плода, для него прозрачное зеркало, воздухъ. Вотъ отчего, если хочешь узнать себя, то разбери свою судьбу, и перемни ее въ желанную, внутреннимъ переобразованіемъ самого себя. Но повторяю, только люди могутъ воспитать человка! Ищи ихъ, и знай, что каждый шагъ, сближающій тебя съ недостойнымъ, тебя отдаляетъ отъ достойныхъ. О сочиненіи твоемъ я не говорилъ и не скажу никому. Пушкину очень понравился твой Иванъ [26] *) и онъ общалъ писать и послать теб кое-что. Вс здшніе теб кланяются. Жуковскій благодаритъ за память. Кстати покуда ты не узналъ всхъ утонченностей того чувства, которое называютъ приличіемъ, то изъ тебя никогда не будетъ проку. Не хорошо бы кончить такъ, но бумаги нтъ.

26

„Іоаннъ Грозный” М.П. Погодина.

3.

П. В. КИРЪЕВСКОМУ [27] .

(Берлинъ). 16—21 Марта 1830.

Правда, милый братъ-другъ, намъ надо писать чаще, покуда мы близко, но еще розно. Спасибо за твое письмо; но извстія твои объ Москв были не свже моихъ. Посл моего послдняго письма къ теб, я получилъ отъ маменьки и отъ сестры. Папенька въ Долбин. У дтей у всхъ была корь, но, какъ говорятъ он вмст съ Рамихомъ, хорошая корь. Маменька не спитъ ночи, ухаживая за больными; сестра вроятно также, хотя и не говоритъ объ этомъ. Тяжело думать объ нихъ. Я просилъ сестру во всякомъ письм ко мн выписать мн какой-нибудь текстъ изъ Евангелія. Я это сдлалъ для того, чтобы 1-е, дать ей лишній случай познакомиться короче съ Евангеліемъ; 2-е, чтобы письма наши не вертлись около вещей постороннихъ, а сколько можно выливались изъ сердца. Страница, гд есть хотя строчка святаго, легче испишется отъ души. Но что же? вотъ текстъ, который она выбрала въ своемъ послднемъ письм: Ne soyez donc point inquiets pour le lendemain, car le lendemain se mettra en peine pour lui-m^eme: `a chaque jour suffit son mal. „Какъ бы мы были спокойны, прибавляетъ она, если бы исполняли это. Но мы никогда не думаемъ о настоящемъ, а заботимся только о будущемъ”. — Бдная! въ 17 лтъ для нея будущее — забота и безпокойство. Во всей семь нашей господствующее, ежедневное чувство есть какое-то напряженное, боязливое ожиданіе бды. Съ такимъ чувствомъ счастье не уживается. Но откуда оно? зачмъ? Какъ истребить его? Какъ замнить спокойствіемъ и мужественною неустрашимостью передъ ураганами судьбы? — вотъ объ чемъ мы должны подумать вмст, чтобы дйствовать общими силами. Если бы намъ удалось дать сестр столько же твердости и крпости духа, сколько у нея нжности, чувствительности и доброты, то мы сдлали бы много для ея счастья. Между тмъ я надюсь, что это тяжелое состояніе духа, въ которомъ она писала ко мн, прошло вмст съ болзнями дтей. Но ты знаешь, долго ли нашъ домъ бываетъ свободенъ отъ причинъ къ безпокойству! Все это составляетъ для меня до сихъ поръ неразршенную задачу. Къ папеньк я писать буду на первой почт. Его мнительность изъ физическаго міра перешла въ нравственный. Но по счастью она обратилась на такой пунктъ, гд отъ нея легко избавиться. По крайней мр я употреблю вс силы, чтобы разуврить его и доказать, что я не пересталъ его любить по прежнему. Не знаю, откуда могла ему прійти эта мысль; боюсь, чтобы она не имла источникомъ вліяніе той враждебной звзды, которая отдаляетъ меня ото всего, чт`o дорого сердцу. Знаешь ли, мн иногда кажется, что судьба, прокладывая мн такую крутую дорогу въ жизни, ведетъ меня къ чему-нибудь необыкновенному. Эта мысль укрпляетъ мои силы въ стремленіи быть достойнымъ ея призванія. То, чт`o я писалъ къ теб о Берлинской жизни и университет, — неправда, или лучше полу-правда. Для тебя, я думаю, во всякомъ случа Мюнхенъ полезне, а не то — Парижъ? Приготовь отвтъ къ прізду. Между тмъ пиши ко мн въ Дрезденъ черезъ Рожалина. Тамъ я буду около перваго Апрля ихъ стиля. Но Святую мы встртимъ вмст.

27

Съ подлинника. Было напечатано въ Рус. Арх. 1907 кн. 1.