Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Онъ вошелъ въ дверь, незнакомый голосъ говорилъ:

– Наша артель только потому не могла дать желаемыхъ результатовъ, что капиталы старались задавить ее, какъ враждебное явленіе…

Константинъ Левинъ заглянулъ въ дверь и увидалъ взъерошеннаго молодого человка въ поддевк, который говорилъ, брата, сидвшаго спиной, и какую то женщину. У него больно сжалось сердце при мысли о томъ, въ сред какихъ чужихъ людей живетъ его братъ, и еще больне стало, когда онъ изъ разговора человка въ поддевк понялъ, что это былъ соціалистъ. Онъ не давалъ себ яснаго отчета въ томъ, что [706] этотъ соціалистъ былъ самымъ рзкимъ признакомъ погибели брата, что, какъ воронья надъ тломъ, такъ близость этаго рода людей показываетъ смерть, но онъ почувствовалъ это. Онъ стоя слушалъ.

706

Зачеркнуто: ему особенно грустно стало отъ сознанія того, что

– Ну, чортъ ихъ дери, – прокашливаясь проговорилъ голосъ брата. – Маша! Добудь тъ намъ пость и водки.

Молодая женщина, рябоватая и некрасивая, въ простомъ шерстяномъ плать безъ воротничковъ и рукавчиковъ, открывавшихъ пухлую шею и локти, вышла за перегородку и увидала Левина.

– Какой-то баринъ, Николай Дмитричъ, – сказала она.

– Кого нужно? – сердито закричалъ Николай Левинъ.

– Это я, – сказалъ Константинъ Левинъ, выходя на свтъ, и хотлъ еще сказать что то, но остановился, увидавъ брата. Онъ не ожидалъ его такимъ. [707]

707

Зач.: – Что вамъ угодно?

<– Мн угодно видть тебя.> – Я нынче пріхалъ, – отвчалъ Левинъ, – узналъ, что ты тутъ, и хотлъ…

– Да, отъ лакея Сергй Иваныча. Сергй Иванычъ прислалъ тебя.

<– Полно, пожалуйста, – началъ Левинъ, но голосъ его дрогнулъ, и онъ остановился.>

– Ну войдите, коли вамъ <угодно меня видть> дло есть, – сказалъ онъ, <опуская глаза, – только не понимаю зачмъ.> Это<тъ господинъ>, – сказалъ онъ, указывая на молодаго господина въ поддевк съ <крашенными усами, <– помщикъ> – адвокатъ> лохматой шапкой волосъ, – Крицкій, мой сосдъ по нумеру, котораго преслдуетъ полиція за то, что онъ честный человкъ. Можете при немъ все говорить. Онъ мой другъ

– Кто я? – еще сердите вскрикнулъ Николай Левинъ, не узнавая еще брата, и сдлалъ столь знакомое Константину Левину судорожное движение головой и шеей, какъ будто галстукъ жалъ его.

Константинъ Левинъ зналъ, что это движеніе есть признакъ самаго дурнаго расположенія духа, и со страхомъ ждалъ, какъ приметъ его братъ, когда узнаетъ.

– А, Костя! – вдругъ неожиданно радостно вскрикнулъ онъ, глаза его засвтились нжностью, и [онъ] двинулся къ нему, чтобы его обнять. Но потомъ опять оглянулся на молодаго человка, сдлалъ опять судорожное движеніе головой и остановился, и совсмъ другое, дикое и [708] страдальческое и жестокое выраженіе остановилось на его худомъ лиц.

708

Зачеркнуто: холодное

– Я писалъ вамъ и Сергю Иванычу, что я васъ не знаю. Вы меня стыдитесь и ненавидите, и я васъ не хочу знать. Что теб, что вамъ нужно?

Какъ онъ совсмъ не такой былъ, какимъ его воображалъ Константинъ Левинъ! Какъ многое изъ его характера, изъ того, что длало столь труднымъ общеніе съ нимъ, какъ все это забылъ Константинъ Левинъ и какъ онъ все это мучительно вспомнилъ, когда увидалъ его лицо и въ особенности это судорожное поворачиванье головы. Но Левинъ не думая отвтилъ, что ему пришло въ голову.

– Мн нужно тебя видть, потому что ты мой братъ, и я тебя не стыжусь и не ненавижу, а я тебя… – Онъ остановился, съ радостью увидавъ, что слова эти подйствовали на брата.

Николай дернулся губами.

– А, ты такъ, – сказалъ онъ смутившись. Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, 3 порціи принеси. Постой, Маша. Ты знаешь, – сказалъ онъ, указывая на господина въ поддевк съ лохматой шапкой волосъ. – Это г-нъ Крицкій, мой сосдъ по нумеру и мой другъ. Очень замчательный человкъ. Его, разумется, преслдуетъ полиція, потому что онъ не подлецъ. А это мой братъ – не Кознышевъ, quasi-философъ, а Константинъ.

– Я пойду, – робко прошептала женщина отъ дверей.

– Нтъ, постой, я сказалъ, – крикнулъ онъ.

И съ тмъ практическимъ неумньемъ и съ той нескладностью разговора, которую такъ зналъ Константинъ, онъ, не отпуская Машу, сталъ разсказывать Константину Левину всю исторію Крицкаго; какъ его выгнали изъ университета за то, что [709] онъ завелъ общество вспомоществованія бднымъ студентамъ и воскресныя школы, и какъ потомъ онъ поступилъ въ народную школу учителемъ и его оттуда выгнали, и какъ онъ завелъ производительную артель и его за это то судили. Вс молчали. Онъ одинъ говорилъ. И Константинъ Левинъ видлъ, что онъ сердится за то, что и ему, и Крицкому, и Маш неловко.

709

Зач.: съ товарищами требовалъ свободы отношенiй къ професорамъ и

– Да, я слышалъ, вы разсказывали сейчасъ про артель, – сказалъ онъ Крицкому.

– Я ничего не разсказывалъ, – насупившись, сердито проговорилъ Крицкій.

– Ну, постой, – перебилъ Николай Левинъ, – а эта женщина, – сказалъ онъ брату, указывая на Машу, – моя подруга жизни. Я взялъ ее изъ дома. – Онъ покраснлъ, говоря это. – Но люблю ее и уважаю и всхъ, кто меня хочетъ знать, прошу любить и уважать ее. Она все равно что моя жена. Все равно. Такъ вотъ ты знаешь, съ кмъ имешь дло. И если думаешь, что ты унизишься, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.

– Отчего же я унижусь, я не понимаю.

– Ну, хорошо.

Николай перевелъ глаза съ Крицкаго на брата и улыбнулся своей дтской, наивной улыбкой.

– Вы не дичитесь его, – сказалъ онъ Крицкому. – Онъ это можетъ понять, разскажите ему нашъ планъ.

– Да я нисколько не дичусь, а только не вижу надобности разсказывать то, что можетъ быть неинтересно.

– Ты видишь ли, – заговорилъ Николай, съ усиліемъ морща лобъ и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить все, что нужно и хотлось ему сказать брату. – Вотъ видишь ли, – онъ указалъ въ угл комнаты какіе то желзные брусья, завязанныя бичевками въ бумаг, очевидно изъ лавки. – Видишь ли это? – Это матерьялъ для нашей артели. Комунисты – пошлое слово, а, какъ я ихъ понимаю, это апостолы. Они то самое, что были первые христіяне. Они проповдуютъ равенство.

– Да, но только съ той разницей – отвчалъ Константинъ Левинъ, которому не нравился вообще Крицкій [710] и въ особенности не нравился потому, что его сближеніе съ братомъ показывало ему очевидне всего паденіе брата, – да, но съ той разницей, что первые христіяне признавали одно орудіе – любовь и убжденіе; а, сколько я понимаю, [711] проповдники комунисты признаютъ и требуютъ насиліе, [712] – нсколько сердито заговорилъ братъ. – Свобода и равенство.

710

Зачеркнуто: (онъ видлъ въ немъ неискренность и желаніе казаться)

711

Зач.: (вдь я знаю это)

712

Зач.: – Да, это правда. Это я имъ говорю, – сказалъ Николай, обращаясь къ Крицкому.

Константинъ Левинъ замолчалъ, видя, что возраженіе раздражаетъ брата. Притомъ вопросъ комунизма не интересовалъ его вообще и теперь еще мене, чмъ когда либо. Онъ вглядывался въ наружность брата и думалъ, какъ бы сойтись и помочь ему. Для него было несомннно, что братъ не могъ интересоваться комунизмомъ, но что это была та высота, съ которой онъ, презираемый всми, старался презирать всхъ.

– Я съ своей стороны, – сказалъ Крицкій, – вовсе не утверждалъ, чтобы мы были подобны первымъ христіанамъ. Я, признаюсь вамъ, и не знаю, что они проповдывали, да и нe хочу знать, – сказалъ онъ съ улыбкой, злой и враждебной, напоминавшей выраженіе собаки, показавшей зубы. – И мы предоставляемъ проповдывать любовь тмъ, которые довольны существующимъ порядкомъ вещей. А мы признаемъ его прямо уродливымъ и знаемъ, что насиліе побждается только насиліемъ. [713]

713

Зачеркнуто: – Положимъ, – сказалъ Константинъ Левинъ, съ раздраженіемъ обращаясь къ нему, – но позвольте узнать, какого же порядка вы хотите.

– Это слишкомъ долго объяснять, и я не знаю, насколько нужно доказывать. Есть у васъ еще папиросы, Николай Дмитричъ?

– Да я вамъ помогу. Вы думаете, что я, принадлежа къ привилегированнымъ сословіямъ, не знаю вашей точки зрнія и не признаю ее отчасти. Я вамъ скажу главныя ваши положенія:

Константинъ Левинъ смотрлъ на Крицкого и перемнилъ объ немъ свое мнніе. Онъ понравился ему: было что то напряженно честное и искреннее и, главное, огорченное и въ его выраженіи и въ его тон. Но онъ не сталъ возражать ему. Самый вопросъ не интересовалъ его. Его интересовало только отношеніе къ нему брата.

* № 30 (рук. № 103).

XVIII.

Утромъ Константинъ Левинъ выхалъ изъ Москвы и къ вечеру пріхалъ. Дорогой, въ вагон, онъ разговаривалъ съ сосдями о политик, о послднихъ книгахъ, о знакомыхъ, и тоска и недовольство собой все точно также мучали его, какъ и въ Москв, но когда онъ вышелъ на своей станціи, увидалъ криваго кучера Игната съ поднятымъ воротникомъ кафтана, когда увидалъ въ неяркомъ свт, падающемъ изъ оконъ станцiи, свои ковровыя сани, своихъ лошадей съ подвязанными хвостами, въ сбру съ кольцами и махрами, когда кучеръ Игнатъ, еще въ то время, какъ укладывались, разсказалъ ему важнйшія деревенскія новости о перевоз изъ сушилки гречи и о томъ, что отелилась Пава, онъ почувствовалъ, что понемногу переносится въ другой міръ, въ такой, въ которомъ совсмъ другая оцнка радостей и горестей. Это онъ почувствовалъ при одномъ вид Игната и лошадей, но когда онъ надлъ привезенный ему тулупъ и слъ, закутавшись, въ сани, когда тронулся, поглядывая на пристяжную, знакомую ему, бывшую верховой, донскую, надорванную, но лихую лошадь, онъ вдругъ почувствовалъ успокоеніе и совершенно иначе сталъ понимать то, что съ нимъ случилось. Онъ не чувствовалъ боле униженья, стыда, недовольства собой. Онъ чувствовалъ себя собой и другимъ не хотлъ быть.