Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Константинъ Левинъ разсказалъ свои занятія хозяйствомъ, потомъ земствомъ и свои разочарованія. Николай Левинъ расхохотался дтскимъ смхомъ.

– Это хорошо. Это значитъ, что ты лгать не можешь. Вдь все это вранье, игрушки и перетасовка все того же самаго, самаго стараго и глупаго. Одинъ законъ руководитъ всмъ міромъ и всми людьми, пока будутъ люди. Сильне ты другаго – убей его, ограбь, спрячь концы въ воду, и ты правъ, а тебя поймаютъ, тотъ правъ. Ограбить однаго нельзя, a цлый народъ, какъ нмцы французовъ, можно. И тотъ, кто видитъ это, чтобы пользоваться этимъ, тотъ негодяй, а тотъ, кто видитъ это и не пользуется, a смется, тотъ мудрецъ, и я мудрецъ.

Но странное дло, Константинъ Левинъ, слушая его, слушая то самое, что онъ самъ иногда думалъ, не только не утверждался въ этихъ мысляхъ, но, напротивъ, убждался, что смотрть на міръ такъ нельзя, что это болзнь. Въ глазахъ его брата весь міръ было такое безобразіе, что страшно было жить въ немъ, и понятно, что спастись отъ него можно было только въ забвеніи. Онъ сталъ возражать ему, но Николай Левинъ не далъ говорить ему.

– Нтъ, братъ, не порть себя, вдь не увришь себя въ томъ, чему не вришь. Не знаю, что изъ тебя выйдетъ, – продолжалъ онъ съ улыбкой (онъ рдко улыбался, но улыбка его была чрезвычайно пріятна), – не настолько у тебя запаса есть, что пустомелей ты не будешь, а это хуже всего. Спиться, какъ я, тоже не хорошо, противно, какъ я самъ себ бываю, и ршительно не знаю, куда тебя вынесетъ. Нечто вотъ эта, – сказалъ, онъ указывая на Машу. – Эти умютъ жить во всемъ этомъ сумбур, у нихъ все глупо и ясно. Выпей, Маша. Или нтъ, не пей.

– Ты думаешь? – сказалъ Константинъ Левинъ красня, – что женитьба…

– Да, на міру смерть красна. Выводить людей, чтобы вмст горе длить на этомъ дурацкомъ свт.

– Но ты мн про себя разскажи, – сказалъ Константинъ Левинъ. Константину тяжело было это воззрніе на міръ, а онъ не могъ не раздлять его. – Про себя скажи, что ты длалъ и длаешь? Не могу ли я?

Онъ не договорилъ, потому что блдное лицо Николая покраснло.

– Ты ужъ не любезничай, пожалуйста, дружокъ. Я васъ ограбилъ, ужъ это я знаю, и сказалъ и скажу, что больше я гроша отъ васъ не возьму, да я и по природ бездонная кадка. Это я сказалъ и скажу, – заговорилъ онъ съ злостью, – что если бы мн дали тогда мою часть, когда мн нужна была, вся бы жизнь моя была другая.

Эта мысль и упрекъ, который онъ длалъ Сергю Левину за то, что ему не дали его части, когда онъ ее требовалъ, было его больное мсто. Константинъ Левинъ зналъ, что это было несправедливо и что онъ всегда, раздражаясь, говорилъ про это. И теперь все выраженіе лица его измнилось, и онъ не замчалъ, что то, что онъ говорилъ, было непослдовательно и не логично, потому что какая же могла быть его жизнь, когда онъ вообще считалъ всякую жизнь безсмыслицей и себя по природ бездонной кадкой. Но, напавъ разъ на эту тему, онъ много и долго и желчно говорилъ, особенно упрекая брата Сергя въ его безсердечности. [700]

700

Рядом на полях написано: про брата, авторское самолюбіе

– Ты знаешь, за что онъ ненавидитъ меня.

– Вопервыхъ, не только не ненавидитъ, но любитъ.

– Ужъ позволь мн знать, ненавидитъ за то, что я нахожу, что вс его сочиненія написаны прекраснымъ языкомъ, но вода, и за то, что говорилъ ему это. – Но Константинъ Левинъ съ трудомъ могъ сбить его съ этой темы. – Ну, хорошо, оставимъ. Чтоже теб про меня знать? Таже исторія. Въ Кіев лроигралъ все, занялъ, не отдалъ.

– Но сколько?

– Ахъ, все равно, и если заплачу и если не заплачу. Я давно сказалъ, что вы за меня не отвтчики. Ну, имя ваше я въ грязи таскаю. Ну, это не бда. Пожалуй, я назовусь Левинскимъ. Одно утшительно – это то, что когда мы оба умремъ и на томъ свт вспомнимъ съ Сергемъ Дмитріевичемъ, какъ онъ обижался на меня за то, что я имя его въ грязи таскаю. Ну вотъ увидишь, что мы тамъ никакъ не будемъ въ состояніи понять, что такое это должно означать, – сказалъ онъ, какъ и всегда отвлекая разговоръ отъ себя.

– Да этакъ, пожалуй, мы тамъ и не поймемъ, что такое значитъ, что мы братья.

– Нтъ, – визгливо и широко раскрывая ротъ, прокричалъ Николай Левинъ, – Нтъ, это мы поймемъ, и многое еще поймемъ. Мы поймемъ все настоящее, коренное, – заговорилъ онъ восторженно, блестя глазами изъ лица, которое теперь было совершенно другое, чмъ то, которое увидалъ Константинъ Левинъ, войдя въ комнату. Теперь это было вдохновенно-прелестное лицо, каждое движеніе этаго лица приковывало къ себ вниманіе. Вообще въ эту минуту, посл 5-ти рюмокъ водки, Николай Левинъ находился въ самомъ выгодномъ момент своего пьянства. Мысли еще своимъ обиліемъ не затемняли слова, и языкъ дйствовалъ еще послушно. Нтъ, все das Echte [701] мы и тамъ поймемъ, оно везд одно. Мы поймемъ то, что насъ съ тобою связываетъ, то, зачмъ ты пріхалъ сюда ко мн, да, вотъ этотъ твой взглядъ, old boy, [702] – сказалъ онъ, замтивъ, какъ слезы выступали на глаза брата, – вотъ это, – сказалъ онъ, указывая на Машу, – то, что насъ связываетъ, связало съ ней. Вотъ съ этой б....., да.

701

[настоящее]

702

[дружище,]

– Вы бы поменьше пили, Николай Дмитричъ, – сказала Маша, вызванная этимъ обращеніемъ.

– Да ты думаешь, она ничего непонимаетъ? Она все это понимаетъ лучше всхъ насъ. А что, вдь не похожа она на б....., и правда, что есть въ ней что то хорошее, милое, – сказалъ онъ.

– Вы, я думаю удивляетесь на него, – сказалъ Константинъ Левинъ, чтобы сказать что нибудь.

– Да не говори ей «вы». Она боится. Ей, кром Мироваго Судьи, когда ее судили за воровство, котораго она не крала, кром Мироваго Судьи, никто не говорилъ «вы». Да, братъ, то, что меня съ ней связываетъ, то, что мы съ ней при свт нашей любви видимъ другъ въ друг, это останется. Останется то, что меня связываетъ вотъ съ этимъ, – онъ указалъ на книги. – Ты знаешь, я что длаю. Я перевожу Библію. Вотъ книга.

И онъ сталъ объяснять свой взглядъ на нкоторыя любимыя его книги, особенно книгу Іова. Но скоро языкъ его сталъ мшаться, и онъ сталъ перескакивать съ однаго предмета на другой, и Константинъ Левинъ ухалъ отъ него, попросивъ Машу извщать его о состояніи его здоровья и, главное, если нужны будутъ деньги. Онъ и теперь хотлъ передать ей тайно отъ него 100 рублей, но она не взяла, сказавъ, что утаить нельзя, а сказать – онъ разсердится.

* № 29 (кор. №109).

И въ воображеніи Левина мгновенно одно за другимъ возникли т отмченныя въ его воспоминаніи «сомнительными» событія изъ жизни брата Николая.

Онъ избилъ до полусмерти мальчика, котораго онъ взялъ изъ деревни и воспитывалъ, готовя въ университетъ, такъ что мать мальчика подала жалобу на Николая Левина.

Это гадко, но надо знать страстность, неудержимость его характера и вмст всегда единственный двигатель всхъ его дйствій – безкорыстное увлеченіе добромъ.

Онъ проигралъ деньги шулеру и, не платя денегъ, подалъ прошеніе на шуллера, доказывая, что тотъ его обманулъ, и, разумется, не доказалъ. Все это было гадко, глупо. Но надо было знать брата Николая, чтобы понимать, какъ въ его понятіи нельзя было отдать плуту деньги, которыя онъ желалъ употребить не для себя, а съ пользой для другихъ. Онъ попадался полиціи въ безобразныхъ кутежахъ и буйствахъ, которыя были отвратительны; но Константинъ Левинъ зналъ, что въ эти кутежи и буйства Николая вовлекали окружавшіе его люди, а что Николай Левинъ былъ лишенъ способности понимать разницу между хорошими и дурными людьми. У него вс были хороши. И зналъ, что кутежи эти вытекали изъ потребности забыться. А забыться нужно было отъ того, что жизнь не удовлетворяла тмъ требованіямъ, которыя мучали его. A требованія были самыя высокія. Онъ неправильно обвинялъ Сергя Ивановича въ томъ, что тотъ не далъ ему продать общее имніе и взять свою половину для какой то химической фабрики, которую онъ хотлъ завести и которая должна была осчастливить и обогатить цлую губернію.

Константинъ Левинъ зналъ, что Николай былъ кругомъ виноватъ въ этомъ столкновеніи, несправедлив, озлобленъ, но Константинъ Левинъ зналъ тоже, что счеты между двумя старшими братьями велись давнишніе и что логически Николай Левинъ былъ кругомъ виноватъ и не правъ въ томъ, въ чемъ онъ обвинялъ Сергя Иваныча, но вообще онъ имлъ основаніе для озлобленія и только потому былъ неправъ, что не могъ, не умлъ или не хотлъ указать, въ чемъ именно виноватъ Сергй Иванычъ передъ нимъ, а винъ этихъ было много – маленькихъ, ничтожныхъ, но жестокихъ оскорбленій – насмшки, умышленнаго непониманія и презрнія. Константинъ Левинъ помнилъ, какъ въ то время, когда Николай былъ въ період вншней набожности, постовъ, монаховъ, службъ церковныхъ, Сергй Иванычъ только смялся надъ нимъ, какъ потомъ, когда Николай кончилъ курсъ и похалъ въ Петербургъ служить, по адресному календарю выбравъ мсто – Отдленіе составленія законовъ, какъ самую разумную дятельность, какъ Сергй Иванычъ, имвшій связи и всъ уже тогда, [703] выставлялъ своего брата какъ чудака и младенца. Была и доля зависти Николая къ успху Сергя Иваныча, думалъ Константинъ Левинъ и понималъ, что, какъ честная натура, не признавая въ себ этой зависти, Николай придумывалъ причины озлобленія противъ Сергя Иваныча. Боле же всего – это очень хорошо понималъ Константинъ Левинъ – братъ Николай былъ озлобленъ и на Сергя Иваныча и на общество за то, что и Сергй Иванычъ и весь міръ были логически правы, отвергая и презирая его; a вмст съ тмъ, не смотря на свою нелогичность, онъ чувствовалъ, что онъ въ душ своей, въ самой основ своей души, и праве и лучше [704] Сергя Иваныча и тхъ, кто составляютъ общественное мнніе. Ту высоту, съ которой погибавшій братъ Николай презиралъ общество и Сергя Иваныча, Константинъ Левинъ особенно живо понималъ и чувствовалъ теперь. Разсужденіе его началось съ униженія, съ признанія себя недостойнымъ и дурнымъ, и кончилось тмъ, что онъ хотлъ примкнуть къ той точк зрнія брата Николая, съ которой можно презирать тхъ, передъ которыми онъ считалъ себя дурнымъ.

703

Зачеркнуто: не помогъ

704

Зач.: всего міра

Узнавъ отъ Прокофья адресъ брата, Левинъ пріхалъ въ 11-мъ часу въ [705] гостинницу, гд стоялъ его братъ. Левинъ замтилъ, что швейцаръ измнилъ тонъ почтительности, когда онъ спросилъ Левина.

– Наверху, 12-й и 13-й, – сказалъ швейцаръ.

– Дома?

– Должно, дома.

Дверь 12 нумера была полуотворена, и оттуда въ полос свта выходилъ густой дымъ дурнаго и слабаго табака, и слышался незнакомый Левину голосъ; но Левинъ тотчасъ же узналъ, что братъ тутъ, онъ услыхалъ его покашливанье, и при этомъ звук передъ его воображеніемъ возникъ образъ брата, какимъ онъ его видлъ въ послдній разъ съ его большимъ, нескладнымъ ростомъ и большими, наивными и дикими глазами, которые могли смотрть такъ соблазнительно нжно и такъ страшно жестоко.

705

Зач.: одну изъ малоизвстныхъ московскихъ гостинницъ