Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

По славной дорог прокативъ въ 40 минуть 11-ть верстъ до деревни, онъ засталъ еще старушку мачиху, жившую съ нимъ въ деревн, не спящей. Изъ оконъ ея комнаты падалъ свтъ на снгъ площадки передъ домомъ. Кузьма, услыхавъ колокольчикъ, выбжалъ на крыльцо. Левинъ вошелъ. Лягавая сука Ласка визжала, терлась, поднималась и хотла и не смла положить переднія лапы ему на грудь.

Мачиха вышла на площадку лстницы и, удивленная неожиданнымъ скорымъ возвращеніемъ пасынка, спросила, что случилось:

– Отъ чего ты такъ скоро?

– Ничего, maman, соскучился. Въ гостяхъ хорошо, а дома лучше, – отвчалъ онъ ей. – Сейчасъ приду, все вамъ разскажу, только переоднусь.

Мачиха вернулась къ себ и съ своей сожительницей Натальей Петровной, ожидая Костю, по своему принялась обсуждать причину его скораго возвращенія.

Не смотря на то, что Левинъ не говорилъ своей мачих о своихъ намреніяхъ, она съ Натальей Петровной почти всякій разъ предполагала, что онъ детъ въ Москву жениться, и со страхомъ ожидала новой хозяйки.

– Можетъ быть, все покончилъ и образовался, да и пріхалъ все собирать.

– Вы вчно все глупости выдумываете, – отвчала мачиха. – Просто кончилъ дло.

Между тмъ Левинъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ медленно освтился принесенной свчой, выступили знакомыя подробности: оленьи рога, полки съ книгами, зеркало печи съ отдушниками, которую давно надо починить, диванъ, большой столъ, на стол начатая открытая книга, сломанная пепельница, тетрадь съ его почеркомъ. Онъ прочелъ: «Тепло есть сила, но сила есть тепло. Чтоже мы выиграли?» Прочелъ онъ свои замтки о книг, которую онъ читалъ. Потомъ онъ подошелъ къ углу, гд у него стояли дв пудовыя гири и гимнастически поднялъ ихъ, разминаясь. За дверью заскрипли женскіе шаги. Онъ поспшно поставилъ гири. Вошла двушка отъ мачихи, предлагая чаю. Онъ покраснлъ, увидавъ ее.

«Я думалъ, что это кончено», сказалъ онъ себ.

– Сейчасъ приду на верхъ, – отвчалъ онъ.

И быстро переодлся и побжалъ на верхъ, но по дорог встртилъ его прикащикъ.

Прикащикъ принесъ письма, бумаги и разсказалъ, что гречу не привезли изъ сушилки, не смотря на то, что это было приказано сдлать въ день отъзда. Левину стало досадно, и онъ сдлалъ выговоръ прикащику. Но было одно важное и радостное событіе: это было то, что отелилась Пава, лучшая, дорогая корова (Игнатъ не умлъ сказать, бычка или телку отелила Пава). Она отелила телку.

– Кузьма, дай тулупъ. А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, – сказалъ онъ прикащику.

Скотная конюшня для дорогихъ коровъ была сейчасъ за домомъ. Пройдя черезъ дворъ мимо сугроба у сирени, онъ подошелъ къ конюшн. Пахнуло навознымъ теплымъ паромъ, когда отворилась примерзшая дверь, и коровы, удивленныя непривычнымъ свтомъ фонаря, зашевелились по свжей солом. Мелькнула гладкая, чернопгая, широкая спина Голландки; Беркутъ, быкъ, лежалъ съ своимъ кольцом въ губ и хотлъ было встать, но раздумалъ и только пыхнулъ раза два, когда проходили мимо. Красная красавица, громадная, какъ гипопотамъ, Пава, задомъ повернувшись, заслоняла отъ входившихъ теленка и стала обнюхивать его. Левинъ вошелъ въ денникъ по свжей солом, оглядлъ Паву и поднялъ краснопгаго теленка на его шатающіяся длинныя ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левинъ подвинулъ къ ней телку, тотчасъ же начавшую снизу вверхъ поталкивать подъ пахъ мать, и стала лизать ее шаршавымъ языкомъ.

– Да сюда посвти, Федоръ, сюда фонарь, – говорилъ Левинъ, оглядывая телку. – Въ мать, даромъ что мастью въ отца. Очень хорошо! Вотъ это будетъ корова! Василій Федоровичъ, вдь хороша? – обращался онъ къ прикащику, совершенно примиряясь съ нимъ за гречу подъ вліяніемъ радости за телку.

– Въ кого же дурной быть?

– Ну, хорошо, теперь ступайте, и я домой пойду.

Онъ [714] вернулся домой въ самомъ веселомъ расположеніи духа. [715] Онъ подслъ къ мачих, разсказалъ ей про брата Сергя, про Николая не говорилъ, зная, что она не любитъ его; потомъ посмшилъ ее, зная, что она это любила, сдлалъ съ ней 12-ть спящихъ двъ, любимый ея пасьянсъ, принимая въ немъ живйшее участіе, и услся на большомъ кресл въ ея комнат съ книгой и стаканомъ чая на маленькомъ столик, то читая, то вступая въ разговоръ, который вела мачиха съ Натальей Петровной.

714

Зачеркнуто: былъ въ томъ веселомъ дтскомъ

715

Зач.: за которое его такъ любили и вс знавшіе его

Кром дла по своему и братниному хозяйству, у Левина всегда бывало свое умственное дло. Онъ кончилъ курсъ по Математическому факультету, и одно время страстно занимавшая его математика давно уже ему опротивла, но естественныя, историческія и философскія науки поперемнно интересовали его. Безъ всякой связи и послдовательности онъ бросался съ страстью, съ которой онъ все длалъ, то въ изученіе одной, то другой стороны знанія. Учился, читалъ, доходилъ то того, что все это вздоръ, и бросалъ и брался за другое. Теперь онъ былъ въ період физическихъ занятій. Его занимали вопросы электричества и магнетизма. Онъ читалъ Тиндаля и, взявъ книгу, вспомнилъ весь свой ходъ мыслей, свои осужденія Тиндалю за его самодовольство, ловкость и усовершенствованія произведенія опытовъ и отсутствіе философской подкладки. «И потомъ онъ все вретъ о кометахъ, но красиво. Да, – вдругъ всплывала радостная мысль, – черезъ два года, можетъ быть, вотъ что у меня въ стад: дв голландки, сама Пава еще можетъ быть жива, 12-ть молодыхъ Беркутовыхъ дочерей. Да подсыпать на казовый конецъ этихъ трехъ – чудо!»

Онъ опять взялся за книгу.

«Ну, хорошо, электричество и тепло – одно и тоже, но возможно ли въ уравненіи для ршенія вопроса подставить одну величину вмсто другой? Нтъ. Ну, такъ чтоже! Связь между всми силами природы чувствуется инстинктомъ. [716] А всетаки пріятно. Да, особенно пріятно, какъ Павина дочь будетъ уже краснопгой коровой, и все стадо, въ которое подсыпать этихъ трехъ. Отлично! Да, что то тяжко было въ Москв. Ну, что же длать. Я не виноватъ».

716

Зачеркнуто: Я всему знаю опредленное мсто.

Старая Ласка, еще несовсмъ переварившая радость его прізда и бгавшая, чтобы полаять на двор, вернулась, махая хвостомъ, и, внося съ собой запахъ воздуха, подошла къ нему, подсунула голову подъ его руку, жалобно подвизгивая, требуя, чтобъ онъ поласкалъ ее. И когда онъ поласкалъ, она тутъ же, у ногъ его, свернулась кольцомъ, положивъ голову на заднія пазанки. И въ знакъ того, что теперь все хорошо и благололучно, слегка раскрыла ротъ, почмокала губами и, лучше уложивъ около старыхъ зубъ липкія губы, затихла въ блаженномъ спокойствіи.

Левинъ внимательно слдилъ за этимъ послднимъ ея движеніемъ.

«Такъ то и я!» сказалъ онъ себ, думая о томъ, что было въ Москв, и дйствительно онъ чувствовалъ успокоеніе. Онъ въ первый разъ теперь былъ въ состояніи ясно понять и прочувствовать то, что съ нимъ было, все, что онъ потерялъ, и ему было грустно, очень грустно, но грусть эта была спокойная.

Левинъ едва помнилъ свою мать, память о ней была для него самымъ священнымъ воспоминаніемъ, и будущая жена его должна была быть въ его воображеніи повтореніемъ того прелестнаго священнаго идеала женщины, которымъ была для него мать.

Для Левина любовь была совсмъ не то, что она была для Степана Аркадьича и для большинства его знакомыхъ. Первое отличіе его любви уже было то, что она не могла быть запрещенная, скрывающая и дурная. У него было то запрещенное и скрываемое, что другіе называли любовь. Но для него это было не любовь, но стыдъ, позоръ, вчное раскаяніе. Его любовь, какъ онъ понималъ ее, не могла быть запрещенною, но была высшее счастье на земл, поэтому она должна стоять выше всего другаго. Все другое, мшающее любви, могло быть дурное, но не любовь. И любовь къ женщин онъ не могъ представить себ безъ брака. Его понятія о женитьб поэтому не были похожи на понятія Степана Аркадьича и другихъ, для которыхъ женитьба была одно изъ многихъ общежительныхъ длъ; для Левина это было одно высшее дло, отъ котораго зависло все счастье жизни.