Посланники
Шрифт:
…Немного погодя, мама сказала:
– Газеты пишут о скоплении вражеских сил также и на северной границе…
– Завтра газета напишут другое...
– Только бы не…- мамины ресницы мелко задрожали.
Решив сменить тему разговора, я прошёл на кухню. Мама последовала за мной. Налив в чайник воды, я поставил на стол (наш Locus sacralis.*) две чашки.
Чайник вскипел.
Я спросил, зачем в мире дети?
На мне остановились два неподвижных глаза.
Послышалось:
– Дети в этом мире посланники. Без них не сговориться…
– С кем не сговориться?
Мама налила себе рюмку вина
– Мне страшно.
– Не надо, - попросил я.
– Бояться не надо.
Мама поёжилась и, глотнув из рюмки, сказала:
– Обязательно, надо! Надо, сынок, надо! Потому в мире так беспокойно, что люди недостаточно боятся…
Я фыркнул:
– В армии нас учат, чтобы мы…Вот и отец всегда говорил, чтобы я не боялся…Ты толкаешь меня на ослушание отца?
– Помолчи!
– повелела мама.
– Но ведь теперь…В мире выросло новое поколение, новые люди…
– И новые нацисты тоже…
Глаза у мамы затуманились.
– Помолчи!
Я пустил голову.
– Лотан, - прошептала мама, - я не в силах понять, почему, если все начинают
* Ирвин Ялом "Мамочка и смысл жизни"
** (лат) Святое место.
свой путь с одного и того же (сосут материнскую грудь), то потом случается так, что –
образованный становится невежественным,
стойкий – истеричным,
порядочный – негодяем.
Может, когда придёт Мессия, то…
Мама замолчала.
Я пил чай и смотрел на маму.
Мама пила вино и смотрела на меня.
И вдруг она запела.
– Ты поёшь ужасно, - сказал я.
– Ты поёшь так ужасно, что невозможно слушать.
Я тоже запел. Кажется, я пел ещё ужаснее.
Мы пели долго. Долго и громко. Потом петь перестали. Мама сказала, что мужчин в её жизни больше не будет.
Я заскрежетал зубами.
– Разве я не мужчина?
Мама потёрла переносицу, наполнила себе новую рюмку и, поднося её к губам, проговорила:
– Твои прадедушки и прабабушки старались быть счастливыми, но…Поди возрази Судьбе…
Я спросил:
– Как звали моего прадедушку?
– Левинас. Его все звали Гирш Левинас. Мои родители уроженцы Литвы. Разве ты не знаешь?
– Забыл.
Мама опустила голову.
– Когда нацисты лишили меня родителей, мне было два годика. Меня укрыла у себя семья литовских крестьян. Человек не волком рождается, не его природа, только порой природа сама себя травмирует… В те годы и Бог, и Иерихонские трубы молчали…Вот и сегодня…Непросто сохранить себя в себе…
Мама наполнила ещё рюмку.
– Споём ещё?
– предложил я.
Мама задумчиво посмотрела на рюмку, покачала головой и на нестойких ногах ушла к себе в комнату. В приоткрытую дверь прокричала:
– Мне из прошлого не выбраться.
Я вспомнил, как где-то прочёл: "Ни к чему пытаться возвращать прошлое: оно возвращается само".
Я увидел, как, присев на стул и согнув тело, мама склонила голову к коленям и что-то прошептала. "Общается с мёртвыми", - решил я. Сбросив с себя платье, чулки, лифчик, она упала на кровать и сразу уснула…
"Окунулась в память чувств", - подумал я.
***
…Мой отец – один глаз – живой, другой – стеклянный. До боёв за Голанские высоты у отца были два живых глаза.
Он был художником, и в его маленькой, зато самой светлой комнате, стоял мольберт; перед тем, как приниматься за работу, отец включал
проигрыватель – музыка должна была присутствовать непременно. По вечерам отец подзывал меня к себе и спрашивал, терпимо ли прошёл у меня день, и я, пожимая плечами, про себя думал: "Разве может день пройти нетерпимо?" Поцеловав меня в лоб, отец уходил на кухню, где они с мамой пели песню про сгоревший в пустыне танк и про солнце, которое потушить никому не по силам.***
С тех пор, как во время школьного урока по истории древнего Рима мне пришла в голову мысль серьёзно заняться изучением культуры древних, я по вечерам ходил в городскую библиотеку, где для интересующейся публики профессора университета читали лекции по истории; дома же я самостоятельно вгрызался в учебник латыни. Максимы древних вызывали во мне трепет своей глубиной и значительностью, и я повёл, как бы, двойную жизнь: в школе говорил на языке что надо, а дома, оставаясь наедине с собою, зазывал к себе в гости легендарных героев и беседовал с ними на их языке …
– Этот язык просто въелся в меня, - сказал я отцу, и тогда он, пристально посмотрев на меня, насмешливо проговорил:
– А знаешь ли ты, что в жизни самое главное?
Я не знал.
– Тона и полутона…- подсказал отец.
– Самое главное – суметь уловить границу между тонами и полутонами. Не сумеешь сам – они за тебя выберут...
– Что?
– спросил я.
– Что они за меня выберут?
И тогда отец привёл рассказ о Создателе, который, держа в руке неиспользованный кусок глины, спросил только что изготовленного Им человека, не хочет ли тот, чтобы ему слепили что-то ещё. Человек попросил слепить ему счастье. В ответ Бог вложил оставшийся кусок глины в ладонь человека и смущенный, ничего не сказав, ушёл.
Я задумался: "Что стоило Создателю слепить для человека счастье?"
Через два дня в доме появился небольшой сборник Овидия "Amores".
– Тебе!
– сказал мне отец.
***
В усвоении латыни я преуспел настолько, что, спустя год, выходя к школьной доске, мог изъясняться на языке древних римлян. В классе меня воспринимали как инопланетянина или как свободный электрон, однако нашлось существо, которое меня оценило вполне. Девочку звали Дина, и в один из дней она мне разрешила потрогать её грудь. Правда, поверх кофточки, но всё же…Слушая меня, ученики бились в истерике от смеха, а учителя не знали с чем меня кушать. Особенно сильно морщил лицо учитель географии. От него пахло чесноком, и, кажется, мой язык он плохо понимал. В один из дней я вспомнил совет отца: "Если тебя не понимают сразу, то просто повтори уже сказанное, повысив голос". Сказанное мною я тут же повторял, не забывая, что должен повысить голос. Ученики хохотали так, что казалось, будто они вот-вот повалятся на пол замертво.
Однажды учитель отвёл меня в кабинет директора школы, который долго кружил вокруг меня, и я был горд тем, что удостоился столь высокой чести, но вдруг директор остановился и, наставив на меня два потухших глаза, попросил, чтобы я впредь прекратил умничать. Я пролепетал:
– Mea culpa*
Директор отошёл в дальний угол и озабоченным голосом проговорил:
*(лат) Моя вина.
– Ты представляешь, что из тебя получится?
Я пожал плечами.
– Подумай!
– разрешил директор.