Посланники

– Тот самый Сократес, что был наставником Платона?
– спросил я.

Мой учитель отрицательно покачал головой.

– Тот, - сказал он, - который из футбольной сборной Бразилии.

– Прощайте!
– сказал я.

– Ещё вернусь, - опускаясь во внезапно раскрывшуюся щель пола, обещал мой бывший учитель.
– Жди.

Меня ослепил свет большой чистой луны. Я выкрикнул: "Оставь меня!" Луна торопливо перенесла свой свет на Лию, которая, спускаясь с вершины библейского холма, вела овец в миндалевую долину. На Лие было белое, свободно ниспадающее одеяние. В руке она держала небольшой гибкий прутик. Присев на плоский валун, она позвала меня присесть рядом. Окружив нас, овцы мирно улеглись в траве, а самая маленькая овечка потёрлась о моё колено, понюхала воздух и, припав к траве, вскоре задремала.

Неторопливо уходила ночь, и луна устало шагнула за холмы. К земле потянулись едва заметные желтые полосы, а когда утренний ветер отогнал предрассветную дымку, на одной из дальних вершин показались два силуэта.

– Волки!
– Лия с тревогой взглянула на спящих овец и, сжимая в руке прутик, поднялась с валуна. Поднялся и я.

– Останься, - сказала Лия.
– Нельзя, чтобы овцы проснулись.

– Но…

– Останься!
– Лия направилась к холмам.

Я выкрикнул:

– Лия! Пожалуйста, не…

Кажется, мои слова ветер унёс в сторону.

Я поглядел на спящих овец и поймал себя на мысли, что не знаю, как мне отнестись к странному обещанию мёртвого учителя вернуться, а ещё к появлению волков, которые пришли издалека, чтобы…

Я вырвался из сна и, открыв глаза, увидел силуэт девушки. Босая, Лия прохаживалась по комнате.

– Ты что делаешь в темноте?
– вжавшись в кресло, спросил я.

– Брожу, - задумчиво отозвалась Лия.

– Что-то приснилось?

– Приснилось.

– Что-то с проблемами?

– С проблемами.

– Подойди ко мне, - попросил я.

Лия сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась, безмолвно постояла на месте и вернулась в постель.

– Лия!
– позвал я.

Тишина.

– Лия!

Ни звука.

– Лия!

– Спи! Тебе не кажется, что в такое время спят?

– Не спится!
– досадовал я.
– Кажется, я раскалываюсь. Или горю. Моё тело горячее, чем у собаки.

Тишина.

– Лия, ты меня изводишь?

До меня донеслось:

– Лотан, тебе сколько лет?

– Двадцать четыре. Почему ты спрашиваешь?

Лия небрежно заметила:

– Ведёшь себя так, будто тебе двадцать три.

– Но…

– Спи!

Эту ночь я представлял себе иначе и теперь подумал: "Неужели, улыбки Лии, её учащённое дыхание, блеск её глаз – всё это мираж?" Было больно признаваться, что в женщинах я разбираюсь неважно, и только утешала мысль, что в женщинах не разбирался даже сам Зигмунд Фрейд.

Вспомнилась недавняя дорога из Газы домой –

пристыженные, мы сидели в автобусе с опущенными на окнах занавесками, с опущенными головами, и всё же я позволил моим губам скользить по волосам, шее, плечам Лии.

Тогда…

Теперь –

ночь,

чужая комната,

тесное кресло,

моя восставшая плоть,

мой воспалённый мозг.

"Лия, зачем?
– закипало во мне.
– Зачем ты – там, на широкой кровати, а я – здесь, в этом тесном кресле?"

Теперь –

я себя истязал окрашенным в горькую иронию вопросом: "Как унять проклятые гормоны, как утешить свою плоть, как погасить неуправляемый зуд в том самом месте?.."

Теперь –

пытаясь определить своё душевное состояние, я рукой чертил в воздухе какие-то линии. Получилась немыслимая карикатура. "Такой рисунок отец бы не одобрил", - подумал я. Охватившее меня раздражение не утихало; казалось, в моё тело впилось огромное количество злобных колючек. "Странно, - думал я, - перед сном, вроде бы, не ел бобы". Из прочитанных книг я точно помнил, что у себя в школе Пифагор запрещал употреблять в пищу бобы, которые привносят в ночные видения растерянность и душевный дискомфорт. Немного погодя я версию Пифагора отвёл, подумав, что тут дело не в бобах, а просто Пифагору в голову не пришло подумать о действии проклятых половых гормонов…Это всё они…Всё из-за них…Я призвал себе на помощь проверенные армейские ухищрения: чтобы отвлечь себя от тяжёлых мыслей, достаточно потрогать кончик носа, пошевелить левой ногой, тихонько покашлять, покусать нижнюю губу, постучать себя по груди и снова потрогать кончик носа и, помимо того, напомнить себе, что мгла рассосётся, а утренний свет непременно вернётся, поскольку в природе всё по-справедливому…

Мозг атаковали предупредительные импульсы, заговорившие о недозволенности боевому командиру распускаться, давать волю воображению, и, внимая этим импульсам, я старался взять себя в руки, трезво оценить создавшуюся обстановку и принять верное решение.

Оценил: "Лия противится порывам моей плоти…"

Принял решение: "Не позволяй телу затуманить голову!"

Протерев глаза, я заглянул в темень комнаты.

– Лия!
– позвал я.

Щёлкнул выключатель; в мои глаза ударил резкий пучок света.

– Убери его!
– прикрываясь ладонью, попросил я.

Лия свет выключила.

От кого-то я слышал, что девушки не секса боятся, а любви, и теперь решил это выяснить.

– Боишься секса?
– проговорил я вслух.

Ответа не было.

– Боишься любви?

Лия вновь включила лампу, вновь выключила.

– О чём вопрос?

– О любви.

– Любовь?

– Да.

Тишина.

Я попросил:

– Лия, не молчи.

Лия сказала:

– В темноте произносят всё, что угодно, только не это слово. Не в темноте…

– Прости, не знал… Теперь ты меня казнишь?

– Повременю. Мой университетский профессор предполагает, что Гамлет не спешил с убийством короля по причине того, что не желал лишать мозг монарха

потока адреналина.

– Я напоминаю монарха?

В глубине комнаты, вроде бы, хохотнули.

– Лия, ты что-то сказала?

– Я сказала "ха-ха".

– Почему ты сказала "ха-ха"?

Лия напомнила о Гераклите, который считал, что бодрствуют вместе, а спят – каждый сам по себе.