После Куликовской битвы

Церковная практика признает разведение во времени имянаречения (назнаменования), следовавшего за рождением младенца, и его крещения [380] , причем дата последнего целиком зависела от желания родителей и здоровья новорожденного. Давая в 1419 г. разъяснения псковскому духовенству, верно ли «жене, родившей детя, докели…не крещает дитяти, дотоле не дают молитвы очистительныя», митрополит Фотий писал, что «неподобно сие есть отинудь»: после рождения ребенка священник обязан прийти в дом роженицы и дать очистительную молитву «родительници и женам, прилучившимся на рожении том», после чего «наречет имя… младенцу в 8 день» и только «егда изволят родителя… и крестит его» [381] . И много позднее, в XVII в., разведение во времени имянаречения, дававшегося младенцу духовником его родителей сразу по рождении, и крещения, дата которого целиком зависела от воли семьи и здоровья новорожденного, сохранялось в царском доме [382] . Так что временной разрыв между датами рождения и крещения мог быть и достаточно большим [383] .

380

Подробнее: Булгаков С. В. Настольная книга для священноцерковнослужителей (сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства). М., 1993. Ч. 2. С. 955–961.

381

Памятники древнерусского канонического права. Стб. 416. Ср.: «А дети здоровых до 40 дни не крестятъ, аще болно толко родиться» (Цит. по: Смирнов С. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. С. 102), «аще детя 7 дни некрещено умретъ не болевъ, несть за се опитемъи. Аще же болно, в небрежении… оумретъ некрещено, год опитемъи… Аще минуло 6 недель, а умретъ некрещено, 3 лета опитемъи» (Там же. С. 91).

382

«Как приспеет время родитися царевичю, и посылают по духовника, чтоб дал…женам молитву и нарек тому новорожденному младенцу имя… И после того бывают у царя крестины, в которой день не прилучитца, смотря по младенцову здоровью» (Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1906. С. 15–16).

383

Полемика вокруг даты рождения преп. Сергия выявила множество примеров, когда разрыв между датами рождения и крещения младенца мог быть достаточно продолжительным, иногда достигая семи недель. Подробнее: Кучкин В. А. Антиклоссицизм // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2002. № 2 (18). С. 121.

В данном случае дата крещения княжича важна потому, что, похоже, обращение к авторитету преп. Сергия было для московского князя вынужденным, своего рода крайней мерой. До троицкого игумена, как подчеркнуто в летописном рассказе, в Рязани уже не раз успели безрезультатно побывать другие посланцы Дмитрия Ивановича, «мнози ездили и не возмогоша утолити его (князя Олега Ивановича. – А. Л.)». Следовательно, до «моления», совпавшего по времени с крещением, сорвалось несколько попыток со стороны Москвы наладить мирный диалог. И если крещение Петра Дмитриевича по каким-то причинам имело место, например, в начале осени, то понятно, что на безуспешные попытки наладить дипломатический диалог с Рязанью у московского князя ушло достаточно много времени.

Так или иначе, но троицкий игумен отправился с посольством в Рязань в ноябре «на Филипово заговение», почти полгода спустя после разгрома московских полков рязанцами под Перевитском, поставившем точку в вооруженной стадии конфликта вокруг Коломны. И если верно высказанное выше предположение о том, что духовником великого князя преп. Сергий стал только в 1386 г., то все, что связано с рязанской миссией 1385 г., для взаимоотношений Дмитрия Ивановича и преп. Сергия Радонежского обретает особый смысл.

Рязанские переговоры, безусловно, стали беспрецедентным событием не только для московского князя, но и для троицкого игумена. Не будучи духовником московского князя, со времени кончины митрополита Алексея в 1377 г. постоянно оппонируя его церковной политике, преп. Сергий Радонежский счел все же для себя необходимым принять участие в примирении московского и рязанского князей, причем именно в качестве посла. Поездка в Рязань в начале зимы 1385 г. носила не пастырский, а редкий для духовного лица на Руси сугубо дипломатический характер и даже формально никак не была связана с устройством церковных дел. Нет никаких известий об обязательных в таких случаях визитах в церкви и монастыри, встрече с рязанским епископом [384] и пр. Кроме того, в отличие от Ростова, храмы столицы Рязанского княжества не имели мощей святых общероссийского почитания [385] , так что трудно было найти даже формальный предлог для отлучки игумена из обители накануне Рождества – времени во всех отношениях для этого не подходящего. На переговоры семидесятилетний троицкий игумен отправился постом, в зимние холода, по святоотеческому завету пешком [386] . Обстоятельства беспрецедентной мирной миссии старца красноречиво говорят о том, что хозяином положения в этот момент была не Москва, а Рязань.

384

В известном справочнике П. М. Строева в интересующее нас время по Рязани указаны два епископа: Афанасий, хиротонисаный ранее 1378 г. и Феогност, поставленный митрополитом Пименом 15 августа 1387 г. (Строев П. М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския церкви. СПб., 1877. Стб. 413.). При этом в историографии существует глухое упоминание имени некоего епископа Феоктиста, поставленного на Рязань около 1385 г., «и во время его приходи посланником преподобный Сергий» (Воздвиженский Т. Историческое обозрение Рязанской иерархии и всх церковных дел сея епархии… М., 1820. С. 31, 287), источниками не подтверждаемое.

385

Среди пяти или шести святых Переяславля-Рязанского, почитавшихся местно, ни один, включая свт. епископа Василия, не попал в русские минеи и служебники ранее рубежа XVI–XVII вв.: Книга, глаголемая описание о Российских святых… С. 239–241. О свт. Василии: Сергий, архим. Полный месяцеслов Востока. Т. 2. Святой Восток. М., 1876. С. 94.

386

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 151. Все походы из монастыря старец всегда совершал пешим (Борисов Н. Сергий Радонежский. С. 111).

Ситуация, когда дипломатические переговоры должно было вести духовное лицо, порождала, очевидно, множество неожиданных, иногда чисто житейских коллизий. Так, монаху невозможно было остановиться на ночлег в великокняжеским дворце Переяславля-Рязанского. По легенде, игумен зимой 1385 г. жил за городом, в рязанском Троицком монастыре [387] . Но очевидно для духовного лица, ведущего дипломатические переговоры, существовали и препятствия более серьзные.

Принципиальная сторона дипломатической практики заключалась в том, что договоренности скреплялись взаимными клятвами. Летописный рассказ как будто акцентирует внимание на том, что преп. Сергий действовал в первую очередь как лицо духовное, убеждал «кроткыми словесы и тихими речми и благоуветливыми глаголы» Олега Ивановича и смирял его легендарную гордыню (ораторско-проповедническое дарование троицкого игумена высоко оценивалось современниками и потомками [388] ). Невозможно, однако, поверить в то, что в Рязани, как и на всяких посольских «съездах», не обсуждались конкретные условия заключения «мира вечного», взаимные или односторонние территориальные уступки (вопрос о Коломне и «месте Тула»), а также политические обязательства сторон, без которых миссия вообще теряла смысл. Дипломатические переговоры невозможно представить без взаимных обещаний и клятв. Данные духовным лицом, они, с одной стороны, всегда имели особый вес [389] , в том числе и в скреплении частноправовых актов [390] . Но церковь безусловно порицала самый надежный вид клятвы – крестное целование духовенства [391] . В XVI в. под это осуждение подпадали даже дипломаты, ведшие переговоры за границей [392] . Неудивительно, что дипломатическая миссия преп. Сергия в Рязань 1385 г. осталась, похоже, едва ли не единственным примером участия духовенства в дипломатических сношениях на Руси.

387

Воздвиженский Т. Историческое обозрение Рязанской иерархии и всех церковных дел сея епархии… С. 313–314; Онже. Историческое обозрение Рязанской губернии, разделенное на пять периодов… М., 1822. С. 165.

388

«Кто бо, слыша добрыи его сладостныи ответь, не насладися от сладость словесъ его?…Или кто, гневливъ напрасно, беседуа с нимъ, в кротость не приложися?» (Класс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. С. 272).

389

Памятники древнерусского канонического права. Стб. 921–922.

390

Смирнов С. Древнерусский духовник. С. 98, 102.

391

Успенский Б. А. Право и религия в Московской Руси // Факты и знаки. Исследования по семиотике истории. Вып. 1. М., 2008. С. 164–168.

392

Корогодина М. В. Исповедь в России XIV–XIX вв. С. 175–176.

Так или иначе, в итоге переговоров преп. Сергия Радонежского с великим внязем рязанским Олегом Ивановичем между Москвой и Рязанью был заключен «мир вечныи», как полагал А. Е. Пресняков, оформленный письменным докончанием, до наших дней не сохранившимся [393] . Понятно, что если такой договор и существовал, то оформлял его не преп. Сергий, но основные положения «мира вечного» не могли не быть обсуждены и согласованы во время рязанского визита старца.

Есть, однако, старая форма скрепления мирных отношений, в договорных грамотах русских князей никогда не фигурировавшая – династические браки. В историографии неоднократно высказывалось мнение о том, что последовавший в 1396 или 1397 гг. брак дочери московского князя, Софии Дмитриевны, и сына Олега Ивановича Рязанского, князя Федора Ольговича [394] явился прямым следствием мирной миссии троицкого игумена в Рязань [395] . Предположение совершенно справедливое, более того, задержка свадьбы как минимум на год после «взятия мира вечного» легко поддается объяснению.

393

Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. С. 241. Прим. 2.

394

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 152 (1386); Т.25. С. 213 (1387).

395

Иловайский Д. И. История Рязанского княжества. С. 121.

Переговоры 1385 г. велись в условиях одного печального для обеих семей обстоятельства – родные братья жениха и невесты во время пребывания преп. Сергия Радонежского в Рязани находились в Орде в качестве заложников – аманатов. Речь идет о московском князе Василии Дмитриевиче и о Родославе Ольговиче Рязанском. Попутно отметим, что ситуация, при которой князья оказались в Орде, как кажется, дает лишний повод понять, что как мирные переговоры, так и рязанский брак дочери Дмитрия Ивановича были для Москвы делом вынужденным, если не актом отчаяния.

Оба князя оказались пленниками Тохтамыша, так или иначе, во время набега 1382 г. или в связи с его политическими последствиями. Одновременно в Орде, и по тем же обстоятельствам, оказались князья тверской Александр Михайлович и нижегородский Василий Дмитриевич Кирдяпа, насильственное удержание которых Ю. В. Селезнев связал с неустойчивостью власти Тохтамыша над русскими княжествами [396] .

О трех из четверых князей, московском, тверском и нижегородском, известно, что они являлись старшими сыновьями и, соответственно, наследниками великокняжеских столов. Относительно рязанского князя, всего трижды упоминаемого в летописях, бытует мнение, что он, единственный из князей-заложников, был не первенцем, а вторым сыном Олега Ивановича, старшим же – князь Федор Ольгович, за которого выдали московскую княжну, унаследовавший отцовский стол в 1402 г. после кончины отца [397] .

396

Селезнев Ю. В. «А переменит Бог Орду…». С. 39.

397

Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг. Т. 1. С. 592.

Таким образом, следуя логике «аманатства» 1382 г., Родослав Ольгович, как представляется, тоже должен был быть старшим князем в семье Олега Ивановича, не унаследовавшим рязанского княжения только потому, что в момент кончины отца пребывал в плену в Литве. Если это так, то московская княжна София Дмитриевна в 1386 или 1387 гг. стала женой даже не наследника рязанского стола, а его младшего брата [398] .

Возвращаясь к задержке со свадьбой, скрепившей московско-рязанский мир конца 1385 г., отметим, что брат невесты, Василий Дмитриевич, и брат жениха, Родослав Ольгович, бежали из Орды с интервалом в год – полтора, первый в 26 ноября 1385 г. [399] , второй в 1386 г. (месяца летописи не сообщают) [400] . Подчеркнем, что русские летописи указывают месяц и день, когда старший сын Дмитрия Ивановича Московского бежал из ставки Тохтамыша, дата же возвращения Василия Дмимтриевича в Москву есть только в Супрасльской летописи: «прииде изо Орды… от царя Токтомоша (sic) генваря 19» следующего, 1386 г. [401] Так что преп. Сергий, находившийся в Рязани и вернувшийся в Троицу под Рождество (об этом ниже), не знал о счастливом избавлении брата невесты от плена. Возможно, согласно изначальной договоренности троицкого игумена с Олегом Ивановичем, свадьба ставилась в зависимость от возвращения обоих князей к семьям, что случилось не позднее 1387 г.

398

Подробнее см. гл. 4 настоящего издания.

399

ПСРЛ. Т. 25. С. 212.

400

ПСРЛ. Т. 15. Стб. 153.

401

ПСРЛ. М.1980. Т.35. С.51.

Заметим, что не позднее весны 1386 г. великокняжеский духовник Федор Симоновский надолго отлучился в Царьград, и, очевидно именно в этот момент обязанности «отца духовного» Дмитрия Ивановича принял на себя преп. Сергий Радонежский.

Выше писалось о том, что житийная и летописная биографии преп. Сергия во многом существуют параллельно. Однако рязанская миссия троицкого игумена 1385 г. нашла, похоже, отражение и в той, и в другой. Из летописи известно о самом посольстве, в Житии же, как кажется, содержится духовная оценка деяния троицкого игумена.

В тексте Жития есть описание видения преп. Сергию Радонежскому Богоматери в сопровождении свв. апп. Иоанна и Петра, явившихся игумену в келье Троицкого монастыря «в 40-цу Рождества Христова, день же пяток бе при вечере» со словами «о братьях…своих и о монастыру не скърби…, отныне бо во всем изъбилствует святыи монастырь, и не токмо донде же в животе еси…, но и по твоему еще къ Господу отхождении неотступна буду тех» [402] . Как и прочие житийные эпизоды, видение датировано отсылкой к пятнице сорокадневного Рождественского поста, «четыредесятницы» без, естественно, указания на год чуда видения.

402

Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. С. 372–373.