Последнее обещание, которое ты дала

Нет.

Блядь, нет.

Она потеряла ребенка. Потеряла. Ребенка.

Мэддокс попытался меня схватить, но я оттолкнул его руку.

— Нет.

Даже мне самому мой голос показался жалобным воем раненого зверя. Девочка вздрогнула, прижалась к ноге Джии. Та метнула в меня гневный взгляд, а потом подняла малышку на руки. Ребенок обхватил Джию за шею, уткнулся лицом в плечо. И я почувствовал только облегчение — глаза Рэйвен больше не преследовали меня.

— Отличная работа, придурок, — бросила Джия, а потом обратилась к моему брату: — Мы будем в комнате отдыха. Проследи, чтобы он собрался.

Она прошла мимо, плечом задевая мое. Касание пронеслось по венам вспышкой осознания. Я тут же захотел потребовать, чтобы они обе вернулись. Женщина, от которой веяло опасностью, и ребенок с лицом моей бывшей.

Но ярость остановила меня. Ярость на всех, но больше всего на Рэйвен. Та же самая ярость, что кипела во мне в день, когда она ушла. В день нашей репетиции перед свадьбой. В день, когда она выбила у меня почву из-под ног.

Мэддокс провел рукой по лицу.

— Ну, черт.

Я толкнул его в грудь, пуговицы его униформы больно впились в мои ладони.

— Да, какого черта, Мэддокс? Что, блять, заставило тебя хотя бы подумать…

Я не мог закончить. Слова застряли в горле, словно плотина, перегородившая поток.

Мой брат сунул мне в грудь сложенный лист бумаги.

— Прочитай. А потом поговорим.

Я вырвал его из его рук. То же самое мерзкое предчувствие, что накрыло меня минуту назад, вновь пробежало по позвоночнику. Я опустил взгляд и увидел знакомый почерк, и в животе скрутило от тошноты. Я знал его так же хорошо, как свой собственный. Она оставила мне сотни записок за те месяцы, что мы были вместе. Повсюду. На кофеварке, на зубной пасте, на дверце стойла в конюшне. Все — на ярких, неоновых стикерах, которые приносили в мою жизнь больше радости, чем я когда-либо мог представить.

Я чувствовал себя чертовски счастливым. Чертовски уверенным, что нашел женщину, которая останется рядом в радости и в горе, как когда-то нашли друг друга мои родители.

Мэддокс вышел из комнаты, а я продолжал смотреть на знакомые плавные линии, нечто среднее между печатными и прописными буквами.

Первые пять слов заставили меня сжать письмо и чуть не выбросить его в сторону.

Но что бы там ни было, что бы она ни хотела сказать… мой брат считал, что я должен это увидеть.

Перед глазами снова всплыло лицо девочки, и только после этого я смог сосредоточиться на тексте.

Мой дорогой Райдер, мое сердце,

Мне жаль. Так многого жаль. Жаль вещей, о которых ты не хочешь слышать, но которые все равно правда. Жаль, что позволила нам влюбиться друг в друга. Жаль, что притворялась, будто могу сбежать от своих цепей. Жаль, что взяла ту радость и заботу, что ты мне дарил, и превратила их в боль и утрату.

Но больше всего я жалею, что солгала тебе о нашем ребенке. Что сказала, будто потеряла ее, хотя это было не так.

Я поднял взгляд, сглотнул.

Старая, давняя боль захлестнула меня с новой силой.

Я уже читал похожее письмо.

Но в том было сказано совсем другое.

Она писала, что у нее случился выкидыш, и что она не может остаться со мной, потому что каждый день, проведенный рядом, будет только напоминать ей об этой потере.

И я называл ее трусихой.

Кричал это деревьям и небу, потому что ее не было рядом, чтобы услышать.

Когда я поняла, что они нашли меня, я запаниковала. Я знала: если останусь, они убьют и меня, и тебя, и ребенка, и твою семью. Так что я сделала единственное, что могла. Я продала свою душу, чтобы все остались живы.

Я держала Адди рядом, следила за ней, не позволяя волкам подобраться слишком близко. Но иногда, в темноте очередной бессонной ночи, я задаюсь вопросом: была бы она в большей безопасности в том убежище, которое твоя семья когда-то мне дала? Иногда я думаю, что сбежать с ней — это было так же эгоистично, как позволить себе любить тебя.

Сделка, которую я заключила с теми, кто держал меня в цепях, заключалась в том, что я буду выполнять их грязную работу, но не буду жить под их крышей. Я делала это в тех местах, которые выбирала сама. Каждый раз, когда они пытались заманить меня к себе, я уходила. Это позволяло мне держать Адди в стороне от них. Я почти уверена, что они не знают о ее существовании. Или не знали. Но раз ты читаешь это письмо, я не знаю, что случилось, из-за чего она оказалась у тебя на пороге. Либо они меня забрали, либо я мертва.

В любом случае, возможно, она бежит от тех самых волков, от которых я пыталась ее спрятать. Спрятать тебя.

Все что я хочу, чтобы ты знал, во что я умоляю тебя поверить — это то, что я люблю тебя. Всегда любила. Для меня никогда не существовало никого другого. Только ты.

И я люблю нашу дочь, если это возможно, даже больше.

Наша драгоценная малышка, даже несмотря на всю жизнь в бегах, сохранила твою жажду к жизни и твое чувство юмора. Когда она улыбается, я вижу тебя.

Я надеюсь, что она все еще может улыбаться, когда найдет тебя. Я надеюсь, что мрак моего мира не затмил ее навсегда.

Когда я пишу это письмо и кладу его туда, где его знает только Адди, я уверена в одном. Я знаю, что ты защитишь ее всеми силами, каждой клеткой, каждым вздохом. И боюсь, что тебе придется.

Я не стану называть здесь их имена — вдруг это сможет хоть немного уберечь вас обоих от них.

Долгое время я строила нечто, еще до того, как нашла тебя, и я надеюсь, что это можно будет обменять на ваши жизни, если они появятся у твоего порога. Это своего рода страховка.

Если у тебя есть Адди, то у тебя есть и она. Но не используй ее, пока они не придут. Для всех будет лучше, если они никогда не узнают о вашем существовании.

Я не прошу прощения, потому что понимаю, что мне не искупить то, что я сделала. Но я знаю, что когда-то наша любовь значила для тебя все. И я прошу тебя вспомнить об этом, когда ты будешь смотреть на нашу дочь. Пожалуйста, люби ее так же, как любил меня. Пожалуйста, позволь ей увидеть того Райдера Хатли, в которого я влюбилась без оглядки.

С искренним сожалением и со всей любовью, что до сих пор живет во мне,

Рэйвен

Мои челюсти сжались так сильно, что я всерьез опасался сломать зубы. Я скомкал письмо в руке, смяв слова, которые пробивали брешь в моей защите, раздирали старые шрамы и заставляли их снова кровоточить.

Как она смеет говорить о любви ко мне?! Как смеет!

Блядь.

Я зажмурился, привалившись спиной к стене.

Она сбежала. Сбежала в страхе. И не доверяла мне настолько, чтобы сказать правду. Не верила, что мы могли бы справиться вместе. Что это говорило обо мне? О нас? Мог ли я вообще ей верить? Она врала обо всем раньше. Может, это тоже ложь. Может, она просто искала дурака, который приютит ее ребенка, если в итоге ее убьют за работу на чертов картель. Может, я был единственным таким дураком, которого она смогла вспомнить.