Последний самурай

Да не важно, сказал 3. У его дома перехватим

И то, сказал 1.

Они вышли через четыре или пять остановок, а я пошел за ними на улицу с двухквартирными домами. Перед одним собралась небольшая толпа. Эти трое тоже подошли.

В конце улицы из-за угла вывернул человек и застыл. Потом зашагал, очень медленно. Остановился перед домом и что-то сказал — я не расслышал. Эти люди его окружили. Я думал было выйти и сказать Этот человек гражданин Норвегии! или Мой отец — польский вице-консул! но было неясно, что толку. Ему теперь даже настоящий датский консул не поможет.

Он открыл калитку в живой изгороди и исчез внутри.

Толпа рассеялась. Кое-кто остался.

Я сегодня бросил на татами Ли и Брайана. Ли 14, Брайану 13, но он выше и тяжелее.

Рассказал Сибилле + она спросила, что сказал тренер. Я сказал, он сказал очень хорошо.

Сибилла сказала, что это не особо-то способствует воспитанию характера. Я сказал, что большинство специалистов по детской психологии утверждают, будто ребенку необходимо поощрение и закрепление результатов. Сиб сказала Бандура и кто еще? Я сказал все остальные. Я не сказал, что также специалисты утверждают, будто родитель должен уметь устанавливать рамки, потому что боялся, как бы она не решила наверстать упущенное и не установила целый лес рамок.

Сибилла сказала: Только не забывай Ричи, стать великим чемпионом — не конец истории.

Я сказал, что, если я бросил на татами Ли и Брайана, это еще не делает меня великим чемпионом дзюдо.

Сибилла сказал: Дело не в том, чтобы победить X или Y. А если некого будет побеждать? Дело в том, чтобы совершенствовать свое мастерство и достичь сатори. Чему они вас учат?

Я сказал, что в основном мы учимся бросать людей на землю. Сиб сказала: Мне что, всё делать самой? Она улыбалась от уха до уха. «Мир карпов» остался в прошлом. Я решил не рассказывать ей, что 9 раз из 10 выигрываю у всех в пикет.

Я две недели ходил к дому каждый день. На улице по-прежнему ошивалась пара человек. Иногда кто-то входил и выходил — в основном женщина, девочка и мальчик. Один раз он вышел, дошел до угла, развернулся и пошел назад. Один раз он вышел, посмотрел в небо и простоял, глядя в небо, минут десять. Потом развернулся и ушел в дом. Один раз он вышел в тренировочном костюме и побежал по улице, а минут через пятнадцать вернулся шагом. Один раз он появился в костюме и при галстуке и торопливо ушел.

Я поехал к дому понаблюдать. На сей раз из калитки вышли все: Рыж Дьявлин, его жена, мальчик и девочка. Он одной рукой обнимал жену. Он сказал: Какой замечательно прекрасный день! Жена и девочка сказали: Чудесный! а мальчик сказал: Ага.

Я наблюдаю за его домом часами. Дальше по улице автобусная остановка со скамейкой; сижу там, в основном занимаюсь физикой твердого тела. Способен сосредоточиться почти как раньше.

Сидел сегодня перед домом, и тут подъехало такси. Все вышли, погрузили чемоданы, его семейство село в такси, и он сказал: Хорошо вам развлечься.

Жена сказала: Жалко, что ты не едешь А он сказал: Ну, может, приеду попозже И такси уехало.

Сейчас или никогда.

Я подошел к дому и постучался, но никто не ответил. Я решил, что он все-таки внутри, и обошел дом. В окнах первого этажа его не увидел и забрался на дерево. Он стоял в спальне, к окну спиной. Вышел из спальни в ванную. На туалетном столике три или четыре флакона из-под лекарств и бутылка «эвиана». Таблетки из флаконов грудой на столике — пара сотен, наверное.

Он вернулся в спальню с новым флаконом. Поборолся с крышечкой от детей, потом с ваткой, потом высыпал на столик еще пятьдесят таблеток. Налил воды в стакан и взял две таблетки. Засмеялся, отложил. Вытащил пачку сигарет и закурил. Потом вышел из спальни.

Я не разглядел, что за таблетки он собрался пить.

На каждом этаже под окнами по стене бежал такой узкий декоративный каменный карниз. Этажом выше было открыто окно, на крышу свисала ветка. Карниз всего в дюйм шириной, но раствор между кирпичами крошился, и я прикинул, что уцеплюсь. Взобрался по дереву, перелез по ветке, встал на карниз. И потихоньку двинулся к окну. В одном месте карниз зарос плющом, и я уже подумал, что придется вернуться, — ногу поставить некуда и никак не пробиться сквозь плющ к стене. Но подергал за этот плющ, и он оказался толстый и крепкий, и я вцепился в него и стал перебирать руками. Потом опять на карниз. Залез в окно. Вышел за дверь, сбежал по лестнице, даже не пытаясь потише. Не сразу нашел спальню — за одной дверью обнаружился кабинет, за другой чулан. Потом нашел. Он уже опять сидел в спальне. В руке стакан.

Я сказал: Вы что делаете?

Он ответил, не удивившись: А ты как думаешь?

Я сказал: Это парацетамол?

Он сказал: Нет.

Я сказал: По-моему, аспирин тоже не стоит.

Он сказал: Это не аспирин.

Я сказал: Тогда, наверное, ничего страшного.

Он засмеялся. Как будто удивился, что удивился. Он сказал: Ты кто?

Пути назад не было.

Я сказал

Я ваш сын.

Он сказал

Да ладно. Мой сын совсем не такой.

Я сказал

Я другой сын.

Он сказал

А, я понял.

Он сказал

Погоди, что-то не складывается. Когда я уезжал, мальчик был только один, я точно помню. Один мальчик, одна девочка. Ты же не станешь утверждать, что тебе пять лет. И кроме того, она бы мне сказала, если бы родила без меня.

Ясно было одно: сказать сейчас Вообще-то, я вам не сын — это гарантированно осложнить положение еще раз в сто. Я сказал: Не от вашей жены. Я сказал: Моя мать говорит, что вы отец. Может, ошиблась. Это было примерно 12 лет назад.

Он сказал

А, теперь понял.

Он допил и поставил стакан.

Сейчас неудачный момент, сказал он. Понимаешь, я не могу перестать об этом думать. Но не могу никому рассказать. Люди не хотят видеть. Я не хочу видеть, как они не хотят видеть. А они видят, что я не хочу видеть, как они не хотят видеть.

Он сказал

Мне и так приходится оберегать толпу народа. Я не могу брать лишних. Лучше уходи, прости.

Я сказал

Меня не надо оберегать.

Он сказал

То есть что? Можно об этом говорить? Чего ты хочешь.

Я сказал

Я хотел с вами повидаться.

Он сказал

Мы повидались, теперь уходи.

Я сказал, что уйду.

Он сказал

Ты знаешь, сколько мне лет? 37. Я бы мог прожить еще 40. Или 50. Люди до 100 доживают.

Он сказал

Я это вижу каждый день. И оно не уходит. Эти глаза видели, то есть были в одной комнате, то есть ты, может, смотрел «Лира» — когда ослепляют Глостера, люди морщатся. Как думаешь, каково смотреть на окровавленную глазницу, в которую ткнули пальцем? Он плакал другим глазом. Лир тебя потом не преследует, не является по ночам, а когда все по-настоящему, видишь это беспрерывно каждый день. Думаешь о другом, снова, снова и снова. Не в крови беда, а в том, что это сделал человек.