Потерянная, обретенная

– Какое убожество! – кривит губы Рене. – Знаешь, вместо этой жалкой ленточки я бы повязала золотой шнур, а рядом…

Я не дослушиваю, что Рене собирается разместить рядом – гнездышко ржанки с золотыми яичками или огромный букет незабудок. Пораженная неожиданно пришедшей мыслью, я сжимаю ее руку.

– Рене, мы должны вести себя разумно, экономить, и тогда… Тогда весной мы поедем к морю!

Складка, появившаяся на лбу Рене при словах «разумно и экономно», сразу разглаживается.

– К морю? На курорт?

– Да, да, – отвечаю я. – И мы научимся плавать и нырять, и будем лежать в шезлонгах на пляже, и играть в мяч…

– …и познакомимся с миллионерами! – кивает Рене.

Пусть с миллионерами, думаю я. Море! Я увижу море! Эта простая мысль заставляет мое сердце биться сильнее, я и сама не понимаю, почему она так волнует, так радует меня…

Уходя, я оборачиваюсь, чтобы напоследок взглянуть на чудесную шляпку. Но вижу только навес из белого полотна над витриной, который бьется от ветра, вижу скачущие черные буквы на нем:

«ШАНЕЛЬ».

Глава 8

Весной мастерская Рене получает большой заказ, наши фонды пополняются, и к июню, тщательно пересчитав наличность, мы решаем осуществить свою заветную мечту – съездить на курорт в Довилль. Я очень взволнована предстоящей поездкой – ведь я и в Париже почти нигде не бываю, кроме колледжа и театра. Нас ждет огорчение: дешевых билетов уже нет, к морю едут все. И мы пускаемся на невиданный для себя расход: покупаем дорогие билеты во второй класс. Мы долго с удовольствием рассматривали розовые прямоугольники картона. Второй класс! Мягкие диваны, тонкие ароматы, цветы, неслыханная роскошь!

В купе нет никаких цветов, а пахнет, как и во всем поезде, углем и пылью, но я даже не успеваю ощутить разочарования. Предотъездные хлопоты так меня утомили, что я засыпаю, едва войдя в вагон. А Рене…

Что ж, Рене, кажется, времени не теряет. Сквозь сон я слышу ее нежный, воркующий смех – так она смеется только когда рядом мужчина, и мужчина привлекательный. Меня отчего-то берет досада. Я испытываю странное недовольство, как будто она покушается на что-то, принадлежащее мне. Проанализировав это чувство, понимаю, что мне просто хотелось еще поспать, а меня разбудили. Но показывать, что проснулась, я не намерена. Мне совершенно не хочется вставать с дивана растрепанной, помятой, с отпечатками жесткой вагонной подушки на щеке. Дождусь, пожалуй, когда мужчина выйдет на площадку покурить. А если он не курит?

Но я знаю – курит. В купе чувствуется легкий аромат его табака.

И тут звучит его голос:

– Так значит, вы еще никогда не видели моря?

Этот голос прекрасен. Он мягок, словно бархат. В нем отчетливо слышится иностранный акцент. Кроме того, наш сосед по вагону второго класса говорит как власть имущий. Как человек, уверенный в своей силе. Мне самой кажется странной моя проницательность.

– Такая юная девица и совершенно одна?

Видимо, Рене молча указывает на меня, потому что в голосе ее собеседника слышится усмешка:

– Две юные девицы. У ваших родителей есть основания беспокоиться.

– Мы сироты, – быстро говорит Рене. – Моя мать умерла несколько лет назад. А Катрин даже не помнит своих родителей.

Рене настолько же любит упоминать о нашем сиротстве, насколько я ненавижу. Ей доставляет удовольствие выглядеть бедной, покинутой всеми голубкой. Мне же – наоборот.

Мужчина в соответствующих ситуации выражениях выказывает сожаление.

– Я покину вас на некоторое время, – сообщает он наконец. Я слышу сухой щелчок – это открывается и закрывается портсигар. – Вы не курите?

– Нет, – отвечает Рене.

– И хорошо. Говорят, курение вредит цвету лица. Было бы жаль утратить такой румянец.

Он выходит. Очень вовремя – у меня совершенно затекла рука. Как только закрывается дверь, я вскакиваю с диванчика. Рене похожа на кошку, только что закусившую блюдцем сметаны.

– А ведь мы еще даже не доехали до Довилля! – говорит она, блестя глазами. – О, Катрин!

Она не может сдержать ликующего смеха. Я быстро расчесываю волосы, надеваю шляпку, разглаживаю руками подол своего скромного платья. Рядом с Рене я выгляжу как воробей рядом с разноцветным попугайчиком. Впервые в жизни мне становится от этого горько.

– Он англичанин, – шепчет Рене, ничего не зная о горечи, отравляющей в эту минуту мою душу. – Такой красивый! От него исходит сила… Думаю, он очень богатый и знатный. Может быть, он даже… принц?

– Угу, – говорю я, выдергивая из подола нитку. – Принц. В вагоне второго класса.

– Инкогнито, – возражает Рене, значительно поднимая палец. – Что ты об этом думаешь?

– Думаю, тебе нужно поменьше читать романы в мягких обложках.

Мы могли бы по-настоящему поссориться, но тут дверь открывается. Англичанин стоит на пороге. Рене была права по крайней мере в одном – от него в самом деле исходит некая сила. Но именно в эту секунду он выглядит скорее растерянным.

– What… – начинает он и делает жест рукой перед лицом, словно пытаясь смахнуть с него что-то невидимое. – What the hell!

Он смотрит на меня. Мы с Рене обмениваемся взглядами. Неловкий момент.

– Простите меня, мадмуазель, – говорит «принц инкогнито», – сейчас, при боковом освещении из окна, вы показались мне очень похожей на одну особу… Я был удивлен и, кажется, произнес несколько слов, не предназначенных для девичьих ушек.

– Не страшно, – усмехается Рене. – Мы не знаем английского.

Рене стоило бы говорить за себя одну – я-то немного знаю английский, хотя в бранных выражениях действительно не преуспела. Она продолжает щебетать, но англичанин все так же смотрит на меня. У него правильное лицо, ярко-зеленые глаза умны и проницательны.

– Но какое сходство! – повторяет он, удивленно качая головой. – Сейчас, когда вы повернули голову, я мог бы поручиться…

– Это ваша возлюбленная? – Рене идет напролом. – Та, на кого похожа Катрин?

Но англичанин ей не отвечает.

– Вы не можете быть ее дочерью, она слишком молода для этого. Но могли бы быть младшей сестрой. У вас есть сестра, мадмуазель?

– Очень много сестер, – отвечаю я, стараясь выдержать веселый тон. – Все викентианки – мои сестры, а моя мать – само милосердие.

– Прекрасно сказано, – кланяется англичанин. – Француженки очень остроумны. Я боялся, что дорога будет скучной, но сейчас вижу, что мои опасения были напрасны.

– Как может быть скучно в дороге! – восклицает Рене.

– Вы, вероятно, привыкли путешествовать в автомобиле? – спрашиваю я. По лицу англичанина снова скользит тень изумления. Надо же, а я так много слышала о невозмутимости этой нации!