Потерявшиеся в России

– Что же нам и гордиться нечем?
– вяло возразил Ви-талий Юрьевич.

– А вот по большому счету - нечем! Резко отрубил Алексей Николаевич.
– Если у тебя спросить, чем ты гор-дишься, ты наверняка начнешь приводить примеры из ис-тории или из советского прошлого. А действительно, чем гордиться? Тем, что мы, богатая страна с нищим населени-ем, торгующая сырьем? Или тем, что я, профессор, полу-чаю за свой труд копейки и хожу в потертом костюме? А ты знаешь, что на вопрос социологов из фонда обществен-ного мнения 'Какое чувство возникает у вас в отношении нашей страны?', сорок процентов ответили: 'стыд', а рос-сийский флаг, гимн и герб в качестве символов новой Рос-сии воспринимают лишь семь процентов.

На Западе основной патриотизм всегда заключался в собственном доме, семье, свободе, достойной жизни, а не в 'безымянной высоте'. Вместо того чтобы бороться с бед-ностью и воровством, нас опять потчуют лозунгом типа 'Россия - наше отечество' и 'Москва - город герой'. Ни в Англии, ни в Америке никому даже в голову не придет вы-весить на улицах растяжки типа 'Великобритания - наша великая Родина'...

Алексей Николаевич замолчал. Молчал и Виталий Юрьевич. Он сидел насупившись. Ему было больно и обидно за себя и за Россию, которую он любил искренне, и другой родины никогда для себя не хотел. Он ей всегда гордился и находил веские аргументы в защиту величия своей страны. Но сейчас он не мог возражать, потому что возражать было просто нечем. Это его мучило, и он стра-дал. Ему вдруг стало нехорошо. Тошнота подступила к горлу, и он стал сглатывать заполнившую рот слюну, по-том налил из графинчика в бокал водку и выпил, с трудом протолкнув обжигающую жидкость в желудок. Поперх-нулся, поставил пустой бокал на журнальный столик и ска-зал: 'Ibi bene, ubi patria '.

Алексей Николаевич исподлобья смотрел на друга и в голову лезли слова про гоголевскую тройку, только на во-прос 'Куда же ты теперь несешься, русская тройка?' - опять не было ответа.

Глава 18

Новость, которую сообщила Лена, была ошеломляю-ще неожиданной. Она выходила замуж. Мила искренне по-радовалась за Ленку, но все произошло как-то неожиданно скоро. Ведь они с Ревазом и знакомы-то были всего месяц. Из всех подруг только она, да Даша ходили незамужними, и уже мать Лены Тамара Федоровна стала опасаться, что та вообще останется в девках, и ворчала, изводя дочь:

– Все подруги замуж повыходили, детей нарожали, одна ты перстом сидишь. Вокруг тебя мужиков полно, а ты все принца ждешь.

– Мам, хватит уже!
– огрызалась Лена. За кого попало я выходить не собираюсь. Лучше одна буду. Внука тебе надо, так я рожу.

– Ты что мелешь?
– пугалась Тамара Федоровна.
– В роду такого не было, чтоб в грехе рожать.

Она поджимала губы и уходила на кухню, где громче обычного принималась грохать кастрюлями. А через ка-кое-то время начиналось все сначала:

– Вон посмотри, Ольга Алексеевна с Катей гуляет. Та-кая девочка прелестная. Уже в школу осенью пойдет. А ты все ждешь чего-то. Смотри, дождешься, пока все отвер-нуться от тебя. И мать помрет. Будешь одна горе мыкать.

– Мам, опять ты за свое?
– сердилась Лена.
– Ну, Катя, ну, хорошая девочка. А что хорошего-то? Без отца.

– Да, не повезло девке, - соглашалась мать.
– Но хоть дочка - радость.

– А я так не хочу. Насмотрелась. Кто рано замуж вы-скочил - все уже поразвелись. Вон Машка Трофимова из нашего класса и трех лет не прожила.

– Маша? Трофимова? Развелась?
– ахнула Тамара Фе-доровна.

– Опомнилась. Год назад. А ты знаешь, что сейчас по статистике на три брака один развод, то есть каждый тре-тий разводится. Ну, и на что оно такое счастье?

– Господи, воля твоя! Что творится!
– сокрушенно ка-чала головой Тамара Федоровна и снова уходила на кухню.

Но с некоторых пор Тамара Федоровна стала замечать перемены, которые происходили с дочерью. Вроде все то же: по-прежнему уважительная, покладистая и вежливая - грубого слова не скажет, и вообще, сначала подумает, по-том сделает. Да у нее все с детства серьезно и обстоятель-но. А только вот чаще стала улыбаться, а когда убирается или моет посуду, напевает что-то себе под нос тихонько. Да и вообще, вся светится, будто внутри нее лампочку сто-свечовую зажгли. Да и с работы раньше приходила усталая и прежде посидит, потом идет ужинать, а сейчас одежду долой, в ванну, потом на кухню, и все весело, будто и не отработала смену в больнице. И, наконец, Лена открылась:

– Мам, я хотела тебе давно сказать, но как-то боялась, что это не очень серьезно... За мной ухаживает один моло-дой человек. Мы с ним встречаемся. Ну, то есть, он меня встречает, провожает, правда не до дома, потому что я не хочу, чтобы нас соседи видели вместе.

– Так это цветы от него значит. А я, дура, по простоте своей думала, что это от больных.

– От него, мам, Завтра мы идем к его родителям. Так что я приду поздно. Я говорю, чтобы ты не волновалась.

– Ой, дочка, да как же это? Я ж догадаться должна бы-ла. Ведь вижу, что с тобой не так что-то.

– Да так все со мной, мама. Так!
– Лена со смехом об-няла мать за шею и прижалась к ней.

– Что хоть за человек? Кто он?

– Он тоже врач, и он... хороший человек.

– Как же вы познакомились?

– В больнице.

– Он что, работает в вашей больнице?

– Да нет. Его отец лежал с микроинсультом в моей па-лате. А Реваз...

– Его зовут Реваз?
– уточнила Тамара Федоровна.
– Он не русский?

– Он армянин. Мам, а это важно? Какая разница, ар-мянин, грузин? Важно, что он мне нравится.

– Тамара Федоровна пожала плечами.

– Ну вот, - продолжала Лена.
– Реваз каждый день приходил к отцу в больницу.

– И как же он тебя высмотрел?
– полюбопытствовала Тамара Федоровна.

– Ой, смешно, мам, - Лена засмеялась.
– Меня сначала высмотрел отец, потом я видела, как ко мне приглядывает-ся мать.

– Так ты и с матерью уже познакомилась? То есть, его родители в курсе ваших отношений, - подвела итог Тамара Федоровна.

– Не только в курсе. Они-то меня и сосватали.

– Как это?
– удивилась Тамара Федоровна.

– Ну вот, я и рассказываю. В первый день Григор Ара-келович, отец Реваза, позвал меня: 'Девушка, можно вас на минуточку'. Я сказала: 'Я вам не девушка, я врач и зовут меня Елена Дмитриевна'. Видела б ты, как он смутился. А на следующий день то же самое Реваз: 'Девушка, можно вас на минуточку'. Я опять: 'Я вам не девушка, я врач. А зовут меня Елена Дмитриевна'. Потом я все время ощуща-ла на себе его взгляд и видела, как он на меня смотрит, не разглядывает, а просто смотрит, вроде глаз не может ото-рвать. Потом стал носить цветы. Приходит к отцу, но пре-жде найдет меня и отдаст цветы. Сначала мне было нелов-ко. От врачей как-то неудобно, и сестры перемигивались. Я после его цветов полдня краснела, да еще он сидит в пала-те и чуть что: 'Елена Дмитриевна, Елена Дмитриевна'. Семен Моисеевич за меня заступался: 'Не обращайте, - го-ворит, - Елена Дмитриевна, ни на кого внимания. Разве вы не заслуживаете цветов. Кому же их дарить, если не вам?' Через неделю Реваз дождался, когда я заканчиваю работу, и пошел провожать. А как-то он проговорился, что родите-ли ему все уши прожужжали, расхваливая меня, а мать все повторяла: 'Вот бы тебе, Ревазик, такую жену, а мне такую невестку'

– А матери ни слова, - с запоздалой обидой сказала Тамара Федоровна.
– Не думала, что ты такая скрытная.

– Не обижайся, мам. Я же знаю, что выдать меня за-муж - твоя 'идея фикс'. Сейчас бы началось: 'Ну что? Ну как?'

– Вот видишь, как ты о матери думаешь? Мать у тебя прямо дура набитая выходит, - запричитала Тамара Федо-ровна.

– Да не дура, мам. Но зачем я тебя стала бы волновать, если сама была не уверена, что это серьезно?

– Так что, у вас уже все решилось?
– напряглась Тама-ра Федоровна.