Повелитель корней

— Немало. Больше склянки.

— Может ребятам спать на кораблях?

— Там же очень тесно. В них ведь людей вон сколько набилось. Всем лечь негде разом.

Берослав медленно прошелся по палатке.

Молча.

Ситуация ему не нравилась. Корабли стояли слишком уязвимыми. Но тут — у укрепленного лагеря имелся хоть какой-то шанс. Впрочем, ауксилию, как экипажи он не трогал и не привлекал к тренировкам и работам по укреплению лагеря. Просто в силу того, что они не были отданы под его подчинение, оставаясь сами по себе. Более того — отец по римским законам ему мог приказывать, что создавало тонкие и острые моменты. Отчего князь и не обострял, дабы не плодить ненужные юридические курьезы…

— Если германцы ночью перейдут брод и нападут на корабли… — нарушил тишину отец.

— То, что? Много они разом не проведут? Речная гладь хорошо просматривается.

— А брод, что ниже по течению?

Сын нахмурился.

— Они ведь могут перейти там и ночью обойти лагерь со стороны степи, не привлекая внимание.

— Эти люди — смертники. Ты же понимаешь, что их потом убьют.

— Я — понимаю. И их конунги понимают. Но эти корабли…

— Я отлично понимаю, что значат эти корабли! — несколько грубо перебил отца Берослав. — Ладно. Пойдем на месте посмотрим. Может быть, что-то придумаем…

* * *

Марк Аврелий стоял с совершенно потерянным видом и смотрел куда-то в пустоту. Так-то на тело собственного сына, но расфокусированный взгляд заставлял усомниться в том, что он там что-то видит.

Коммод…

Он родился 31 августа 161 года. То есть, даже до 10 лет недотянул, пусть и совсем немного. Впрочем, для своих юных лет он выглядел удивительно большим. В чем-то даже гипертрофированно. Так глянешь — и подумаешь, что уже взрослый — вон какой здоровый вымахал.

Поначалу Марк Аврелий считал это благословением богов и не мог нарадоваться. Но потом стало ясно — специфика сына скорее насмешка, так как Коммод хромал умом настолько явно, что это было видно уже в самом малом возрасте.

Нет… он разговаривал и вел себя вполне нормально. Но… очень уж примитивным был. Ничем интеллектуальным не интересовался и не признавал ничего, кроме игрищ с гладиаторами да прочих силовых забав. И мать ему уже с самых малых ногтей все это позволяло…

Раздались тихие шаги.

Император даже не обернулся. Он прекрасно знал, кто к нему подошел. Знал ее уже лет десять и даже порой вожделел, держа, впрочем, дистанцию.

— Мой сын умер, — глухим голосом произнес Марк Аврелий не оборачиваясь.

— Твой?

— Оставь! Не нужно этих дурных сплетен. Хотя бы из уважения к моему горю.

— Приведите его, — достаточно громко скомандовал женщина.

И несколько преторианцев потащили кого-то от двери.

Крайне недовольный, он повернулся и поглядел в сторону этой возни.

Этим «кем-то» оказался хорошо знакомый ему гладиатор. Один из любимчиков супруги, с которой она предавалась утехам. Впрочем, в империи почти все влиятельные люди держали рабов и рабынь для удовольствия. Чтобы не блудить. Ведь рабы — собственность, и секс с ними не считался изменой. Разумеется, блюдя здравый смысл и не плодя… хм… левое потомство.

— И зачем все это? Я же просил. — с болью в голосе спросил Император.

— Выслушай его, — произнесла жрица Исиды.

Марк Аврелия с тоской взглянул на нее.

Красивая.

Сочная.

От нее буквально пахло страстью и властью. Но он ее побаивался. Как из-за своей слабости, так и ее силы. За этой жрицей стояло СТОЛЬКО женщин, что… попробуй ее обидь. Потеряешь все лояльное окружение вмиг. Так что… иному бы он давно сказал проваливать или того хуже, а ее… лишь устало спросил:

— Ну и зачем?

— Выслушай его.

Император поморщился и нехотя махнул рукой, дескать, давай, веди уже его.

Гладиатора сразу этого подтащили ближе и жестко осадили на колени. Он заскрипел зубами, а потом… заговорил. Прежде всего о том, что настоящий отец Коммода — он. И что они с Фаустиной…

— И как же вы это делали? — глухо и безжизненно спросил Марк Аврелий.

— Она принимала травы, чтобы не понести от тебя. И рожала от меня.

— Зачем?

— Не знаю. Мне казалось, что она тебя ненавидит.

— То есть, ты хочешь сказать, что все мои дети от тебя? — несколько удивленно переспросил император.

— С того умершего малыша перед Аурелией до Марка Вера. Потом она выбрала себе любовника помоложе.

— А до того?

— Не знаю.

— И зачем ты мне это рассказываешь?

— Она, — кивнул он в сторону верховной жрицы, — обещала мне быструю смерть за признание, а им жизнь.

— Взамен чего? Чем она тебе грозила?

— Тебе лучше не знать, — словно кошка промурлыкала верховная жрица Исиды. — Поверь, мы умеем наказывать так, что любой сочтет смерть избавлением.

— Ты могла запугать его. — серьезно произнес Марк Аврелий.

— Пускай поклянется своей душой на оружие. Он кельт, но этот обычай чтит. И просил его после смерти сжечь.

Марк Аврелий подошел ближе.

Достал спату одного из преторианцев и поднес к лицу этого гладиатора.

— Клянись.

— Клянусь своей душой перед богами… — начал он развернутую клятву. Явно подготовленную заранее. После чего чуть вытянулся вперед и поцеловал поле клинка.

Император же отшатнулся назад, услышав и увидев это действо. Еще сильнее обескураженный, чем раньше.

— Тварь… — тихо процедил он. — Какая же она тварь. А я верил ей. Считал, что эти слухи распускают завистники и враги.

— Было знамение, — осторожно произнесла верховная жрица, жестом отпуская преторианцев с гладиатором.

— Знамение?

— Страшная угроза нависла над Римом. И он, — указала она на тело Коммода, — должен был стать началом конца.

— Ты его убила?

— Его убила змея. Мне ведь верно донесли?

Марк Аврелий нервно дернул губой, но кивнул, после долгой паузы. А потом спросил:

— Зачем? Почему так не сказала?

— Повторюсь — я не убивала. Сразу, как разгадала знамение, я стала искать причину, пока не наткнулась на этого раба. Это оказалось несложно, хоть и потребовало времени. Фаустина сама болтала без меры, похваляясь среди подруг своими любовниками. А внешнее сходство этого гладиатора с Коммодом не оставляло никаких сомнений. Дальше уже… ну ты понимаешь… — сделал она неопределенный жест.