Повесть об учителе

Ольга:

– Я знаю этого человека. Живёт, по-моему, в третьем подъезде. Его фамилия не то Трубников, не то Прудников. Он, когда был в группе народного контроля, приходил к нам проверять расход электроэнергии...

– Полезная информация, -- подытожил Илья. И уже сыну:

– Так вот, разыщи его и непременно извинись. Иди прямо сейчас. Наверно, он уже дома. Не пойдёт же на улицу в замаранной рубашке.

Минут через двадцать Пашка вернулся.

– Нашёл жертву своей небрежности?
– - спросил отец.

– Нашёл.

– Извинился?

– Извинился. Я ещё сказал ему: "Давайте я постираю вам рубашку и выглажу. Я это умею".

– А он?

– Засмеялся и пожал мне руку.

Родители переглянулись.

– Теперь мы с мамой тобой довольны, -- закрыл инцидент Левашов-старший.
– - А в будущем с людьми будь внимательнее. И с мячом, и без мяча.

Годы, годы... Казалось бы ещё недавно он входил в новый для него мир школьной педагогики словно на цыпочках. Мир этот таил в себе столько нюансов и неожиданностей, что на первых порах перед очередным уроком, испытывал глубоко затаившуюся робость. Хотя предмет свой знал и старался говорить уверенно, но эта робость ещё долго пульсировала в нём. Сможет ли достойно ответить на подковыристый вопрос, не соскользнёт ли к монотонной занудливости, не сорвётся ли от какой-то ребячьей выходки?

Смог. Не сорвался. Всё-таки командирские годы дали ему немало: там ведь тоже педагогика.

Во время зимних каникул ходил с десятиклассниками в лыжный поход. В школе появился музей 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса (первым 3-го июля 1944-го ворвался в Минск). Левашов был мотором этого дела, приобщив к нему группу подвижников. А, самое главное, почувствовал: между ним и ребятами возникла душевная связь, когда не умаляя привычную субординацию учитель -- ученики, на первое место выходит то, чего он так упорно добивался: содружество.

... В день его рождения к нему домой заявились с полдюжины десятиклассников -- делегация. Поздравили. И тут Климович принёс из прихожей внушительный пакет, больше напоминающий мешок. Стал развязывать.

– Это что за агрегат?
– - изумился Левашов.
– - Пружины, рукоятка... Ага, силовой тренажёр.-- Голос посуровел.
– - Ценю ваше добросердечие, но подарков из магазина не принимаю.

Климович:

– Это не из магазина, Илья Алексеевич. Сами сделали. Знаем: спорт вы уважаете. Видели вас в спортзале.

Он припомнил... Да, было. Зашёл туда размяться, а там урок физкультуры. Ничего, хватило на снарядах места и ему. Сделал "склёпку", на кольцах -- "угол", подтянулся на перекладине десяток раз...

Былое лейтенантское тщеславие: знай наших!

Видимо, тот его "заход" ребятам запомнился.

Взявшись за ручки тренажёра, растянул пружину.

– Ого! Крепенько. Да тут и для ног устройство, и спину можно качать. А уж руки -- само собой.

Подарком был тронут.

– Ну, мои дорогие Кулибины, это то, что мне надо.
– - Прижал руку к сердцу и на несколько мгновений застыл. Потом стал по стойке "смирно".
– - Моё вам физкультурное спа-си-бо!
– - Озорно повёл плечами.
– - Где мои семнадцать лет, если уже сорок? Но ничего, наберу на вашем тренажёре силёнок и когда-нибудь войду к вам в класс на руках. Надо же иногда мозги встряхнуть!

После визита "делегации" его долго не покидало ощущение какой-то особой приподнятости, когда не так уж давят неизбежные проблемы и всякого рода бытовые неурядицы.

Быть на своём месте. Уверенно быть. Это ли не мерило профессиональной состоятельности! Размышляя на эту вечную тему, подытожил: Ну что, Илья Алексеевич... Ты не ошибся в выборе профессии.

Хорошее настроение, как лёгкая морская волна, ласково шуршащая по песку. Гладит, напевает... Кажется, что эта гармония моря, суши и неба навечно вросла в окружающий мир. Но в атмосфере что-то сдвинулось, и налетевший ветер смял эту умиротворённость. Море, оскалившись белыми гребнями волн, яростно захлестало. И уже нет у него никакого ритма, никакой гармонии. Злобно ревёт, плюется на берег мусором. Клокочущий хаос.

К переменчивости погоды люди всё-таки привыкают. Да и синоптики не дремлют. Но привыкнуть к катаклизмам в общественной жизни куда труднее. И где их взять этих предсказателей? Мало кто мог предположить, что в результате вполне демократических выборов бывший директор заурядного совхоза, объявивший себя непримиримым борцом с коррупцией, став президентом, ринется к личной диктатуре и начнёт старательно вытаптывать ещё слабые ростки демократии первых постсоветских лет. А где диктатура, там общественная жизнь всё больше напоминает казарму.

"Вы слышите, грохочут сапоги..." Поэт, "выдавший" эту строку, имел в виду совсем другое и вряд ли предполагал, что она станет символом амбициозной, эгоистичной власти.

"Сапоги" загрохотали и в школе. Их грубую поступь Левашов услышал, когда в школьный обиход вошло весьма странное для творческой профессии, к какой относил работу педагога, слово "контракт". Теперь твоя профессия вовсе не творческая и не многолетняя, если не сказать, пожизненная. Ты теперь контрактник, а значит, человек здесь временный. Тебя наняли, вот и исполняй, что велят. А начнёшь ерепениться, выбираться из уготованных тебе желобков, укажут на дверь: "Контракт с вами прекращён".

Конечно же, они с Ольгой обменивались школьными новостями и мнениями. "А как там у вас?"

– А у нас, -- рассказывала Ольга, -- знаешь, как учителя между собой зовут директора? Аракчеев. Не все, большинство боится, но эта кличка к нему прилипла. Не распоряжения отдаёт -- команды. Не скажу, что грубит, но часто тон уж очень металлический. "Позовите мне такого-то или такую-то!" "Вам ясно? Всё, идите!" Любит читать нотации. А начнёшь оправдываться -- оборвёт. Ну, а твоя директриса?

– Моя, -- ухмыльнулся Илья, -- ангел во плоти. Особенно, когда воркует с начальством.

– А с вами, учителями?

– С нами?
– - И cловно председатель аттестационной комиссии: -- Как положительное явление следует отметить: доходчиво и своевременно доводит указания вышестоящих инстанций до педагогического коллектива.

Ольга фыркнула.

– Видать, дамочка вполне на уровне "чего изволите?" Только вот с этими указаниями такой перебор, что хоть забастовку устраивай. Ну сам посуди... Вызывает меня директор. "Сегодня вечером будете дежурить на дискотеке". Я ему: "Олег Николаевич, вы же ломаете мои планы. Сегодня вечером я должна проверить тетради учеников и подготовиться к завтрашнему уроку". А он: "Ольга Максимовна, я дважды повторять не буду".

Ну что я могу? Могу отказаться, но этот мой отказ мне потом дорого обойдётся. Контракт не продлят. А сколько раз мы, учителя, пропалывали и поливали школьные клумбы, убирали на воскресниках школьный двор, возили детей на экскурсии! И всё это бесплатно. На нас экономят. А платят за нашу основную работу -- сам знаешь. Что-то не заметила, чтобы у нас с тобой в загашнике хоть сколько-нибудь приличная сумма накопилась.

То, что слышал от Ольги, новостью для него него не стало. И у них в школе то же самое. Все эти дополнительные нагрузки, конечно, утомляли, но главный пресс для него, учителя истории, -- пресловутая идеология.