Повесть об учителе

С мозгами не получилось. Подавал дикие команды. Многие разрывы были за пределами видимости, и если бы не бдительность одного из командиров батарей, после очередной команды Мягкова снаряды могли бы разорваться возле НП.

С генеральского командного пункта:

– Что там за чучело вместо командира дивизиона?! Огонь прекратить!

Мягков был смещён с должности. Назначили его на майорскую должность: комендантом гарнизона в военный городок весьма далекий от Минска. Уже не сработали ни академический "поплавок", ни блатные связи. Впрочем, с развалом Союза эти связи утратили свою значимость. Уже разные государства, а, значит, и армии.

Особиста тоже куда-то перевели, Говорили, что и он "погорел": вскрылись его "халявные" автозаправки и не только.

Дал о себе знать Генкин. Уже из Израиля. Учится в Хайфском технионе на инженера по мобильной связи. Был на военных сборах и надо же -- в артиллерии, только самоходной. Значит, учли его военное прошлое.

Прислал фотографию. В военной форме, взгляд весёлый, даже озорной. Из под лихо сдвинутого к виску берета свесилась курчавая прядь. Мягкие погончики, распахнутый ворот форменной рубашки. Всё просто, удобно.

Левашов невольно сравнил это с их военной формой ещё с советских времён: Громоздкая фуражка -- на каску уже не наденешь. Под кителем -- рубашка с обязательным галстуком, словно для того и придуманным, чтобы труднее дышалось. А в полевой форме -- ремни, ремни, словно сбруя для лошади. И ведь какие-то умники в Министерстве обороны предложили и утвердили подобную нелепость.

Ладно, Бог с ней, с этой формой. Не в ней главное. Больше всего удручало, что в ходе всех недавних потрясений армия деградировала по всем параметрам. Дошло до того, что служивым стали платить поистине жалкую зарплату. От молодых офицеров посыпались рапорты об увольнении.

Зарплата, конечно, дело серьёзное, -- размышлял Левашов.
– - Могут её и значительно повысить: для власти подобные "шутки" с армией опасны. Но ведь не ради же денег стал он военным. "Есть такая профессия -- Родину защищать". Теперь эта звонкая фраза ушла для него в прошлое: надломился стимул, на котором держалось его армейское усердие, вобравшее в себя столько сил и души. Кому и чему теперь служить? И кто собирается ныне напасть на Беларусь? Польша, Литва? А, может, Украина? О России и говорить нечего. Возвышенное понятие "Отечество" вытеснялось более прозаичным -- "государство". Это ж какое теперь государство будет определять стратегию его жизни? Свора "прихватизаторов" из бывших партчиновников, кагебешников и прочей номенклатуры вкупе с новыми выдвиженцами, такими же алчными до денег и власти? А "простой народ" -- он ведь всякий. Из него и герои выходят, и подлецы. Так что он теперь должен защищать?

После мучительных раздумий решил: подаёт рапорт на увольнение.

Ему уже открылось многое, о чём раньше не знал или не очень-то задумывался. Ведь и до развала СССР могли воткнуть в какую-нибудь авантюру вроде Афгана или

советником, скажем, в Сирию, Анголу и вообще куда прикажут. А что он там забыл? Ради чего, ради какой высокой идеи должен рисковать своей жизнью и отнимать жизни незнакомых ему людей? Вот когда Отечество, действительно будет в опасности и совесть ему властно скажет: "защити!", он сам придёт в военкомат. А пока... Будущее виделось ему довольно туманно, но был уверен: более или менее приличный заработок найдёт. Голова ясная, руки работящие, здоровье -- слава Богу.

О десятке лет, отданных армии, не жалел. Эти годы прожиты честно. Они же и помогли его нынешнему прозрению. Так чего тут вздыхать! Черта подведена: прощай, оружие!

Рапорт его не залежался: шло сокращение армии. Уволен был "по-тихому" -- без благодарственного "адреса" и прощальных речей.

... Сосед по квартире, старый шабашник Федька Чигирь набирал бригаду строителей. Туда и прилепился Левашов. Строили дачи, гаражи, колхозные коровники -- где что подвернётся. Отдавая Ольге очередной заработок, сказал со значением:

– Вот так! Даже побольше, чем на военке.

– Побольше-то побольше, -- не проявила восторга рассудительная Ольга.
– - Не вечно же мотаться по шабашкам! А не поступить ли тебе, Илюша, в институт?

– Это в 30 лет? Поздновато уже в студенты. А кто семью будет кормить?

– Да ведь семья-то пока у нас куцая, -- вздохнула Ольга.
– - Ты да я, да мы с тобой.

Это была их общая печаль: так ждали ребёнка, но пока не получалось.

Всё-таки Ольга его убедила. Поступил на заочное отделение пединститута. Конкурс туда был поменьше, чем в другие вузы: учителя получали весьма скромную зарплату.

Выбрал истфак. История его давно привлекала. В конце горбачёвской "перестройки" на волне объявленной "сверху" гласности приоткрылись спецхраны и хлынул поток ошеломляющей информации. Рушились мифы, которые ещё недавно подпирали казавшееся незыблемым гигантское здание, названное развитым социализмом. Узнал он и о записочках Ленина, доселе тщательно скрываемых, с требованиями "тотчас навести массовый террор", "расстрелять или бросить в концлагерь", а то и "повесить".

Вот тебе и самый "человечный человек!" -- негодовал Левашов.
– - И этому идолу мы так поклонялись! Твёрдо решил: станет учителем истории -- прежнюю идеологическую жвачку -- на свалку! Называть вещи своими именами -- вот его кредо учителя-историка. А иначе как? Зачем тогда вообще нужна История, чему она научит?

Охотился в книжных магазинах за интересной для него исторической литературой, размышлял над прочитанным, делал выписки.

И по-прежнему работал в строительной бригаде.

Фёдор ему:

– Да брось ты свой институт! Зачем тебе в будущем хилая зарплата учителя? Ведь у меня ты получаешь вдвое больше.

– Ценю это, Федя, ещё как ценю! Но и ты, наверно, слышал: не единым хлебом жив человек.

Фёдор усмехнулся:

– Слышать-то слышал. Только ведь в этой жизни аппетитно пожевать -- разве пустяки? Эх, Илюшка!.. (Вздохнул). Хорошим ты у меня стал плотником. Но как был чудаком непрактичным, таким и остался. Может, жизнь тебя научит?

– Научит, Федя, непременно научит, -- обнадёжил Илья.
– - А я уж буду учить ребят. Может, после моих уроков, что-то путное из них и получится.

Пашка, долгожданный Божий дар, родился, когда Левашов уже заканчивал институт. Вот была радость! Едва Ольга оправилась после родов, подхватил её на руки и закружил по комнате, припевая:

Ах, как славно заживём

Мы теперь уже втроём!

Жена ответила поцелуем.

Оба педагога разработали целую систему Пашкиного воспитания. Родительская ласка -- да, но без сюсюканья! Ответственность с малых лет. Обязанности по дому. Ну и прочее, что надо для будущего мужчины.

В семь лет Пашка уже ходил в магазин за хлебом. Выкладывал сдачу. В десять покупал продукты для одинокой соседки-старушки, обездвиженной после инсульта. Неплохо учился. Однако пай-мальчиком не был. Участвовал в мальчишеской драке -- двор на двор, -- получив синяк под глазом. После дождя, играя с приятелями во дворе в футбол, угодил грязным мячом в проходившего мимо пенсионера. То-то было крику! На шум Ольга выглянула с балкона. Пашка, паршивец, стоял перед пенсионером, потупив голову.

Получил взбучку и от родителей.