Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи
Шрифт:
Поэтому если действительно и была некая тенденция к введению элементов гражданской регистрации, то после 1905 года – как это ни странно – наблюдалось движение в обратном направлении: передача записей, которые изначально велись гражданскими властями, духовным лицам, поскольку последние получили большее признание от государства. Да, баптистские метрические книги оставались в руках гражданских властей [478] . Но как только в 1905 году духовные лидеры других российских сектантов получили что-то вроде статуса духовенства и были признаны государственными служащими, можно было поручить им задачу ведения метрических книг [479] . Подобным образом, когда в 1912 году мариавиты были признаны «самостоятельным вероучением» – т. е. вероисповеданием, отличным от католицизма, а не сектой внутри него, – им было даровано право вести свои собственные метрические книги [480] . Немаловажно, что переход от гражданских к конфессиональным записям означал для этих групп явное возвышение, которое помещалo их, по меньшей мере в этом отношении, в равное положение с теми религиями, у которых всегда были конфессиональные метрические книги. В сущности, это придавало им статус полностью законных вероисповеданий, и, возможно, отчасти именно по этой причине старообрядцы и сектанты неоднократно требовали такой передачи до 1905 года [481] . Для правительства гражданская регистрация всегда была крайней мерой, а не принципиальной установкой – т. е. тем, к чему оно обращалось не в надежде создать модель для будущего, а скорее признавая, что другого приемлемого способа действия в отношении приверженцев данной конфессии просто нет.
478
Баптисты все же попросили, чтобы им разрешили вести свои собственные книги (РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 1035. Л. 33, 82 об.)
479
ПСЗ-3. 1905. № 26125. Раздел. 2. Пункт 12 (С. 260); Штюрмер Б.В. В Особое Совещание для согласования действующих узаконений с именным Высочайшим указом 17 апреля 1905 г. по делам веры. СПб., 1905.
480
РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 601. Л. 91–97. Это признание было продиктовано как практическими соображениями, так и приоритетом борьбы с католицизмом, в которой мариавиты воспринимались как полезный союзник правительства. См. краткий анализ в работе: Tuchtenhagen R. Religion als minderer Status: Die Reform der Gesetzgebung gegenuber religiцsen Minderheiten in der verfassten Gesellschaft des Russishcen Reiches, 1905–1917. Frankfurt: Peter Lang, 1995. S. 219–224.
481
Кроме
Заключение
Порядок метрикации имперской России ни в коем случае нельзя назвать совсем несостоятельным, несмотря на многие рассмотренные нами недостатки. К середине XIX века он охватывал огромное большинство населения, а события до и после 1905 года показали, что практику документации, опирающуюся на религиозные элиты, можно было сравнительно эффективно распространить на новые группы населения. Некоторые недостатки можно было бы исправить с помощью относительно незначительных изменений существующего законодательства, например внеся большее единообразие в метрические книги для подданных различных религий и конфессий [482] . Специфичные для каждого вероисповедания акты гражданского состояния во многом хорошо годились для нужд неоднородного самодержавного государствa, которое поддерживало дифференцированную систему прав и ограничений и стремилось укреплять религиозную дисциплину среди своих подданных независимо от их вероисповедной принадлежности. Объединив элементы партикуляризма и универсализма, российская система документации помогала укреплять единство империи, в то же время сохраняя статус и характер, свойственные различным религиозным общинам. Система создала более или менее единый гражданский порядок, который при этом признавал различия и институционализировал их.
482
В значительной степени проект гражданского уложения 1902 года был направлен на то, чтобы осуществить именно такую рационализацию, в большинстве случаев не отменяя конфессиональной основы книг. См.: Гражданское уложение. С. 374–379.
Тем не менее надо признать, что правительственные чиновники сами не были полностью удовлетворены конфессиональной системой, и многие из них, вероятно, с радостью приняли бы гражданскую регистрацию – по крайней мере, в начале XX века, – если бы ее введение было возможно. Многие критики также обращали внимание на недостатки существующего порядка, которые происходили, по меньшей мере частично, из конфессионального характера метрик: отсутствие единого координирующего органа, разнообразие форм метрик, сомнительная компетентность и надежность тех, кому поручалось вести записи. Четко осознавался тот факт, что государство заботилось почти исключительно о гражданских последствиях регистрации и что с его точки зрения в метриках не заключалось собственно религиозной специфики. После 1905 года МВД в основном признало необходимость, если не желательность, гражданской регистрации, а также вероятность ее введения в сравнительно недалеком будущем. Видимо, именно признание глубокого проникновения регистрации в столь многие аспекты жизни, регулируемой гражданским правом, а также опасения, что гражданская регистрация брака и легализация атеизма быстро и, возможно, неизбежно последуют за гражданской регистрацией, удержали правительство от того, чтобы предпринять реальные шаги по отделению существующей системы документации от церкви.
К началу XX века существующий порядок документации все больше вступал в противоречие с усилиями самодержавия по формированию новых, неопосредованных отношений со своими подданными. Как показывает ряд недавних исследований, самодержавие стремилось, будь то посредством введения всеобщей воинской повинности или индивидуального подоходного налога, построить нацию граждан и «индивидуализировать управление», способствуя формированию у подданных «новой близости с государством». Эти усилия по созданию сообщества граждан – хотя и в форме, совместимой с самодержавным политическим режимом, – и установлению связи с индивидами, а не опосредующими коллективными институтами, представляли собой важнейшие шаги на пути самодержавия к институционализации прямого правления и к более изощренным и действенным способам влияния на жизнь подданных [483] . То, что государство продолжало полагаться на служителей веры в вопросе регистрации актов гражданского состояния, а между вероисповеданием и гражданским статусом сохранялась тесная связь, показывает, насколько слабым оставалось объятие государства для своих подданных, представляя собой скорее широкий охват, а не крепкую хватку.
483
Sanborn. Drafting the Russian Nation; Стейнведел Ч. Создание социальных групп; Kotsonis Y. «Face-to-Face»: The State, the Individual, and the Citizen in Russian Taxation, 1853–1917 // Slavic Review. 2004. Vol. 63. № 2. P. 221–246 (цитаты: р. 222, 223). По проблеме прямого и косвенного правления см.: Scott. Seeing Like a State. P. 76–83; Tilly Ch. Coercion, Capital, and European States, AD 990–1992. Cambridge, Mass.: Blackwell, 1992. P. 103–117.
Перевод Наталии Мишаковой
Глава 6
ТАИНСТВО, ПРАВО И ИМПЕРСКАЯ ПОЛИТИКА: ЮРИДИЧЕСКОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ «СМЕШАННЫХ» БРАКОВ В РОССИИ
2008 The University of Chicago
Одной из наиболее заметных тенденций в изучении Российской империи, проявившихся в последние пятнадцать лет, явилось бурное возрождение истории религии. Большинство новых работ посвящено различным аспектам русского православия и сектантских традиций [484] , в то время как авторы, занимающиеся имперской проблематикой, исследуют как свойственную России поликонфессиональность, так и региональную и национальную специфику православия [485] . Еще одним объектом анализа стали религиозные основания морального и гражданского порядка императорской России, а также то, насколько центральные для царского режима институты – например, брак, присяга и акты гражданского состояния – отправлялись духовенством и регулировались религиозными нормами [486] . В свою очередь, исследователи права в императорской России приступили к детальному изучению религиозных источников разнообразных законодательных актов. Изучают они и то, как власти старались приспособиться к культурному разнообразию управляемой ими страны, санкционируя плюрализм правовых режимов, большинство которых базировалось на том или ином сочетании «религии» и «обычая» [487] .
484
Из наиболее крупных исследований этих сюжетов по имперскому периоду можно назвать следующие: Энгельштейн Л. Скопцы и Царство Небесное: Скопческий путь к искуплению. М., 2002; Киценко Н. Святой нашего времени: Отец Иоанн Кронштадтский и русский народ. М., 2006. Chulos, Chris J. Converging Worlds: Religion and Community in Peasant Russia, 1861–1917. DeKalb, 2003; Orthodox Russia: Belief and Practice under the Tsars / Еds. Valerie Kivelson and Robert Greene. University Park, 2003; Shevzov, Vera. Russian Orthodoxy on the Eve of Revolution. Oxford, 2004; Breyfogle, Nicholas B. Heretics and Colonizers: Forging Russia’s Empire in the South Caucasus. Ithaca, 2005. Новейшие работы, особенно опубликованные в России, не пренебрегают институциональной историей российского православия. См., напр.: Римский С.В. Российская церковь в эпоху великих реформ. М., 1999; Фирсов С.Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 г.). СПб., 2002; Алексеева С.И. Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России, 1856–1904 гг. СПб., 2003; Basil, John D. Church and State in Late Imperial Russia: Critics of the Synodal System of Church Government, 1861–1914. Minneapolis, 2005.
485
В число важнейших исследований, рассматривающих неправославные религии в России, входят: Of Religion and Identity: Missions, Conversion, and Tolerance in the Russian Empire / Еds. Robert P. Geraci and Michael Khodarkovsky. Ithaca, 1999; Noack, Christian. Muslimischer Nationalismus im russischen Reich: Nationsbildung und Nationalbewegung bei Tataren und Baschkiren: 1861–1917. Stuttgart, 2000; Вишленкова E.A. Заботясь о душах подданных: Религиозная политика в России в первой четверти XIX в. Саратов, 2002; Zhuk, Sergei. Russia’s Lost Reformation: Peasants, Millenialism, and Radical Sects in Southern Russia and Ukraine, 1830–1917. Washington, 2004; Coleman, Heather. Russian Baptists and Spiritual Revolution, 1905–1929. Bloomington, 2005; Crews, Robert D. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge, Mass., 2006; Skinner, Barbara. The Empress and the Heretics: Catherine II’s Challenge to the Uniate Church. Ph.D. diss. Georgetown University, 2001; Kane, Eileen M. Pilgrims, Holy Places, and the Multi-Confessional Empire: Russian Policy toward the Ottoman Empire under Tsar Nicholas I, 1825–1855. Ph.D. thesis, Princeton University, 2005. О специфических формах православия см.: Гаврилин A.В. Очерки истории Рижской епархии. Рига, 1999; Geraci, Robert. Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca, 2001; Vulpius, Ricarda. Ukrainische Nation und zwei Konfessionen: Der Klerus and die ukrainische Frage, 1861–1921 // Jahrb"ucher f"ur Geschichte Osteuropas. 2001. Vol. 49. № 2. S. 240–256; Jersild, Austin. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845–1917. Montrйal, 2002; Werth, Paul W. At the Margins of Orthodoxy: Mission, Governance, and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827–1905. Ithaca, 2002; Idem. Georgian Autocephaly and the Ethnic Fragmentation of Orthodoxy // Acta Slaviсa Iaponica. 2006. Vol. 23. Р. 74–100.
486
Помимо гл. 5 настоящего издания см.: Freeze, Gregory L. Bringing Order to the Russian Family: Marriage and Divorce in Imperial Russia, 1760–1860 // Journal of Modern History. 1990. Vol. 62. № 4. Р. 709–749; Engelstein, Laura. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Si`ecle Russia. Ithaca, 1992. Особ. р. 31–41 [русский перевод: Энгельштейн Л. Ключи счастья. Секс и поиски путей обновления России на рубеже XIX–XX веков. М.: Терра, 1996. – Прим. ред.]; Wagner, William. Marriage, Property, and Law in Late Imperial Russia. Oxford, 1994. Р. 59–223; Freeze, ChaeRan. Jewish Marriage and Divorce in Imperial Russia. Hanover, 2002; Avrutin, Eugene M. The Power of Documentation: Vital Statistics and Jewish Accommodation in Tsarist Russia // Ab Imperio. 2003. № 4. Р. 271–300; Martin, Virginia. Kazakh Oath-Taking in Colonial Courtrooms: Legal Culture and Russian Empire-Building // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2004. Vol. 5. № 3. P. 483–514; Нижник Н.С. Правовое регулирование семейно-брачных отношений в русской истории. СПб., 2006. Замечательный анализ конфессиональных оснований имперской России и того, насколько глубоко государство было вовлечено в дела всех имперских конфессий, см.: Crews, Robert. Empire and the Confessional State: Islam and Religious Politics in Nineteenth-Century Russia // American Historical Review. 2003. Vol. 108. № 1. P. 50–83.
487
Кроме вышеуказанных работ см.: Martin Virginia. Law and Custom in the Steppe: The Kazakhs of the Middle Horde and Russian Colonialism in the Nineteenth Century. Richmond, England, 2001; Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: Обычаи, право, насилие. М., 2002; Дорская A.A. Государственное и церковное право Российской империи: Проблемы взаимодействия и взаимовлияния. СПб., 2004; Burbank, Jane. An Imperial Rights Regime: Law and Citizenship in the Russian Empire // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. P. 397–431.
Настоящая статья соединяет эти различные, но смежные направления исторических исследований. Ее цель – рассмотреть способы, посредством которых имперское государство использовало право как инструмент для регулирования так называемых смешанных, т. е. биконфессиональных, браков. Конечно, огромное большинство подданных Российской империи вступали в брак внутри своей конфессиональной группы, и учение соответствующей религии устанавливало законность их брачных союзов. Однако в некоторых окраинных регионах супружество между православными и христианами иной церкви стало довольно обычной практикой, в особенности в XIX веке. Для режима, придававшего существенное идеологическое значение преобладанию православия, такие браки были чреваты серьезными политическими последствиями. Вовсе не являясь исключительно частным делом, затрагивающим только лишь отдельные семьи или местные общины, эти браки были далеко не безразличны и имперским властям, и соответствующим церквям, и региональным элитам. Именно поэтому задача определения условий, необходимых для признания «смешанных» браков законными, оказалась чрезвычайно сложной и потребовала компромисса между историческими традициями, требованиями идеологии, политическими устремлениями и предписаниями разных – и соперничающих между собою – вер [488] .
488
В законодательстве Российской империи критерием для квалификации брака как смешанного являлась только конфессия. Браки между представителями разных этнических групп
или рас никогда не рассматривались и не регламентировались в качестве «смешанных».Попытки властей привести этот компромисс в исполнение посредством закона – центральный объект анализа в данной главе. Ниже я рассмотрю как юридическую структуру, созданную для определения условий, на которых такие браки разрешались, так и трудности, с которыми сталкивалось исполнение принятых законов в контексте все более национализирующейся политической жизни в последние примерно полстолетия существования режима [489] . Я доказываю, что проблема смешанных браков была тесно связана с политической борьбой вокруг отношений между наиболее сложными для управления имперскими окраинами – Прибалтийским (Остзейским) краем и так называемыми западными губерниями – и территориальным ядром империи и центральными учреждениями [490] . Как виделось сначала из Петербурга, смешанные браки могли служить важным орудием более прочной интеграции этих окраин и их жителей с остальным пространством империи, тем самым способствуя укреплению целостности государства в период бурной активизации национализма. Однако к середине XIX века чиновники начали спорить о конкретных регулирующих нормах, призванных как можно полнее высвободить интегративный потенциал таких браков, а со временем некоторые бюрократы начали вообще сомневаться в пользе смешанных браков для государства или православия. Не было у правительства и полной свободы в регулировании по своему разумению этих союзов. Наоборот, будучи привержен религиозной форме бракосочетания, режим нуждался в благосклонности церквей к своим законодательным предприятиям. Дав согласие на легализацию смешанных браков в 1721 году, православная церковь требовала гарантий против раздробления своей паствы и поэтому упорно сопротивлялась тем юридическим нововведениям, которые предлагались реформистски мыслящими государственными деятелями с целью смягчить недовольство неправославных и расширить свободу вероисповедания в России. В этом самом духе гражданское законодательство о смешанных браках стремилось закрепить юридическую силу исключительно за православными обрядами, с тем чтобы все потомство от смешанных браков непременно принадлежало к православию. Таким образом, вопрос о смешанных браках обнажил глубокие противоречия, обусловленные попытками имперского государства уживаться с конфессиональным многообразием, в то же самое время открыто наделяя привилегиями православие.
489
Мой анализ основывается на существующих на сегодня немногочисленных исследованиях, посвященных большей частью землям бывшей Речи Посполитой: Шейн В. К истории вопроса о смешанных браках // Журнал Министерства юстиции. 1907. № 3. С. 231–273; Kowalska-Glikman, Stefania. MaIїenstwa mieszane w Krуlestwie Polskim: Problemy asymilacji i integracji spoIecznej // Kwartalnik Historyczny. 1977. № 2. S. 312–332; Горизонтов Л.E. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше. М., 1999. С. 75–99; Dixon, Simon. Sergii (Stragorodskii) in the Russian Orthodox Diocese of Finland: Apostasy and Mixed Marriages, 1905–1917 // Slavonic and East European Review. 2004. Vol. 82. № 1. P. 50–73. Я опираюсь также на ценный сборник документов, опубликованный на волне переосмысления российского религиозного строя после революции 1905 г.: Сборник материалов по вопросам о смешанных браках и о вероисповедании детей, от сих браков происходящих. СПб., 1906.
490
О Прибалтийском крае см.: Haltzel, Michael H. The Baltic Germans // Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855–1914 / Еd. Edward C. Thaden. Princeton, 1981. Р. 111–123; Исаков С.Г. Остзейский вопрос в русской печати 1860-х годов. Тарту, 1961. Западные губернии – территория, аннексированная у Речи Посполитой в 1772–1795 гг., – рассматривались имперскими властями как часть собственно Российской империи, несмотря на значительную правовую специфику, сохранявшуюся довольно долго и в XIX в. Они отделялись от Царства Польского, которое как особая административно-территориальная единица было создано в 1815 г. См. недавнее исследование этих регионов и их места в имперской истории: Западные окраины Российской империи // Ред. М. Долбилов и А. Миллер. М., 2006.
Несомненно, вопрос о смешанных браках имел тесное отношение к проблеме свободы вероисповедания в России [491] . Легализация смешанных браков в 1721 году была деянием петровского государства, усиленно проводившего широкую религиозную реформу и разрешавшего неправославным иностранцам свободно исповедовать свою веру. Однако принцип покровительства православию, зафиксированный в российском праве, вызвал вражду со стороны населения окраин, когда действие этих законов распространилось на имперскую периферию. Лютеране и еще в большей мере католики расценивали обязательства, навязываемые родителям в смешанных браках, как грубое насилие над их «свободой совести». Действительно, представители обеих конфессий, так же как и некоторые выступавшие в их защиту реформистски настроенные государственные деятели, критиковали законы о смешанных браках именно с точки зрения свободы вероисповедания. Подобно этому в борьбе реформаторов за расширение религиозной свободы и в начале 1860-х годов, и в 1905–1907 годах заметное место отводилось пересмотру постановлений, регулирующих смешанные браки. Так происходило отчасти потому, что это законодательство вторгалось в некоторые из наиболее сокровенных сфер религиозности, в особенности касающихся воспитания детей. Анализ разработки и применения этих законов позволяет с редкой отчетливостью увидеть обстоятельства, в которых интересы государства и господствующей церкви, т. е. православия, получали перевес над религиозной свободой индивидов и родительской властью над детьми.
491
Это еще одна тема, которая в последнее время привлекает внимание историков, особенно в связи с реформами конфессионального строя (как проведенными, так и неосуществленными) эпохи революции 1905 г. В дополнение к гл. 2 настоящего издания см.: Of Religion and Empire // Eds. Geraci and Khodarkovsky; Waldron Peter. Religious Reform after 1905: Old Believers and the Orthodox Church // Oxford Slavonic Papers. 1987. Vol. 20. P. 110–139; Дорская A.A. Свобода совести в России. СПб., 2001; Усманова Д. Мусульманская фракция и проблемы «свободы совести» в Государственной думе России, 1906–1917. Казань, 1999; Avrutin Eugene M. Returning to Judaism after the 1905 Law on Religious Freedom in Tsarist Russia // Slavic Review. 2006. Vol. 65. № 1. P. 90–110; Белов Ю.С. Правительственная политика по отношению к неправославным вероисповеданиям в России в 1905–1917 гг.: Канд. дисс. Институт российской истории. СПб., 1999.
Брак как религиозный институт
На фоне большинства европейских стран, где в ту эпоху постепенно вводился гражданский брак, императорская Россия резко выделяется своей решительной позицией в зaщиту брака как строго религиозного института. Начиная с середины XVIII века русская православная церковь существенно расширила свои полномочия по надзору над брачными делами и благодаря этому создала «матримониальный порядок такой степени жесткости, какой было не найти где-либо еще в Европе». А когда социальные перемены, казалось бы, сделали необходимой более либеральную политику по вопросам брака и развода, церковь начала ожесточенно бороться за то, чтобы «подчинить брак и развод [церковному] порядку и канону» [492] . По словам одного юриста, писавшего в 1870-х годах, российское законодательство о браке было «насквозь проникнуто ультрацерковным духом» [493] . Даже браки российских подданных, заключенные за границей, признавались в России законными только в том случае, если они были совершены в церкви, и российские власти отстаивали этот принцип перед лицом сплоченной оппозиции на международной конференции юристов в Гааге в 1900 году [494] .
492
Freeze G. Bringing Order. Цитаты – р. 709, 719. О регулировании браков в Европе Нового времени см.: Traer, James F. Marriage and the Family in Eighteenth-Century France. Ithaca, 1980; Lemmings, David. Marriage and the Law in the Eighteenth Century: Harwicke’s Marriage Act of 1753 // The Historical Journal. 1996. Vol. 39. № 2. P. 339–360; Bannett, Eve Tanor. The Marriage Act of 1753: «A most cruel law for the Fair Sex» // Eighteenth-Century Studies. 1997. Vol. 30. № 3. P. 233–254; Joyce George Hayward. Christian Marriage: An Historical and Doctrinal Study, 2nd ed. London, 1948; Bonfield Lloyd. European Family Law // Family Life in the Long Nineteenth Century / Eds. David I. Kertzer and Marzio Barbagli. New Haven, 2002. P. 109–154; John Michael. Politics and the Law in Late-Nineteenth Century Germany: The Origins of the Civil Code. Oxford, 1989. P. 206–209, 213, 217–225, 240.
493
Оршанский И.Г. О браке у раскольников // Журнал гражданского и уголовного права. 1877. Кн. 1. С. 206.
494
РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 1158; Решения Гражданского кассационного департамента Правительствующего Сената за 1899 г. № 39. Екатеринослав, 1905. С. 83–89; Гражданское уложение: Проект высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. Кн. 2: Семейственное право. СПб., 1902. С. 146–150; Гуссаковский П.Н. Третья Гаагская конференция по вопросам частного международного права // Журнал Министерства юстиции. 1900. № 10. Т. 1. С. 45–76.
При этом защита государством церковного брака отнюдь не ограничивалась православием. За несколько столетий империя переросла свое православное ядро и вобрала в свой состав католиков, лютеран, униатов, армян, евреев, буддистов, мусульман, анимистов, равно как и последователей меньших конфессий и сект. Несмотря на то что власть открыто превозносила православие как «первенствующее и господствующее» вероисповедание империи, она демонстрировала идеологическую приверженность ко всем признанным в государстве конфессиям [495] . В соответствии с этим правительство отстаивало религиозную форму брака для всех конфессий в империи и признавало за их религиозными обрядами юридическую силу [496] . Только для старообрядцев государство фактически допустило в 1874 году гражданскую форму бракосочетания, и то лишь потому, что не желало придавать юридическую силу обрядам этих отступников от официальной церкви [497] . Во всех иных случаях, как заявил категорически Гражданский кассационный департамент Сената в 1899 году, «Российкий подданный, независимо от исповедуемой им веры, не может вступать в брак иначе, как при венчании церковном» [498] .
495
Crews. Empire and the Confessional State. О том, что готовность государства оберегать чистоту неправославных религий все-таки была небезграничной, см.: Werth, Paul W. Schism Once Removed: State, Sects, and Meanings of Religious Toleration in Imperial Russia // Imperial Rule / Еd. Alexei Miller and Alfred J. Rieber. Budapest, 2004. Р. 85–108.
496
Свод законов. 1857. Т. 10. Ч. 1. Ст. 61, 65, 90. Это касалось даже находившихся в России англиканцев, не имевших религиозных институций, признанных государством (РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 1127).
497
Разнообразные попытки анализа природы старообрядческих браков предпринимались в следующих работах: Оршанский И.Г. О браке у раскольников. С. 255–226; Суворов Н.С. Гражданский брак. 2-е изд. СПб., 1896. С. 122–148; Paert Irina. Old Believers, Religious Dissent and Gender in Russia, 1760–1850. Manchester, 2003.
498
РГИА. Ф. 821. Оп. 128. Д. 224. Л. 3 об. О трудностях в определении законности брака у российских «язычников» см.: Там же. Оп. 133. Д. 428. Л. 5–9 об.
В то же самое время государство принялось за «упорядочивание» брачных дел и в отношении неправославных конфессий, подобно тому, как православная церковь делала это для своей паствы. У чиновников открылось рвение к вмешательству в духовные дела, особенно религий, у которых не было духовных иерархий, способных стандартизировать управление и привести в исполнение единые религиозные нормы и государственные законы [499] . Такое вмешательство предполагало более тщательную кодификацию религиозных предписаний, что неизбежно влекло за собой их переработку с целью привести в соответствие с тем, как само государство представляло себе нравственность и совершенствование. На основе своего знакомства с развитием семейного права в Европе российские чиновники и юристы время от времени также высказывали идею о введении гражданского брака, или по крайней мере, хотя бы о некоторой секуляризации в брачных делах. Мало-помалу власти привели к единообразию возраст законного вступления в брак для большинства конфессий империи, а для верующих ряда конфессий государство стало последней инстанцией в решении матримониальных вопросов [500] .
499
Такое вмешательство рассматривается в исследованиях: Freeze G. Jewish Marriage; Crews. For Prophet and Tsar. Р. 143–191.
500
См. об этом: Свод законов. 1857. Т. 10, ч. 1. Ст. 3, 63, 91; Суворов. Гражданский брак. С. 106–152; Боровиковский А.Л. Брак и развод по проекту Гражданского уложения // Журнал Министерства юстиции. 1902. Октябрь. С. 1–62 (особ. с. 59–62); Загоровский A.И. О проекте семейственного права // Журнал Министерства юстиции. 1903. № 2. С. 55–109; Змирлов K. O недостатках наших гражданских законов: О союзе брачном // Журнал гражданского и уголовного права. 1882. Кн. 9. С. 182–224; Моргулис M. Об отношении нашего законодательства к обычному брачному праву иноплеменников-нехристиан // Журнал гражданского и уголовного права. 1884. Кн. 4. С. 105–127. Пример критики гражданского брака см.: Страхов Н. Брак, рассматриваемый в своей природе и со стороны формы его заключения. Харьков, 1893.