Правовая структуризация и систематика

Нам же видится, что предмета и метода правового регулирования недостаточно для разграничения частного и публичного права (как, впрочем, и для определения отраслевого состава этого же явления).

Потребность в большем числе дифференцирующих факторов обусловлена многогранностью названных правовых пластов, разноаспектностью их проявлений, а также условностью, относительностью (и, как следствие, оспоримостью) каждого из показательных параметров по отдельности (что предопределено хотя бы символьным характером самих терминов, языка, слов вообще). «Образ» частного и публичного права может быть «получен» только в результате увязки, соединения нескольких демонстрирующих факторов, в то время как любой конкретный из них возможен к истолкованию в практически бесчисленном количестве вариаций и (или) почти любым из желаемых способов.

В увязке с этим скажем, что поскольку предмет правового регулирования «являет собою» содержание правового действия, то под число его составляющих, как представляется, могут быть «подведены» весьма многочисленные элементы. В свою очередь, они же (при желании обращения на таковые обособленного внимания) могут быть выделены и в качестве самостоятельных дифференцирующих (или интегрирующих) оснований. Именно таким образом, как видится, обстоит дело в отношении, например, такого показателя, как состав участников правового общения.

Кроме того, конкретно в приложении к разъяснению С.В. Полениной, все-таки думается, что если предмет (содержание) отвечает на вопрос «Что?» (регламентируется), то субъектный состав демонстрирует, кто подпадает под действие корреспондирующего содержания, является адресатом интересующей нас нормативной регуляции, упорядочивающего поведенческого воздействия. Таким образом, ввиду разницы между обозначенными показателями наиболее последовательным нам представляется рассмотрение данных о субъектах права в качестве обособленного составообразующего фактора.

Нельзя согласиться и с тем, что для разграничения частного и публичного права, помимо метода правовой регламентации, имеет значение только «набор» субъектов. Во-первых, физические и юридические лица выступают в частных правовых отношениях действительно всего лишь преимущественно (и то – в количественном аспекте, т. е. чаще всего). Получается, что столкнувшись с тем, что участником правового отношения выступает, например, уполномоченный орган государственной власти, по данному критерию (как таковому) мы не можем сделать вывода относительно того, является данное отношение частно– или же публично-правовым. Это верно даже и при учете метода (предложенного в представленной позиции в качестве основного, определяющего критерия), которым регулируются отношения между субъектами права.

Например, в области установления, изменения и (или) прекращения опеки и попечительства одной из сторон в настоящее время выступают органы государственной власти субъектов Российской Федерации [161] ; для самих корреспондирующих отношений предусмотрена частично императивная, а частично – диспозитивная юридическая регуляция. Таким образом, здесь мы вновь «наталкиваемся» на идею об обоснованности и целесообразности выявления еще и иных показательных факторов, благодаря совокупному обращению к которым можно будет констатировать сутевое доминирование именно публично-правового начала (обусловленного выполнением государством социальной функции) в правоотношениях опеки (попечительства).

В ряде случаев размежевание права на частные и публичные блоки оценивается также и сугубо с позиций относимости таковых к классификации субъективных правомочий участников правового общения, но не к данным объективного права. Такая позиция берет свое начало от Р. Фон Иеринга [162] . В современной отечественной юридической доктрине приверженность ей четко выражена В.П. Мозолиным, указавшем, что «объективное право всегда имеет публичный характер. Правовые же отношения, возникающие на основании норм объективного права, могут быть публично-правовыми и частноправовыми. Соответственно, аналогичная градация применима к субъективным правам участников правоотношения в обществе с рыночной экономикой.» [163] .

Данное указание, как представляется, предполагает в своей сути не столько отрицание частного и публичного права в качестве структурных элементов интересующего нас явления, сколько отображает иной срез понимания (восприятия) корреспондирующих правовых общностей.

Исходя из субъектов публично-политической властной организации, юридико-нормативные предписания действительно всегда наделены публичными свойствами; отражают значимые, с позиций общественного управления, интересы, потребности, установки, цели. В этом смысле «в реальной действительности действующая правовая норма всегда вместе с тем создает соответствующее ей правоотношение» [164] , «задающееся» именно публичной властью. В свою очередь, субъективные правомочия лиц в самом деле реализуются разнонаправленно, в какой-либо из двух – личной или общественной – превалирующих вариаций.

Вместе с тем сказанное не опровергает того, что содержание права (в фундаментальном смысле) также неоднородно ; что в нем наличествует каждый из элементов дуалистической конструкции (а также «скрепляющее», объединяющее таковые звено). Это предопределено адресностью самого правового действия, а именно тем, что субъектами данного феномена являются не только публично-политические образования (различной подвидовой принадлежности), но и (причем именно в первую очередь) индивиды, личности, лица в собственном смысле слова. Для демонстрации сказанного укажем на весьма простой факт – а именно на то, насколько сложно, если вообще возможно, представить себе ту правовую систему, которая вовсе не содержала бы, хотя бы таких положений, которые, при признании дуалистической модели, принято в бесспорном порядке относить к частноправовой сфере. Таким образом, мы все-таки склонны рассматривать частное и публичное право не только в качестве проявлений адресного функционирования установлений положительной правовой материи. Названные элементы дуалистической конструкции выступают универсальными составляющими интересующего нас явления, не будучи увязанными напрямую с неким типом (видом) права.

В свою очередь, полагаем необходимым подчеркнуть, что не подлежащим оспариванию представляется указание В.П. Мозолина на то, что о качестве юридических норм (не осново-идейного плана) надлежит судить именно по их соотношению с принципами права. Частность, публичность или какая-либо иная принадлежность (будь она структурной, классификационной или какой-либо еще) имеющих юридическое значение поведенческих правил, данного утверждения никоим образом не отменяет и не трансформирует.

Е.А. Суханов, в свою очередь, обращаясь к тематике дуалистического строения, указывает: «…отказываясь от «наслоений», свойственных организации огосударствленной экономики, гражданское право возрождается как классическое частное право. Одновременно с этим многие сферы правового регулирования утрачивают публично-правовой характер или значительно ослабляют его за счет усиления частноправовых начал, примером чего могут служить земельно-правовые отношения… Наше гражданское право, в сущности, никогда не утрачивало своих частноправовых начал: равенства участников, их инициативы и диспозитивности в осуществлении принадлежащих им прав, самостоятельной имущественной ответственности за результаты своих действий и др. Они были прямо закреплены и в гражданских кодексах 1922 и 1964 гг., и в Основах гражданского законодательства 1961 и 1991 гг…. В целом по своему характеру гражданско-правовое регулирование оставалось частноправовым… В наших условиях гражданское и частное право всегда совпадали и совпадают. Как известно, дореволюционному русскому праву в отличие от многих континентальных правопорядков не был присущ известный дуализм частного права, т. е. его деление на гражданское и торговое право… Данное обстоятельство следует иметь в виду при ссылках на зарубежный опыт. Ведь сам по себе этот опыт весьма разнороден и обусловлен во многом историческими и другими традициями отдельных государств. Достаточно упомянуть о системе «общего права», вообще исключающей его формальное деление на публичное и частное (хотя фактически и там проводится такое различие). Состав (система) самого частного права различается и в континентальных правовых системах. Например, Италия, Швейцария и Нидерланды объединили (унифицировали) гражданское и торговое право, устранив их традиционный дуализм. Трудовое и гражданско-процессуальное право в одних странах относят к сфере частного права, а в других – публичного и т. д.» [165] .

Ученый также формулирует весьма ценный, как представляется, вывод о том, что не может существовать неких установленных, необходимых, «правильных», должных, схем (моделей) формирования правовых систем.

В данном контексте особое внимание обращает на себя тот наглядно продемонстрированный в приведенном высказывании факт, что независимо от трактовательных вариаций частного права его наличие, так или иначе, константно присуще правовым общностям. Полагаем, что данное утверждение верно и в отношении публичного права. Доктринальное, или «прямое», государственное признание (либо отсутствие оного) при этом не имеет решающего характера, ибо наличие такового свидетельствует лишь о существовании научного интереса и возможности его внешней реализации и (или) о проявлении признающей воли суверенной публичной политической властной организации (часто увязанной с заинтересованностью в развитии частно– или же публично-правового сектора).

Градация самого частного (равно как и публичного) права также не свидетельствует в пользу его «замены» каким (и) – либо иным (и) направлением (ями), ибо сущность и бытие частного (публичного) права в качестве составляющей строевого правового ряда при этом (даже трансформируя свою восприятивную форму) остаются неизменными. В этом контексте Е.А. Суханов совершенно верно обращает внимание на то, что идея о непризнании частного права, свойственная советскому правовому порядку, равно как и не распространенность самой двойственной концепции в системах, представляющих англосаксонскую правовую семью, не означает действительной ликвидации или отсутствия частного (и (или) публичного) права.