Правовая структуризация и систематика

«Велико» в интересующей нас области и число постановлений Пленума Верховного Суда Российской Федерации, юридическое значение которых отрицать (даже при наличии желания) невозможно. Так, именно в одном из правоприменительных актов данной разновидности дефинициируется такое важное юридическое понятие, как преступное сообщество (преступная организация) [335] .

Иным очень ярким примером недостаточной, с кодификационных позиций, систематизации нормативного правового материала выступает так называемый Гражданский кодекс РФ, по сути, представляющий собою не что иное, как четыре самостоятельных по реквизитным признакам (номеру, дате принятия, источнику официального опубликования) федеральных закона. При этом «внутри» каждого из них, при изложении норм права, ссылки на различные необходимые систематизированные цивильно-статутные первичные компоненты приводятся путем использования словесной формулы: «согласно статье… настоящего Кодекса». Это, вроде бы, свидетельствует в пользу единства интересующих нас юридических документов. Но ведь даже при обосновании своих требований и возражений стороне спора (при наличии потребности) придется ссылаться не на один, а на несколько актов. Возникает вопрос и относительно определения способа изложения нормы права при использовании законодателем упомянутого нами лексического оборота. Не ясно, будет он бланкетным (ведь на самом деле отсылка производится к иному акту) или же отсылочным (что выводится из фразеологического оборота «настоящего кодекса»).

Следуя практической простоте, можно признать за анализируемыми актами свойство целостности (монистичности, единства). Но в точном смысле слова таковая все же отсутствует, ввиду ненадлежащей, с позиций признания актов одним кодифицированным статутом, формы «существования» соответствующих правовых норм.

Не следует забывать и о том, что помимо четырех законов с наименованием «кодекс» на цивилистические правовые отношения воздействуют и иные профильные статутные источники [336] . В связи с этим возникает вопрос об иерархическом соотношении юридической силы положений названного (ых) кодекса (ов) и иных федеральных законов цивильного толка. И сам Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) (в п. 2 ст. 3), и многие исследователи [337] признают за, условно скажем, «кодифицированной четверкой» превалирующее положение. Хотя, кстати говоря, и здесь возникает вопрос: обладает свойством юридической доминанты только общегосударственный законодательный акт, представляющий первую часть (ведь приоритетно-юридическое действие зафиксировано именно здесь), или также и акты, содержащие вторую, третью и четвертую части рассматриваемого нами «кодекса». С сугубо формально-юридических позиций можно признать приоритетность положений именно первой части. При обращении же к системному толкованию соответствующих статутных форм – допустимо выведение примата всех четырех частей.

Вместе с тем представляется, что в нынешних условиях, с позиций «духа», а не «буквы» закона, превалирование юридического действия «кодекса» нельзя признать абсолютно бесспорным, что во многом обусловлено количественной чрезмерностью законодательных актов, содержащих нормы гражданского права. Онтология последних способствует восприятию «кодекса» (природа и сущность которого и без того вызывают вопросы) в качестве четырех текущих (обычных, простых) цивильных законов. Причем в отношении трех из них, в преломлении к динамике отечественной законодательной системы, следует констатировать достаточно давние сроки принятия.

Отмеченную нами проблематику можно пронаблюдать даже на примере правовых позиций Конституционного Суда РФ, отображающих данные о разрешении этим органом противоречий между общими и специальными юридическими нормами. Так, в мотивировочной части одного из своих определений [338] высший отечественный орган конституционной юстиции сослался не на положения «кодекса», а на общегосударственный закон «Об акционерных обществах» (назвав предписание данного акта об установлении определенного порядка доступа к информации – специальной нормой, имеющей примат перед изложенным в «кодексе» общим формально-определенным правилом поведения). Это может быть интерпретировано в качестве свидетельства трактовки совокупной юридической силы обоих актов, включающих в себя корреспондирующие нормы, в качестве равной.

Подобных воззрений придерживаются и некоторые представители цивилистической доктрины, указывающие, что «гражданский кодекс является… законом, который не имеет каких-либо преимуществ перед другими законами. По существу, п. 2 ст. 3 Гражданского кодекса Российской Федерации является моральным обязательством депутатов не издавать законы, противоречащие Гражданскому кодексу. Но включение таких обязательств в закон весьма сомнительно, и, как показывает практика, сами депутаты данным пунктом не руководствуются, издавая законы, прямо противоречащие Гражданскому кодексу.» [339] . В целом же для науки гражданского права все-таки более характерна позиция о юридическом доминировании «кодифицированной четверки».

Говоря о кодексах и (или) федеральных законах, нельзя не упомянуть и о том, что в юридической литературе встречаются смешения иерархической градации статутов с видами их систематизации. Например, по одному из высказываний: «…в современной отечественной системе законодательных актов выделяют:… обычные федеральные законы, кодексы, основы» [340] . Объективные причины для проведения подобной «перемешанной» классификации и признания ее достоверной отсутствуют. Понятия иерархии нормативных правовых актов и способов их систематизации не являются тождественными; а кодексом является все же разновидность корреспондирующей формы систематизации законодательства. Кроме того, как уже отмечалось нами ранее, кодексы, действующие в России на федеральном уровне, имеют иерархический ранг как раз таки федеральных законов. Полагаем, что помимо упомянутых нами выше достаточно указать хотя бы на общегосударственный статут о градостроении [341] .

Таким образом, как мыслится, нельзя не признавать того, что в современном отечественном правовом пространстве далеко не всегда надлежащим образом осуществляется избрание вида и формы нормативного правового акта , а также объема правовой регламентации. Помимо этого, чрезмерным видится и число существующих в России кодексов, по сути, не носящих сводозаконного характера. Последнее особенно актуально в контексте появления в сфере совместного законодательного ведения «кодексов» региональных, например, «Кодекса города Москвы об административных правонарушениях» [342] .

Считаем, что несоответствия в определении (выборе) предметного действия, формы и содержательного наполнения законодательных актов: 1) влекут за собой усложнения не только в нормотворческой, но и в образовательной и правоприменительной деятельности; 2) затрудняют процесс познания позитивного права, уяснения его сущности, принципиальных основ. Одним из наиболее действенных механизмов в этом контексте видится реальное распространение различного вида законопроектных экспертиз [343] . При сокращении же «числовых» показателей праворегламентирующей документации с высшей юридической силой и наличии действительно кодифицированных актов, эти последние и в самом деле призваны выступать единственными (и едиными) законами, регламентирующими ту или иную разновидность социального взаимодействия.

В настоящее же время для подавляющего большинства статутов содержащийся в их наименовании термин «кодекс», в сущности, носит только лишь «символьно-обозначающий», а не адекватный (буквальный), собственно-содержательный характер. Фактически, сейчас в легальной практике России термин «кодекс» употребляется в условном, а не точном смысле. При именовании статутных актов он «наполняется», в лучшем случае, лишь желаемым, направляющим, а не конкретно-содержательным значением.

Вместе с тем, как представляется, рассматривая проблематику правового строения и системного действия, производя последовательный анализ интересующего нас специального регулирования [344] , нельзя не обратить некоторого внимания и на вопрос о юридической терминологии. Это обусловлено тем, что внутреннее упорядочение нормативной юридической материи и системное действие таковой не могут быть качественными в условиях отсутствия унифицированной легальной реализации и однообразного нормативного оперирования юридическим понятийным аппаратом. Здесь мы имеем в виду не направления трактовки тех или иных слов и (или) определений (ибо дискуссионный аспект, с позиций развития и совершенствования соответствующей области, не может и, как видится, не должен быть совершенно преодолен, по крайней мере, в социальной сфере). Речь идет об имеющем в ряде случаев место формальном (легально оформленном) признании за юридическими терминами разного, иногда даже с принципиальных позиций, значения.

С.С. Алексеев говорит: «…конечно, структура права и юридическая техника не могут быть отождествлены. Юридическая техника вырабатывается на практике, воплощает искусство законодателя, опыт правотворческой работы, достижения юридической мысли, включает некоторое чисто организационно-технические приемы (например, приемы отсылок).» [345] . Но наувязанность вопросов систематики права с юридической техникой обращали внимание и иные авторы [346] .

Нельзя забывать и о необходимости последовательного, адекватно отображающего смысл, употребления (причем не только на нормотворческом, но и на юридико-реализационном уровне) «вводимых в сферу действия права» лексических конструкций. Это обусловлено тем, что в интересующем нас аспекте, особенно в «преломлении» к писаной ткани, мы в первую очередь «имеем» дело именно с текстом, а не с мыслью создателя (или реализатора) того или иного юридико-поведенческого правила.

Кроме того, необходимо помнить и о предопределенной профильной логикой и самой правовой жизнью необходимости соблюдения направленного на недопущение пороков восприятия правовых текстов (а значит, и на изначальное ориентирование к следованию содержащимся в них предписаниям) юридико-технического требования о том, что специальные термины, по общему правилу, должны совпадать по смысловому значению и звучанию с принятой, устоявшейся в каком-либо конкретно-историческом обществе трактовкой слов.