Преданные богам(и)

– Стало быть, придется ловить на живца, – все также печально отозвался Гармала, опершись на посох. – Не хотел я никем жертвовать, но, видать, не получится иначе.

– Зачем жертвовать? – Ганька недоуменно захлопал глазами. – А я тебе на кой ляд? Отправь меня приманкой! Я сражаться умею!

Щелбан по лбу Гармала отвесил ему безошибочно, словно зрячий.

– Что за напасть с твоим самосохранением! Запомни, коли волкодавом однажды заделаться грезишь: мы не жертвуем собой. Ибо один мертвый волкодав, это несть числа мертвых простых людей, которых он уже не сможет спасти.

Ганька надулся, обиженный, что его героический порыв не оценили по достоинству, да еще и отчитали, аки несмышленыша.

– А нужен ты мне для дел стократ важнее, – развеселившись, покачал головой Гармала, направляясь к дому старосты, где им предложили ночлег. – Кто меня будет в дороге развлекать, да кренделями своими плату за постой сбивать? – вдоволь наслушавшись обиженного сопения Ганьки, улыбнулся, но как-то печально. – Да и местные с циркачом общаются охотнее, чем со слепцом по прозвищу Могильник.

За свои обидки Ганьке тотчас стало стыдно. Волкодав-то его взаправду ценит, а он тут расходный материал из себя изображает!

– К тому же, – Гармала толкнул дверь в натопленные сени, подождал, пока Ганька шмыгнет внутрь, и улыбнулся еще печальней. – Выворотень на тебя вряд ли клюнет.

– Оттого, что я безликий? – вскинулся Ганька. Что же он, хуже падали, коли без зверя внутри родился?

– Не оттого, – коротко отозвался волкодав, укладываясь на лавке лицом к стене и укрываясь своим черным плащом.

Ганька замер. Первой мыслью было тотчас дать деру, но вдали вовремя завыли волки, заставляя одуматься.

– Давно догадался? – нахохлился он, невольно выбирая самую близкую к выходу лавку. Самую далекую от волкодава, видать, взаправду чующего любую ложь.

– С первого дня, как тебя ко мне служкой приставили, – без бахвальства ответил Гармала и со вздохом пояснил. – Ты, когда пьешь, глотаешь слишком тихо для мальчишки. А сердцебиение и дыхание у тебя, наоборот, чаще.

Ишь, какой ушастый выискался! Ганька тоже улегся, раздумывая, стоит ли докладывать Цикуте об этом. Хотя это же к делу не относится? Признаваться в том, что Ганька не такой хороший лицедей, каким себя мнил, не больно-то хотелось. А Гармала, коли не тронул его за эти три недели, вряд ли станет приставать сейчас.

В отличие от того, кто приходит к Ганьке во снах. Запомнить бы его лицо, да начистить кистенями при встрече за эдакую срамоту!

Разбудил его перестук игральных костей. Гармала, как всегда проснувшийся ни свет, ни заря, стоял у окна, стылая мгла за которым словно отражала бельма его глаз.

– Волчья стая где-то к северо-востоку от нас, – сообщил он, едва услыхал, как завозился Ганька. – Сколько деревень окрест стаи?

Ганька поглядел на его длинные, черно-рыже-белые волосы, в очередной раз припомнив сон, и мысленно покрутил перед глазами карту.

– Дюжина, – посчитал он. – С учетом той, в коей мы сейчас обретаемся.

– Вычти те, где мы уже точно знаем, что пропало мужичье.

Ганька наморщил лоб и, высунув от усердия язык, растопырил пальцы для наглядности.

– Остается девять!

– Пронумеруй их, – попросил волкодав. – Как вздумается.

Ганька, не мудрствуя лукаво, присвоил им цифири посолонь. Гармала потряс кости в кулаке и мягко кинул их на подоконник. Провел по граням подушечками пальцев, считая значения, и глухо зарычал, скаля верхние клыки.

– Идем в шестую. Там следующая жертва будет.

– А ежели б десять выпало? – ехидно поинтересовался Ганька, все еще не до конца веря в ведунство.

– Не выпало б, – ничтоже сумняшеся откликнулся Гармала, собираясь.

Вот это самомнение! Хотел бы и Ганька однажды стать таким же уверенным в своих силах.

До деревни добрались к вечеру. Поселения, слушаясь приказа Великих князей, закрыли ворота, чтоб не впустить бешеных. Дороги меж деревнями без подновления замело и приходилось пробираться через сугробы с осевшим из-за оттепели, уплотнившимся снегом, ломая жесткую корку наста. Голубые ели вокруг тревожно перешептывались, словно подгоняя.

Ганька и сам торопился, чуя, как время утекает, аки песок сквозь пальцы. Гармала, занудно наставлявший его всю дорогу, остался под сенью колючих лап, не желая нечаянно спугнуть выворотня. А слух о волкодаве по деревушке разнесется вмиг. Поэтому Ганька пошел один.

– Веди себя, как волкодав, и с тобой ничего не случится, – напутствовал Гармала, обвешивая его оберегами да наузами.

Лишь бы не как в той поговорке: послушал козла баран, да и сам в беду попал.

15 Выворотень

Второй весенний месяц,

младая неделя

Сумеречное княжество,

окрестности Тенёты

Ганька постучался в ворота, сунул под нос сторожевым псам грамоту княжьего вестника и сообщил, что он-де тут по архиважному и зело секретному государевому поручению. Прошел проверку на бешенство (зряшную, ведь всем и так известно, что безликих бешеные не кусают, ибо не чуют в них опасности), с шутками-прибаутками вызнал, где тут обирает главная деревенская сплетница, и со всех ног дунул к ней.

Сплетницей оказалась одинокая седая старуха в наморднике, оплетающем нижнюю челюсть. Она вышла на порог, помешивая в ступке воду с золой, и долго вчитывалась в грамоту, подслеповато щурясь, но буквы явно разумея. Узнав в Ганьке столичного циркача Коленца аж зарделась вся и охотно поделилась, что знает она о том, кто среди их «кобелей» загулял надысь. Кузнец, «паскуда», а ведь у него жена на сносях и детишек семеро по лавкам!

Ганька в унисон со старухой поохал, отсыпал ей медяшек, покупая ее молчание, и отправился к дому кузнеца. Можно было обойтись и без сплетен, но тогда Гармале, чтоб услышать выворотня, пришлось бы приблизиться к деревне. А чем ближе волкодав, тем вероятнее, что выворотень его заметит и сбежит.

Сумерки сгущались. На улицах не было ни души, но так теперь после заката было в каждом поселении. С неба скалился ущербный месяц. В избах подмигивал свет лучинок, из труб тянулся сизый дымок.

Ганька, схоронившись за свинарником, помня наказ Гармалы, спешно переодевался. Все, что было, вплоть до исподней рубахи, он надевал шиворот-навыворот. Напоследок поменял левый и правый валенки и натянул (чудо-чудное, да диво-дивное) шапку-невидимку. Баснословная редкость, а волкодав ее на простого скомороха не пожалел. Участливый и жертвенный, да.