Преданные богам(и)

Кузнец (как есть паскуда!), тихо притворив дверь, покинул дом ближе к полуночи. Ганька прекратил выделывать коленца, чтоб согреться, и крысой шмыгнул следом.

Кузнец – косая сажень в плечах – сдвинул выломанное бревно в частоколе и был таков. Ганька глянул на верхушки елей и прикинул, сколько мужику идти до леса. Подождал, примерился к бревну, насилу его сдвинул (вот потеха была бы, кабы ему силенок не хватило) и выскользнул из деревни.

Развернувшись к частоколу лицом, сжал в кулаке комок дурман-травы и пошел задом наперед. Рядом вилась цепочка следов кузнеца. Главное теперь не оборачиваться. Иначе выворотень его вмиг учует. А пока одежда наизнанку давала отвод глаз чудища.

Тишина, как назло, стояла оглушительная. Вдали слышался скрип валенок кузнеца. Ганька старался не издавать не звука, чтобы не разрушить наузный отвод глаз на шапке-невидимке, а потому полз, аки тихоходка. Шаги кузнеца удалялись, но Ганька успокаивал себя народной мудростью: «тише едешь – дальше будешь».

Он не будет торопиться. Волкодавы не торопятся. Так учил Гармала. Остается надеяться, что тот не решил эдак избавиться от прилипчивого помощничка. Ну, ежели чего, кистени у Ганьки всегда при себе.

Нежданный женский хохот заставил замереть истуканом, обливаясь холодным потом. Ганька и не заметил, что так близко подобрался. До сладкой парочки «паскуды с выворотнем» было всего с четверть версты.

Девка-выворотень что-то защебетала, а Ганька с удивлением признал, что голос ему знаком. Где же он его уже слышал? «Я тебя обслужу… Чего изволишь…».

В трактире! Подавальщица их новая! Хмеля, кажется. Ганька еще, помнится, подумал, что с таким имечком ей только в «Брехливом хмелеваре» и работать. А она себе это имя взяла попросту потому, что фантазия у выворотней скудная.

«Паскуда с выворотнем», воркуя, аки голубки, отправились глубже в чащу. Ганька, помедлив, за ними. Замирая каждый раз, когда спина натыкалась на кусты или еловые лапы, которые приходилось осторожно обходить, на ощупь, не оборачиваясь.

Перед глазами вздымались ели-великаны, вдаль убегали две цепочки следов. Идет ли по ним Гармала, держа безопасное расстояние в версту, Ганьке не удавалось разглядеть. Изредка он ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

За спиной послышалась возня. Ганька продолжил пятиться, опасно сближаясь, и, чтобы отвлечься от страха, прокручивал в голове назидания Гармалы. Потом раздалось рычание и тоненький, совсем не мужской визг. Ганька, вознеся молитвы всем известным богам, обернулся, на ходу одной рукой выдергивая кистени из-под кожуха, а другой замахиваясь дурман-травой.

Не добросил.

Он часто ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

Здоровенная, под три аршина в холке серая волчица, с длиннющими передними лапами, и коротковатыми задними, согнутыми по-человечьи в коленях, повернула оскаленную башку к Ганьке. С частокола клыков на снег медленно капнула слюна.

Завопил Ганька инстинктивно. Так громко и так высоко, как мог. В надежде, что вопль и Гармалу привлечет, и выворотня отпугнет.

Гармала в версте от них. Он будет здесь через полдюжины минут. Почему-то, когда они это обсуждали по пути в деревню, полдюжины минут не казались вечностью.

Выворотень взревел, лапой отбросил комок дурман-травы и прыгнул на Ганьку. Неделя скучной учебы с волкодавом не прошла даром. На ловкость скоморох и допрежь не жаловался, с кистенями его научил обращаться факир в бродячем цирке, а Гармала показал, как правильно уклоняться. Так что Ганька прыгнул выворотню под брюхо, замахиваясь шипастыми гирями.

Попал. Но слишком слабо, только шкуру чутка пропорол.

Он всегда очень остро ощущал свою ущербность из-за лишения внутреннего зверя.

Бросил один из кистеней полуголому кузнецу, снова кувырнулся, уходя из-под удара, и крикнул:

– Бей ее по лапам! Не дай ей уйти! Только не убей ее!

Ежели убить выворотня, то его проклятие попросту перейдет на другого зверя. Поэтому надо во что бы то ни стало разрушить проклятие на этой волчице.

Вообще-то, выворотни разумны и даже в зверином обличье понимают человечью речь. Да что там понимают, и говорить могут! Побасенки про говорящего Серого Волка и иже с ним животин, вопящих «не убивай меня, я тебе еще пригожусь!» на самом деле истории о выворотнях.

Это Ганька вспомнил слишком поздно. Но то ли помогли его молитвы. То ли Хмеля была слишком голодна. То ли она решила, что один безликий и один оборотень, лишенный полных сил из-за растущей Луны, не угроза для нее (они и впрямь не были угрозой). То ли попросту решила избавиться от свидетелей ее существования. Как бы то ни было, но она после Ганькиных неосторожных слов не сбежала, а ринулась в бой.

Круговерть прыжков, ударов, уклонений и ранений Ганька плохо запомнил. Кузнецу удалось снести выворотню заднюю лапу и переломать переднюю. Когда Хмеля собралась было завыть, Ганька впечатал ей кистень в горло. Недостаточно сильно, чтоб разорвать его, но достаточно, чтоб повредить связки. Не хватало им тут только волчьей стаи!

Вдруг из леса в нос выворотню прилетел еще один комок дурман-травы. Сухо треснул и взорвался, разлетаясь зеленым облаком. Волчица вдохнула его, чихнула, снова взревела, замахиваясь из последних сил, но на спину ей тотчас опустилась палица, ломая хребет.

Ганька обессилено упал в снег. Вмиг потеплевший и покрасневший.

– Ранен? – Гармала подлетел к нему, с развевающимся за спиной черным плащом похожий на летучую мышь.

– Царапина! – отмахнулся Ганька, когда чуткие, длинные персты полезли ощупывать его живот. Неожиданные, непривычные ощущения. – Снимай лучше проклятие с выворотня поскорей! А то кабы не получилось, что я тут кровь зазря проливаю! Приложил ты ее знатно, не дай бог окочурится!

Шутливые попытки огрызаться отвлекали от боли. Казалось, в живот Ганьке напихали горящих угольев и от души поворошили кочергой. В поле зрения попал лежащий ничком бездыханный кузнец. И когда только успел?

Гармала забормотал какой-то волкодавский наговор. Ганьке сначала показалось заморский, чужестранный, уж больно чудно слова в нем звучали. А потом понял, что Гармала его просто читает задом наперед. Да лихо так шпарит! У Ганьки б язык узлом завернулся…

Последнее, что он увидел, было чудище, превращающееся в обычную волчицу. С перебитыми лапами и хребтом. Опустившаяся ей на голову палица была милосердием…

Очнулся Ганька уже утром. Над головой плыла небесная лазурь, полускрытая пушистыми еловыми лапами. С них срывались капли тающего снега. Одна попала Ганьке на нос, и он хлюпнул, подбирая текущие сопли. Небо тотчас перестало плыть, а в поле зрения замаячило бледное лицо с бельмами глаз.

– Как ты? – скупо вопросил Гармала, вновь принимаясь ощупывать его ребра.

– Твоими молитвами! – Ганька вяло забрыкался, отпихивая волкодава, и даже смог сесть.

Оказалось, он лежал на самодельных дровнях, тянул которые, по-видимому, Гармала. Меж стволов елей проглядывали знакомые бревенчатые стены «Брехливого хмелевара». Далеко они от той деревни! Это сколько же он без сознания валялся?