Преданные богам(и)

– Две ночи и один день, – просветил Гармала, вновь впрягаясь в дровни, аки первостатейная тягловая лошадь. И судя по той легкости, с которой ему это удавалось, близилось полнолуние.

– Спасибо, что подлатал, – насилу выдавил из себя Ганька. Осознание, что повязки на его ребрах новые, миролюбия не добавляло, но не поблагодарить волкодава за спасение было бы скотством.

– Это я должен быть благодарным тебе за помощь, – хмыкнул Гармала. – Без тебя я ловил бы выворотня, как ты говоришь, до морковкиного заговенья. Не передумал еще в волкодавы соваться?

– Нет! – неожиданно даже для себя решительно отозвался Ганька. – Хочу стать сильнее, быстрее и умнее! Чтоб не трястись боле перед чудищами, как осиновый лист на ветру!

Пусть чудища в его жизни и не те, на которых обычно охотятся волкодавы.

Гармала снова тихо хмыкнул. Как почудилось Ганьке, одобрительно.

– Что с кузнецом? – поинтересовался осторожно.

– Мертв, – просто ответил Гармала. – Я отнес его в деревню и отправил сокола в Тенёту, сообщил о волчьей стае. Стрельцы должны с ними вскоре разобраться. Негоже оголодавшим зверюгам без вожака на свободе разгуливать.

– А выворотень? Ты выяснил, кто ее проклял?

– Ворожей, – твердо заключил Гармала, останавливаясь у трактира. – Не волхв и не наузник. Сударь Одолен на вече был прав, в Подлунном мире вновь объявилась ворожба.

Ганька задумался. Свидетелей снятия проклятия с выворотня нет. Сам Ганька тогда валялся без чувств. Гармале ничего не стоило заявить, что выворотень был проклят наузником или волхвом. То, что он подтвердил появление ворожея, не снимает ли с него подозрения в ворожбе?

– На кой ляд его вообще создавать? – Ганька недоуменно хлюпнул носом.

– Вот и я гадаю, – Гармала помог ему встать с повозки. – Ворожей навел порчу на живую и мертвую воду и затаился. О нем ни слуху, ни духу, одни голые догадки. Ежели он хотел, чтоб о нем узнали, создал бы стаю выворотней. А коли он не желал, чтоб о его существовании стало известно, зачем создал одного из них? Зачем подставился?

– А что кости говорят? – Ганька озадаченно почесал макушку.

– Что меня пытались отвлечь, – вздохнул волкодав. – Получилось, вестимо.

В трактире было тепло и безлюдно. Трактирщик, судя по телосложению, из бурых берендеев, уныло протирал стойку.

– Здрав будьте, судари, – грустно кивнул он.

– Я не сударь, – привычно отмахнулся Гармала.

– Я тоже, – собезьянничал Ганька, тотчас получив щелбан по носу.

– Что не весел, сударь? – пропустив мимо ушей обиженное сопение, вопросил Гармала у трактирщика.

Тот заворчал про отсутствующую подавальщицу, которой теперь поди еще найди замену. Говорят, волки на днях лютовали. Может, и Хмелю задрали?

Сеять панические настроения средь населения и делиться сказом про выворотня волкодав не стал. Поахал, участливо покачал головой и спросил про странности. Не было ли кого чудного в последнее время?

– Да опосля Равноденствия иных и не бывает! – трактирщик в сердцах шмякнул рушником об стойку. – То мы бешеных выгоняли, то селян в собачьих намордниках! Потом горец заявился, из красных волколаков, весь золотом истыканный! А намедни, Хмеля сказывала, и вовсе опричница нагрянула, в коей сбежавшую княжну Червику запоздало опознали!

Червика сбежала? Неужто помолвку расторгла? Цикуту опозорила? Что эта байстрючка о себе возомнила? Ганька немедля проникся к ней еще большей неприязнью.

– Хотя погодите-ка, – трактирщик заговорщицки облокотился о стойку. – Был, был тут один чудак, припоминаю. Чужестранец, видать. Может быть даже с Заморских островов, уж больно окрасом странный. Что лицом, что телом посередке меж волколаком и яломиштом. А волосы длинные, до пояса, не то гнедой, не то каурой масти. Токмо на концах белые. Он к нам Хмелю-то и привел!

Ганьке вмиг как-то поплохело. Трактирщик описал мужчину, что еженощно изводил Ганьку истомой во снах.

– Еще раз заявится, срочно отправляйте сокола за ищейками, гончими и волкодавами! – скомандовал вдруг Гармала и, схватив Ганьку за шиворот, потащил прочь.

В глотке у него клокотало, верхняя губа дергалась, обнажая вылезшие волчьи клыки. Ганька сглотнул и осторожно спросил, что это за зверь такой объявился.

– Варрах! – рыкнул Гармала. – Яломишт, внешне и впрямь похожий на волколака. Он и есть ворожей! – он дернул ухом и вдруг перевел незрячий, всевидящий взгляд на Ганьку. – А ты-то… чего трясешься?

Спросил охотник на ворожеев и безликих, за свою безжалостность прозванный Могильником, у безликой девки, Истинной парой которой является ворожей.

16 Поводок

Второй весенний месяц,

младая неделя

Сумеречное княжество,

Тракт на Стрежень

Черва нагнала Бронца за пару дней. И теперь шла за ним, пустив Норова плавной рысью за его жеребцом игреневой масти, приглядываясь к волкодаву внимательней. Долгие раздумья Черве были чужды, да и терпеливостью она не отличалась, но на сей раз она предпочла повременить с тесным знакомством.

Будь он простолюдином или беспородным псом, как Гармала, она бы с ним не церемонилась. Приказала бы сопроводить ее в Барханное княжество, и вся недолга. Но Бронец был думским боярином, а это обязывало к расшаркиваниям.

Мести хвостом перед ним пол Черва не намеревалась. Отныне, после предательства батюшки с матушкой, вообще ни перед кем не намеревалась. Но размолвка с Цикутой доказала, что прогнуть каждого на своем пути ей не удастся. Это огорчало и злило.

На Тракте она держала почтительное расстояние, подчас теряя Бронца из виду, но не беспокоясь о том. Она догадывалась, куда он направляется. В Стрежень, на переплетение козьих троп. Она успеет перехватить его раньше, недаром ведь гончая. А лицезреть этого варвара каждый божий день, то еще удовольствие.

В деревнях, где он останавливался, она заселялась в корчму следом за ним. Черный кафтан опричника затыкал все вопросы, и сторожевые псы на воротах пропускали ее беспрепятственно. Бронец ее подмечал, кивал приветственно (а не кланялся, как положено!), но с расспросами не лез. Должно быть, считал, что опричницу попросту отослали с поручением. О помолвке он не знал, отбыл из Тенёты раньше ее объявления.

Он вообще был из тех, кто не лезет в чужие дела. Покуда эти дела не касаются его. Когда в корчмах начинались разборки между здоровыми и зараженными бешеницей в намордниках, он невозмутимо продолжал трапезу. Тогда как иные либо убирались прочь, либо лезли разнимать народ.