Преданные богам(и)

– До чего же ты все-таки, княжна, зловредная, – снова сплюнул Бронец, но не в сердцах, а как-то… смиренно.

Черва фыркнула и хотела поправить, дескать, всего лишь справедливая, но передумала метать бисер перед варваром.

– Не размениваюсь, а выполняю свою работу, – укоризненно попенял ей он. – Я волкодав, а не опричник, упреждающий заговоры. Паче того, обвинение Полозов в наших бедах все еще мнится мне ловушкой. Кому-то очень нужно сызнова стравить нас с ужалками, посеяв смуту, как пятьсот лет назад, при Свержении. И кидаться в этот омут с головой, не ведая, какие йелени и аждаи там водятся, не достойно волкодава.

Он еще было глухо заворчал что-то нелестное о Серысях и арысях в целом. Но над лесом вдруг взвился тревожный шорох крыльев. Из дубравы впереди с хриплым граем в воздух вспорхнули десятки грачей.

Кони всхрапнули и затанцевали на месте. Черва натянула поводья вороного и обеспокоенно переглянулась с Бронцом. Лук и бердыш они обнажили, не сговариваясь, и пустили коней осторожным шагом.

Тракт петлял, то ныряя в березняк, то возвращаясь обратно в дубраву. Смеркалось, и небо линяло с насыщенной лазури до блеклого розово-сиреневого заката. На небосклон, словно карабкаясь из плена цепких, голых ветвей леса, взбиралось бледное полнолуние.

Наконец, лес раздвинулся, и Тракт сбежал в низинные поля. Черва с Бронцом замерли на пригорке, настороженно осматриваясь.

Поля примыкали к Стрежни, большому селу, которое с появлением в нем козьих троп расползлось по холмам и размерами почти сравнялось с городком. За селом сверкала гладь бескрайнего Лунного озера и с тихим рокотом несла свои воды река Осколков. Далеко на горизонте вырисовывались очертания пиков Огнедышащих гор,

На душе у Червы заскребли кошки. Она сначала спутала их с рысью, что царапалась изнутри и просилась наружу, под лучи полнолуния. Но вскоре поняла, что это звериное чутье предупреждало об опасности.

Свою рысь Черва выпустила. Мышцы налились нечеловеческой силой. Удлинились и заострились клыки с когтями. Уши вытянулись и опушились. Над губой и бровями выросли чувствительные кошачьи усы. Наконец, зрачки глаз сузились, а радужка наоборот по-звериному расширилась. Стрежень сразу стала видна, как на ладони.

– Ворота открыты, – зашипела Черва, выгнув спину и вздыбив на загривке черную шерсть. Кафтан натянулся, но, вышитый особыми наузами, не порвался.

– И дым из печных труб не идет, – согласно добавил Бронец, пуская Лиходея шагом с пригорка в поля.

Черва коленями велела Норову не отставать.

С таянием снега из-под сугробов освободились пугала и теперь следили за всадниками нарисованными глазницами, покачиваясь и поскрипывая на ветру.

– Собак не слыхать, – все больше угрюмел Бронец.

На одном из холмов, за пределами сельского частокола, разрослось мрачное буевище с капищем, идолами троебожия и покосившимися треуглунами на могилах.

– Идол Луноликой искромсан в щепки, – Черва положила стрелу на тетиву и перевела взгляд на Стрежень, до которой оставалась пара косых саженей. Звериное чутье липко пощекотало чужим взглядом. – Но село не пустует.

– Ежели бы тут развелись дикие, они давно бы разбежались по лесам, – озвучил ее мысли Бронец.

Значит, бешеные. Причем, судя по замершей сельской жизни, лишенные намордников, помогающих держать приступы болезни в узде. Учитывая, что без намордников у бешеных усиливается водобоязнь, лечебный щелочной раствор стреженцы не пьют. А без лечения смерть от бешеницы наступает так же, как и от обычного звериного бешенства, дней через десять после заражения.

Значит, Стрежень уступила болезни не так давно. Но что тут произошло? Не хватило на всех наузов-намордников, и на селян напали свои же? Или сюда ворвались стаи одичавших зараженных, искусав стреженцев? Но где тогда подранные тела? И почему село, кишащее бешеными, выглядит на удивление целым, будто и не было тут никакой бойни?

Вопрос, точно ли им стоит туда соваться, Черва не поднимала. Без козьих троп по реке и пустыне до Полозов им придется добираться неделями.

В Стрежень они шагнули к окончанию заката. Небо налилось темной бархатной синевой, россыпь звезд на котором сверкала самоцветами. Полнолуние, незамутненное облаками, сияло вовсю. Очертания домов и плетней стали четче. Тени от них резче и чернее.

Дома в Стрежени были большие, как само село. Светло-серые избы из кленовых и ясеневых бревен и белые мазанки с четырехскатными соломенными крышами. Непременно с резными наличниками и расписными ставнями.

Плетни были невысокие, в два аршина, но крепкие, с частыми прутьями и горшками на черенках. За ними виднелись огороды и сады с кряжистыми дикими яблонями и вишнями. А еще курятники, свинарники и хлева. Пустые.

Ограбили их что ли? Сами стреженцы, бегущие прочь зараженного села, или добросердечные соседи позаботились, дабы скотина даром не пропала?

У реки рокотало колесо водяной мельницы.

– Во всех деревнях, значится, бешеницу спокойно стопорят намордниками, а тут отчего-то не получилось, – Бронец кивнул своим мыслям и спрыгнул с Лиходея. – Везде получилось, а тут, на переплетении козьих троп, по которым бешеные могут разбежаться по всему свету, не получилось. Вот незадача, да? – закинув бердыш на плечо, он перевел тяжелый взгляд на Черву, пожевал кольцо в губе и скомандовал. – Полезай на крыши, княжна. И на землю ни шагу.

На крыше ближайшей мазанки она оказалась, не успев возмутиться странному приказу. А потом Бронец хлопнул коней по крупам, отсылая их прочь.

И Черва вдруг со всей ясностью осознала, что ради козьих троп, укорачивающих путь до Барханного княжества, в Стрежень шла только она. А Бронец тут единственно ради своих волкодавских целей. Сиречь охоты на чудищ.

Он повел плечами и, давая волю внутреннему зверю, взвыл-взревел на Луну. А Черва, прикрыв ладонью рот, наблюдала, как утолщаются его руки и ноги, превращаясь в лапы. С медвежьими когтями. Как натягивается доспех на раздавшейся в плечах спине, покрывшейся красно-бурой шерстью. Как меняется грубое лицо, переламываясь в волчью пасть. И с благоговением выдохнула:

– Беовульф!

Редчайшая помесь берендея и волколака. Быстрее первого. Сильнее второго.

От дальнейших восторгов по поводу живой легенды отвлекло раздраженное сипение сотен обезвоженных глоток. Бешеные не вынесли громогласности рева беовульфа и в панике ломанулись прочь из домов. Тоже откликнувшиеся на зов полной Луны, наполовину обращённые и оттого еще более опасные.

Они уже были на пределе. Шерсть выпадала и зияла проплешинами. Шкура приобрела желто-зеленый, трупный оттенок. Глаза покраснели и выпучились, вылезая из орбит. На почерневших губах хлопьями пенилась слюна. Руки уже охватил предсмертный паралич и они закостенели, вытянувшись под прямым углом к туловам.

Через пару дней эти бешеные издохли бы сами. Но до тех пор заражали бы всех, приходящих в Стрежень по козьим тропам. Кабы не забредший к ним волкодав с опричницей на поводке.

Бронец размахивал бердышом, словно тот был невесомой тростинкой, и выкашивал бешеных десятками, как колосья на сенокосе. Черва без промаха выпускала стрелу за стрелой, издали дырявя головы и грудины. Тем немногим, кто забирался к ней, она метала в шею отравленные ножи. И, забрав оружие, по хлевам и плетням перебиралась на соседнюю крышу, по-кошачьи легко удерживая равновесие.