Превосходство Борна (др. перевод)

— А что будет в том случае, если он не справится с заданием и его убьют?

— Тогда мы тотчас же начнем все сначала, отправим на задание кого-то еще. Мак-Эллистер поедет в Макао с Борном и разузнает там поподробней, как добраться до Шена. Борн согласился ввести его в курс дела. Если же у нас не останется ничего иного, мы попробуем осуществить предложенный им план: заговорщик против заговорщика. Он считает, это надо было бы сделать с самого начала, но, может быть, и сейчас еще не поздно. Как видите, Алекс, я не против того, чтобы учиться.

— Вы ничему не учитесь! — произнес разгневанно Конклин, вставая с кресла. — Вы забыли кое-что! Забыли, что говорили Дэвиду! Упущение весьма серьезное!

— Что вы имеете в виду?

— Я не дам вам выйти сухим из воды! — заявил Алекс, оставив без ответа его вопрос, и, прихрамывая, направился к двери. — Вы можете многое требовать от человека, но в конце концов наступает предел, и вы уже бессильны что-либо сделать. В общем, я не завидую вам, многоуважаемый господин посол! Уэбб узнает правду! Всю правду!

Конклин, распахнув дверь, натолкнулся на спину высокого морского пехотинца. Тот повернулся кругом и взял карабин на изготовку.

— Прочь с дороги! — заорал Алекс.

— Простите, сэр! — пролаял пехотинец, холодно глядя куда-то перед собой.

Конклин повернулся к дипломату. Хевиленд пожал плечами:

— Порядок есть порядок!

— Я думал, что этих людей здесь больше нет. Полагал, их увезли в аэропорт.

— Мы отправили назад только тех, кто мог видеть вас. Он же — из контингента, охраняющего консульство. Благодаря тому, что на Даунинг-стрит кое-что пересмотрели, занимаемый консульством участок официально признан территорией Соединенных Штатов, и, таким образом, мы получили право военного присутствия там.

— Я хотел бы увидеться с Уэббом.

— Это невозможно: он сейчас уезжает.

— Да кто вы такой, черт возьми, что распоряжаетесь всем?

— Я — Раймонд Оливер Хевиленд, посол правительства Соединенных Штатов Америки, наделенный полномочиями, действительными и за пределами моей страны. Во время кризисных ситуаций мои решения подлежат беспрекословному выполнению. Сейчас сложилась именно такая ситуация. Так что не кипятитесь зря, Алекс.

Конклин, закрыв дверь, проковылял к своему креслу.

— Ну и что дальше, господин посол? Чего ожидать нам, всем троим? Получим ли мы пули в лоб или нас подвергнут лоботомии? [218]

— Я уверен, мы сможем прийти все к взаимному согласию.

Они сидели обнявшись. Мари понимала, что мыслями Дэвид не только с ней, что он как бы пребывает в разных мирах… Вновь вернулся в Париж, где она познакомилась с доведенным до отчаяния человеком по имени Джейсон Борн, старавшимся выжить, но не уверенным в своих силах, как, впрочем, и в том, надо ли ему оставаться в живых. Терзавшие его сомнения были столь же опасны для него, как и те люди, что пытались его убить… Впрочем, если это и Париж, то не тот. У Дэвида нет былой неуверенности в своих возможностях, ни к чему придумывать на ходу, как ускользнуть от преследователей, не надо бежать, чтобы заманить в сети охотников… Но у Мари снова, как и в тот раз, появилось такое чувство, будто что-то отделяет Дэвида от нее, — потому-то и вспомнила она Париж. Благородный, сострадательный Дэвид пытался приблизиться к ней, но Джейсон Борн не пускал его… Джейсон теперь был охотником, а не дичью, как тогда, и сознание этого факта укрепляло его волю. Его состояние как нельзя лучше выражали два слова, которые он повторял то и дело как заведенный:

218

Лоботомия — операция на головном мозге в случае нарушения его функций, ведущая к потере разума.

— Пора начинать!

— Ну зачем ты идешь на это, Дэвид? Почему?

— Я же говорил тебе: потому, что могу это сделать. Потому, что обязан выполнить свой долг. Потому, что то, за что я взялся, должно быть доведено до конца.

— Это не ответ, мой дорогой!

— Ну что ж, попытаюсь объяснить это по-другому. — Уэбб мягко выпустил жену из своих объятий и, взяв ее за плечи, посмотрел ей в глаза. — Пойми, это нужно и для нас, милая моя!

— Для нас?

— Ну да. Ведь в противном случае мне до конца дней своих не избавиться от кошмаров. Они будут возвращаться ко мне снова и снова и рвать всякий раз меня на куски, поскольку я никогда не забуду, что оставил, не завершив, позади. Мне не выдержать всего этого. Я войду в штопор и увлеку и тебя в развернувшуюся предо мною бездну: ты ведь тоже, несмотря на весь свой ум, не сможешь придумать, как вырваться нам из этого ада.

— Меня не страшит никакая бездна, лишь бы ты был рядом со мной! Только бы ты оставался в живых!

— Это не основание для моего отказа от участия в операции.

— А я думаю, что основание, и к тому же весьма веское.

— Выходит, я должен указывать другим, что делать, а сам оставаться в стороне?

— Чего ты, черт возьми, добиваешься?

— Только одного: чтобы Шен был уничтожен. Он не имеет права жить, и посему я не собираюсь…

— Уж не думаешь ли ты выступить в роли Господа Бога как высшего судьи? — прервала его Мари. — Позволь другим решать, что и как делать! Выходи из этой игры! Не суй голову в петлю! Я хочу тебя видеть живым!

— Ты не желаешь слушать меня, Мари. Я побывал ведь в том страшном месте и видел и слышал этого человека. Такие люди не имеют права на существование. В одном из своих обвинительных выступлений, где риторика перемежалась с визгом, он назвал жизнь драгоценным даром. Об этом, конечно, можно поспорить, поскольку условия жизни у каждого разные, но для него жизнь других не значит ничего. Он испытывает наслаждение, убивая несчастные жертвы… Не знаю, возможно, это заложено в нем, — если хочешь, поговори на данную тему с Пановым… Жажда крови сквозит в его взгляде. В нем воплотились и Гитлер, и Менгеле, и Чингисхан… Что бы ни лежало в основе его садистских наклонностей, ему не место на нашей земле. И я должен быть уверен в том, что его не станет.

— Но почему ты взял на себя эту миссию? — говорила Мари умоляющим тоном. — Ты ведь так и не ответил на мой вопрос!

— Ответил, но ты не слушала меня. Пока он жив, я так или иначе буду изо дня в день видеть его, слышать его голос и наблюдать, как он, забавляясь, убивает объятых ужасом людей, а затем надругается над их бездыханными телами. Попытайся понять меня. Ведь я и сам пытался разобраться в себе. Хотя я и не психиатр, но кое-что мне стало ясно-таки. И это неудивительно: только идиот не увидел бы, что к чему. Меня преследуют страшные видения, Мари. Перед моим мысленным взором то и дело проносятся картины одна ужасней другой. Меня мучают воспоминания, от которых я хотел бы избавиться, но не могу. Я не в состоянии выносить долее всего этого, что, надеюсь, дойдет до тебя. Я хочу стать лучше, чем есть, хотя сознаю, что полностью мне никогда не освободиться от тяжкого груза, взваленного на меня моим прошлым. Я не желаю скатываться вниз. И должен сделать все, чтобы этого не случилось. Сделать ради нас обоих!

— И ты полагаешь, что, убив этого человека, избавишься от своих видений?

— Я надеюсь, что это поможет мне. Впрочем, все может произойти. Меня, например, могло уже и не быть, не пожертвуй Эхо своей жизнью ради меня. О таких вещах не принято говорить, но, как и у большинства людей, у меня тоже есть чувство долга. И, кроме того, меня, возможно, мучает сознание того, что я остался в живых, в то время как Эхо погиб. Но, что бы там ни было, я в любом случае должен взяться за это задание, поскольку смогу выполнить его.

— Ты убедил себя в этом?

— Да. У меня есть все, что необходимо, чтобы справиться с этой задачей.

— В общем, как я понимаю, ты не желаешь указывать другим, что делать, сам оставаясь при том в стороне?

— Я просто не могу поступить по-другому. Я возвращаюсь туда потому, что рассчитываю прожить с тобой долгую жизнь, дорогая.

— Кто даст мне гарантию в том, что я снова увижу тебя? И кто возглавит всю операцию?

— Во главе ее — та тварь, что впутала нас в это дело.