Прибытие поезда

– Чем - вы - мне - помешаете?

– Мы же монастырские, безобидные люди. А вы едете через такие места, где, мне рассказывали, могут случиться дурные вещи. А с монахов, вы же сказали, нет спросу. Позвольте идти с вами. Потому что сейчас вам это всё равно, а потом может пригодиться.

– Что у тебя с глазами?

– Послушайте... Нам очень хочется выжить. Поэтому мы бежим - потому что не хотим, чтобы нас убили. Вы хотите на север. Мы хотим к русским. Наше золото уже у вас, - (оба мальчика так и не издали ни звука, разве что громко дышали от напряжения).
– Если мы начнём вам мешать, или с нами станет опасно, или просто надоест - оставьте нас. Я же знаю, с вами нельзя спорить.
– (три пары глаз: карие, синие-огромные, синие-простые).

– Просто мы хотим жить, и вы можете нас использовать. Можете спрятаться! У нас есть запасная ряса. Большая! Две!
– (Кэтэлин почесал красную щёку и пришпорил коня).
– И мы не будем ничего просить! И можем помогать. И не устанем! Можете с нами не разговаривать. Но мы же для вас не опасны, мы можем просто идти одной дорогой. Кэтэлин!

– Круща мэтий, ну и зенки у тебя. Н-но-о!

– Нам ничего не надо!
– закричала она вдогонку. Голос её сорвался, девочка поперхнулась, но продолжала что-то вопить, да ещё двоих монашков рядом с ней прорвало, и они верещали в три голоса бессвязные мольбы.

Допотопный овечий жилет Кэтэлина мелькал в отдалении.

Гайдук не глядя сунул револьвер в кобуру. Добыл он этот револьвер у какого-то турка, и с тех пор не менял, хотя с русской стороны частенько попадались новые, патронные, четырёхлинейные, разламывающиеся пополам для зарядки. Каждый дурак умел с такими обращаться: вложить патроны, захлопнуть, взводи-стреляй. Но патроны в дикой местности поди поищи.

– Пошё-ол!
– заорал он и сорвал с пояса хлыст.

В галопе, с развевающимися усами, он врубился в стаю этих несчастных воронят, едва успевших шарахнуться из-под копыт; размахивая хлыстом, налетел на брата Феодула (тот плюхнулся и стал отползать):

– Встать! Встать, мать вашу, быстро жопы подняли, ждать не буду!!

Оглушённые, больше ухода перепуганные его возвращением, монахи сбились в кучку. Никто уже никого не сторонился. Мальчики и девочки жались друг к другу, отец Василий пытался протолкаться вперёд, но его придавили с боков. А страшный Кэтэлин носился вокруг верхом и орал:

– Шевелись!
– хотя сам же не давал пошевелиться.

Он согнал их в подобие шеренги, плюнул кому-то на макушку и сказал уже нормальным голосом:

– Кто пожалуется, останется подыхать.

И поехал впереди, не дожидаясь согласия.

6.

А не надо было кучеру тянуться к ружью - пуля, видно, ударилась в кость и вырвала кусок запястья. Бедняга свалился в траву, крича и зажимая рану. Оглушённый купец распластался рядом.

Кэтэлин поднял из-под колеса упавшую с возницы кушму. Похлопал её о рукав и хотел было надеть взамен своей мятой шляпы, но в последний момент сунул подмышку. Дым расходился. Пахло порохом и горелым салом.

В этот раз наживы было негусто: ткань и две коробки пряжи. У купца с трудом нашлась пара леев. Неудивительно, товар-то ещё не привёз. Ткань, однако, можно было продать в городе, а на леи хоть напиться. Бывало и бедней. Кучер притих, только ворочался на земле, весь залитый кровью. Что ж, с правой рукой парню лучше проститься заранее.

(А на самом дне повозки после обнаружился вычищенный до зеркала кусок металла. Кузнечный мусор; сорванная заклёпка, прежде, видно, крепившая что-то, перевозимое в телеге. Железку прибрал к рукам один из мальчиков-монахов, но это всё впереди, впереди).

Выдыхая сквозь зубы в ритме знакомой песенки: ф-ф-ф, ф-ф-ф, Кэтэлин привязал своего коня к упряжке.

Когда детей запихали в повозку, отец Василий спросил-таки:

– Что вы сделали? С теми людьми? Где они?
– а ведь клялся, стервец, не задавать вопросов.

– Живы, - бросил Кэтэлин.

– Мы слышали выстрел.

– А я слышал, как сверну твою старую башку.

...Получается, что шли они всё-таки не на север, а на северо-восток. Поскольку встретиться с русской армией отец Василий планировал где-то в районе Галаца. А Дунай пересекли на западе недалеко от Сербии. Что характерно, Янко не пишет об этом ничего, зато в работах местных краеведов есть упоминание о захоронении двоих детей, застреленных турками при переправе с болгарского на румынский берег. Так что изначально планировалось, что Кэтэлин поведёт пятнадцать человек, включая взрослых, но к месту встречи добралось только тринадцать. Неизвестной остаётся судьба паромщика-серба. Впрочем, о чём я, ведь я же его выдумал, этого паромщика, и нет никакой возможности узнать, кто там был на самом деле.

– Г-где ты по-по-болгарски научился, г-г!-гайдук?

Они проезжали сквозь заросли белых метёлок, порой достававших лошадям до середины груди. Брат Феодул, которого второй раз не смог бы заманить в седло ни патриарх, ни даже сам Георгий Победоносец, расположился на козлах и вполне себе сносно правил, а дети за его спиной о чём-то переговаривались.

Кэтэлин оторвался от жевания сухаря.

– Я из Тараклии, - ответил он, осыпая крошками жилет и седло.

– А-а, - протянул ничего не понявший монах.

– Что, батюшка!
– вдруг громогласно произнёс Кэтэлин (брат Феодул чуть не свалился с козел), - весело оно путешествовать, с девками-то?!

Отец Василий чем-то поперхнулся; сзади донёсся его сдавленный хрип.

Отдельный вопрос - даты. Происходит это всё, если я делаю верные выводы, в середине, может быть, в конце апреля, или в самом начале мая.

Когда я сумел-таки выбраться посмотреть степь, был сентябрь, и мы несколько суток ждали, пока пройдёт дождь и высохнет после него земля. Степь (представлявшаяся мне почти космической стихией) перестала существовать лет пятьдесят назад. Теперь там распаханные поля. И всё, что можно откопать, роясь в слое земли под пашней - семи- и девятимиллиметровые гильзы времён второй мировой. Занят Деж, занят Клуж, занят Кымпулунг...

Но мне обещали что-нибудь да нарыть.

7.

В третьем часу над степью собрались тучи. Прохладный ветер сделал Кэтэлина неожиданно разговорчивым.

– Думаешь, мускалям есть до тебя дело?!
– орал Кэтэлин, обращаясь к отцу Василию, едущему далеко позади.
– Я бы с ними не связывался даже за сто мускальских рублей.

– Что ты говоришь?
– спрашивал настоятель, догоняя гайдука.

– Бессовестная нация.

– Кто?

– Мускали, кто. Ты на них молишься. А они тебя отправят в Сибирь, батюшка, чтобы ты стал мускалём, а твоих детей отдадут в матросы.

– А ты был женат, разбойник?

– Чего? Нет, жизнь моя для такого не подходит.

– Видишь как. А ведь те же слова годятся и для меня. Жизнь моя для такого... да. Это я к тому, что хоть мы и разные, а две наши жизни можно описать одними словами. А ещё было сказано: довольно для каждого дня своей заботы. Это к тому, что дай сперва дойти до русских спокойно, а там будет видно. Вот так.

– Вот, - повторил Кэтэлин и задумался.

В повозке, под пологом, девочки разглядывали тюки атласа, один развернули и стали по очереди заворачиваться в гладкую ткань. Мальчики посмеивались, но глядели на юных послушниц с незнакомым прежде вниманием. Звали их: Клемент, Иван, Иван, Артемий, Сергий, Кирилл, Евдокия, Злата, Мария, Мария, Мария.

Гайдук ехал и думал о том, что дети-то жили в своих монастырях не одни, и почему из всех взрослых монахов бегут только неуклюжий заика Феодул и сам настоятель? Неужто все остальные уже мертвы? Или разбежались? Была тут какая-то загвоздка, и Кэтэлин, не привыкший долго сомневаться, уже начал было говорить:

– Где...
– но вместо окончания вопроса гаркнул, - Стоять!!
– тут же спешился и буквально сдёрнул с седла отца Василия. Дышло подъезжающей повозки едва не проткнуло их обоих.