Прибытие поезда
Шрифт:
Отец Василий размахнулся и зашвырнул зеркало далеко в траву; сверкнул отражённый костёр. Обе Марии - двенадцати и тринадцати лет - громко вздохнули.
– Где Сергий?
– Не ведаю, батюшка, истинный крест.
– По нужде отошёл, - сообщил кто-то из темноты.
Беззвучную смерть принял Сергий за десять минут до того, как отец Василий его увидел. Упал на мягкие травяные кочки. Никто и не заметил его в темноте. Тело положили у костра, перевернули: на затылке, у левого уха круглое чёрное отверстие с хвостиком крови, исчезающим под воротничком.
Кэтэлин сунул в дыру мизинец, сморщился и вытер руку о штаны.
– Пуля, - сказал он.
– Никто не стрелял.
– Стреляли, - сказал Кэтэлин.
18.
Кто-то
Если ты сейчас погасишь костёр, это увидит сволочь. Что она поймёт? Нет, девка, спать можно и так... Она поймёт, что мы уходим. Что мы нашли мёртвого засранца. И она поедет за нами. Засранца оставь! Ты тупой! Ты со своим мертвецом всех нас угробишь. Село рядом, похоронят его наутро чабаны! Заткнись!! (Иван стонет, когда его заталкивают в телегу, и ствол револьвера упирается ему в губы). После, после разберёмся. Чтобы ночью за много вёрст подстрелить мальчишку в голову... Я не знаю, какая сволочь такое умеет. Я так не умею. За нами шли чёрт знает сколько времени, так что (он суёт в руки отцу Василию ружьё, пинает борт телеги и вскакивает в седло) молись, батюшка. Потому что у нас на хвосте, может быть, самая страшная сволочь Валахии. До мускалей доедем к полудню, если от сволочи уйдём. Молись, батюшка. Трогай! Трогай!! Трогай, мэгаруле!!! Н-но, пошла.
19.
На рассвете выехали к самому краю степи, туда, где лес врезался в траву прибоем низких ёлочек. Обёрнутый оранжевым, лежал в глубине повозки мёртвый Сергий.
– Суфлекатэ пэн ла брыу, дучя, дучя руфеле ла рыу...
Кэтэлин вздрогнул и выронил папиросу.
– Ты чего это, окь булбукато? Ты это... как это?
– Вы эту песню всю ночь пели, - сказала большеглазая, кутаясь в одеяло. От ветра и бессонницы её лихорадило.
– А тебя отмыть, причесать, будешь как румынка, - похвалил Кэтэлин.
– Это монахиня, - твёрдо сказал отец Василий.
– Всё понимаю, но уж на неё не засматривайся. Грех.
– Она ж страшная, как смерть.
– Правда?
– удивился настоятель.
– Красота телесная нам не нужна, но в мирской жизни она, я слышал, называлась красавицей.
– Ты её видел, батюшка? С её-то зенками?
– Большие глаза - красиво, - пожал плечами отец Василий.
– Для грешного мирянина, разумеется.
Раз показалось, что вдалеке горит огонь, но, когда подъехали, не нашли ни следов, ни кострища. Когда уже решили, что ночью сбились с дороги, Кэтэлин углядел в стороне неподвижную фигуру. Крикнул раз-другой, но человек не пошевелился. А подъехав ближе, поняли, что это пугало стоит посреди заросшего сорняками
поля. Участок не трогали с прошлой осени, а пугало осталось - в распятом на жердях кожоке, с почерневшей крынкой вместо головы.Выкопанную в этих краях гильзу мне дали подержать в гостях у профессора Хайдуческу (теперь уже, к сожалению, покойного: в 2015-м он перестал отвечать на письма, а осенью мне сообщили, что Хайдуческу умер). Латунный картридж от карабина Шарпса и так редкая находка - его обычно заменяла бумажная самокрутка с порохом. А в Румынии ни до, ни после войны карабины Шарпса вообще не использовались, просто не было на них заказа. А ещё профессор говорил вот что: болгары с русской армией сотрудничали, и очень успешно. Но в Румынии это едва ли могло происходить. С другой стороны, он признавал, что беженцы, среди которых был Кирилл Янко, шли бы не в Бессарабию, через полстраны, а к ближайшему крупному городу, где попросили бы убежища в первом же монастыре. И причины, застававшие Кэтэлина с о.Василием и прочими проделать совершенно ненужный с точки зрения спасения путь остаются неизвестными. Версии, однако, были, и вот некоторые из них:
Первая. Миссионерская. Или, может быть, агитпроповская. Румыния в то время об участии в войне не заикалась, и отправить отряд максимально трогательных людей с целью настроить местное население на помощь болгарам -- не худшая идея. Но о контактах монастырского обоза с людьми данных нет.
Вторая. Шпионская. Раскритикованная Хайдуческу, но способная объяснить необъяснимое прежде. А всё-таки кажется мне, батюшка, что ты мускальский шпион...
Третья. Исходная, от слова "исход". Всё-таки беженцы. Румыния их по каким-то причинам не заинтересовала, и они отправились, бессмысленно рискуя, русской армии навстречу. А русская армия в это время начала путь к Дунаю и везла пропахшие креозотом торпедные катера, громыхавшие под брезентовыми покрышками на платформах.
20.
Двигаясь вдоль кромки леса, встретили, наконец, человека: курчавого паренька, пасущего небольшую отару. Овцы разбрелись во все стороны, чуть ли не на опушку выходили.
– Доброй поры, мальчик, - Кэтэлин спешился, подошёл, пряча револьвер под рубахой.
– Вам тоже.
– Что-то здесь людей не видать.
– Видать.
– Где ж они все тогда?
– Объедете холмы, там наши Албешты.
– Твою-то мать, - возмутился Кэтэлин.
– Мы Албешты должны были ночью проехать.
Пастушок развёл руками, с опаской поглядывая на Кэтэлина и грязных детей. Он что-то прятал на земле, прикрывая это сдвинутыми коленками.
– Ты христианин?
– Само собой.
– Помоги нам, парень. У нас раненый в телеге, к людям бы его передать.
– В Албештах доктора нет.
– А он и без доктора оправится. Ты домой вернёшься?
– Само собой.
– Так мы его тебе оставим, ты его домой-то и забери.
– Не-не-не, - замахал пастушок.
– Отсюда полчаса до Албешт, там хоть мамке моей раненого оставьте, а мне здесь не надо.
– Он маленький совсем, - Кэтэлин кивнул детям, и те вытащили из повозки Ивана. С ночи Иван бредил, скрипел зубами и вскрикивал, и глаз не открывал.
– Мальчишка мелкий. Не поедем мы в Албешты, потому как спешим. Мы его тебе оставим, а ты позови к нему людей.
– Вы, наверное, гайдуки.
– Какие гайдуки, парень. Это же дети. Болгарские монашки. С ними их батюшка, вот и всё.
– Не возьму я вашего болгарина.
– Ты же сказал, что христианин.
Но тут пастушок подскочил с места и побежал, перепрыгивая через кочки.
– Гайдуки!
– вопил он на бегу.
– Убивают! Гайдуки!
– он попал ногой в нору и покатился. Кэтэлин прижал его к земле.
– Мы не гайдуки.
– У вас пистоль на поясе.
– Я гайдук. А эти люди - не гайдуки. Посмотри на них, парень. Это девочки. Монашки. Это священник, паштили мэсый! Это раненый монах. Понял?
– Угу.
– Если убежишь, я тебя убью.
Пастушок опустил голову и заплакал, размазывая по лицу грязь.
– Ты оставишь раненого монаха умирать?