Прибытие поезда

– Д-детей ве-везём. Ещё съестного п-п-п!-полмешка.

Вдалеке, где над степью собиралась чернота, что-то сверкнуло.

– Гайдуки, говоришь.

Некоторое время они глядели друг на друга - тихо умирающий Феодул и атаман.

– Дети твои по-румынски совсем ни бум-бум? Сандру, глянь, что у них в телеге. Эй, детишки. Понимаете, что говорю? Вы все тут немые?!

...Щёлк!
– как жёрнов, поворачивается барабан и застывает, зажатый пружиной; глаза Кэтэлина превращаются в два смертельных пушечных дула.

И тут подал голос мужичок в светлой кушме.

– Судари, - сказал он (все разом обернулись), - позвольте мне, судари, внести ложку лепты.

Атаман кивнул.

– С вашего позволения, - мужичок прихлопнул на лбу комара и смачно пыхнул трубочкой, - я бы предположил, что человек по человеческой природе своей лжив. И, если уж нам сделались интересными причины, приведшие смиренных служителей господа нашего Иисуса Христа в столь плачевное... о чём я говорю? М-да, давайте спросим у тех, кто, короче, у детей.

Атаман снова кивнул, на этот раз медленней.

– Я бы попросил отвести детей в сторону, дабы не были они введены, эм... в наущение... старшими собратьями. Ну-ка, Сандру, грешный брат мой, позаботься о том, чтобы дети подошли сюда. Отделим, так сказать, агнцев от плевел.

Кажется, впервые на лицах Брата Феодула и Кэтэлина отражалось одно и то же: чистое и полнейшее изумление. А по степи уже разносился гром, и тревожились травы, и лиловые жужелицы искали норы среди ковылей. А отец Василий даже будто бы видел в небесном шевелении нечто - а что, он не мог сказать, хотя были это конские ноги и мелькание травы, да сыпучие золотинки.

– Кто го направил? Понимаете български? Хайдутин? Хайдутите?

– Видишь, говорят, нет.

– Это болгары, бедный брат мой. У них всё наоборот. На глас скажите - хайдутите вам го направили?

– Да, - сказали двое или трое мальчиков.

– У них всё наоборот. Болгары. Сандру, драгоценный мой, возверните отроков, где стояли.

...Палец Кэтэлина шарит по складкам рясы и, наконец, нащупывает спуск.

– Всё-таки гайдуки, - атаман вздохнул, вынул саблю и концом клинка отодвинул полог.

9.

Громыхнуло, как ведром огрело. Запрокинув голову, заржал конь.

Из ливня они вышли под мелкий обложной дождь, мокрые до нитки. Все в потёках бурой грязи. Над оглохшей местностью стояла сплошная водяная дымка.

В молчании Кэтэлин разломал куст и выстроил из палок нечто вроде шалаша. После выгреб из поклажи обрывок верёвки и старый мешок, сунул их под прутья, накидал вокруг ещё веток и присыпал порохом.

– Переоденьтесь, - бросил он дрожащим детям.
– Подохнете тут, пока согреетесь.

Они разбрелись по обе стороны повозки и принялись кое-как стягивать с себя остатки монашеских одеяний.

– Что ты там бухтишь, батюшка?

– Даю позволение временно одеться в мирское, - стуча зубами, сообщил отец Василий.
– Сергий! Это что такое, Сергий! Подсматривать вздумал?

– Боже упаси, я только спину почесать.

Порох полыхнул, выплеснув малиновый фейерверк. С девичьей стороны кто-то взвизгнул. Тут уже занялись мешок с верёвкой, и Кэтэлин сунул в поднявшийся огонь влажные ветки.

– Г-г-господь п-п-п-п...

– Простит тебя, брат.

– П-п-ростит, - облегчённо сказал Феодул. И вышел из-за повозки первым. Весь он был плотно укутан оранжевым атласом.

– Твою мать, - сказал Кэтэлин и пошёл переодеваться.

Дети превратились в гусениц апельсинового цвета. Неуверенно семеня, они приблизились к костру, где отец Василий, тоже ярко-оранжевый, раскладывал вместо скамей свёрнутые рулонами одеяла. Расселись у огня, бросая друг на друга удивлённые взгляды. Девочки выжимали мокрые волосы.

– Здесь и заночуем, - Кэтэлин вытряхнул на покрывало мокрые сухари и пять картофелин.
– На вот, - он подержал над огнём сухарь и сунул его в руку засыпающей Злате.
– Жри, малявка.

– Очи всех на тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении...

– Да-а, - атаман уставился в опухшую физиономию Кэтэлина.
– Как тебя, отец, приложили.

– Аз не говоря румънски, друже.

– Гайдуки, значит...
– сабля вернулась в ножны.
– Нет, - твёрдо сказал атаман.
– Никакие это были не гайдуки.

Брат Феодул побелел.

– Это были грязные турки, сучье отродье, вот кто это был. У них вместо души дерьмо. Гайдуки бы так с вами не обошлись.

– Т-точно т-та-так и есть.

Атаман растянул губы и так ненадолго замер. Похоже, он потерял мысль.

– Удачи, - сказал он, наконец, и всадники умчались. Начинался дождь.

– У вас кровь из носу течёт.

Гайдук вытер с усов тёмные капли. Он сидел в оранжевой атласной тоге и шляпе с обвисшими от воды полями. Отец Василий уже спал, из повозки доносился его храп, и торчала грязная пятка. Там же с ним устроили нескольких детей, а прочих уложили на одеяла вблизи огня. А рядом с Кэтэлином разместилась большеглазая и сидела, обняв острые коленки в огненном полотне.

– Да, - сказал Кэтэлин.

– Кем вы были раньше?

Кэтэлин подвинулся ближе к костру. Глаза его слезились от жара.

– Приглянулся я тебе, окь булбукато?

Она пожала плечами:

– Бог послал нам вас.

– Для того, чтобы Бог меня послал, на свете должен остаться один я и сам Дьявол. И даже тогда, - он разгрыз кислый стебель; сок брызнул на усы, - вот даже тогда Бог крепко задумается, перед тем как меня позвать. Слушай, - повинуясь внезапному наитию, он обернулся к девочке, - отец Василий - кем он был?

– Каким-то солдатом, - уверенно сообщила большеглазая.
– Но это было давно. Кэтэлин, - она придвинулась ближе.
– Я даже не знаю, как вам сказать...

Брат Феодул сопел и ворочался под днищем телеги, засыпал на минуту и тотчас открывал глаза, содрогаясь. Сквозь тревожную дрёму он видел, как гайдук с девочкой говорят о чём-то по ту сторону костра, но слов разобрать не мог.

Потом Кэтэлин лёг, положив голову на мешки с золотом и зажав под мышкой револьвер. И заснул. Снилось ему, что в далёкий будущий год воскрес Гицэ Бессарабец.