Приключения сомнамбулы. Том 2

Метнулся вправо.

– Нельзя одной краской мазать…

– Я и не мажу, я лишь объясниться стараюсь…

Щёлк, щёлк.

– Говоря о патриотическом фланге, вы ни слова не сказали о евразийцах…

– Что в лоб, что по лбу… щёлк, прыжок в сторону.

– Но был же и реальный протест, – зарделась, глазки блестели; вопросы и возражения утомительно повторялись.

– О, рок-музыканты дивно протест взвихрили – помните изящного корейца с отточенно-острой, как в восточных единоборствах, жестикуляцией? – мы хотим перемен…

– Имеются языки говяжьи, печень и белое мясо индейки, прессованное…

– Я не о том, у нас были великие борцы…

– Трубки надёжные, корейские. От «Самсунга»…

– Имеются языки говяжьи, печень и…

Шанский отпил вина.

почти объяснился

Поставив бокал на изящный стеклянный столик, Шанский одарил зрителей своим обводящим широким жестом, как если бы на сей раз, после всех вариативных повторов и разворотов темы, так его взволновавшей, надумал перейти к обобщениям. – Разве внезапное до невероятности обрушение идейных и идеологических каркасов могучего, – с удовольствием нажал, – государства, обрушение, которое мы, разинув рты, наблюдали, – глянул в камеру, словно просил поддержки, – не пошатнуло веру в привычный мыслительно-понятийный аппарат прогрессивной интеллигенции, ориентированной на абстрактный идеал и обязательное противостояние любой власти? Надеюсь, пошатнуло, не жалко. Но, что же мы действительно получили? – спросил сам себя тихо-тихо, со скорбной миной, – кто не согласится, что оригинальные смыслы у нас вообще давненько не продуцируются, что всемирно-исторический феномен русской религиозной философии, выпестованный в начале прошлого века, за редкими исключениями, актуальными и сегодня – вспомним «веховцев», Ильина с Федотовым – лежит в руинах? А из свежезамусоренных советских руин попрежнему торчат лишь опорные протестные символы – два восхитительных, героических, но, увы, уже не несущих новых содержаний столпа. Контрастные течения русской мысли последних десятилетий, ими символизируемые, – сахаровское и солженицынское – не совладали с динамичным противоречивым богатством жизни, упёрлись с общей закономерностью в тупики отрицающего гнусную постсоветскую реальность непонимания. У Сахарова и Солженицына свои ясные императивы, у одного – либерально-демократический, у другого – почвенно-демократический, однако, вынужден вновь и вновь повторяться, в основе разных, едва ли не враждующих политикокультурных устремлений – морально-нравственный идеал, хотя история морали не признаёт, Клио – аморальная дамочка…

– Минуточку, мы вас слушаем…

– В еженедельнике «Поза» пишут, что оральный секс научные открытия стимулирует, скажите, фундаментальные или прикладные?

– Вы ошиблись номером, ток-шоу «Позы» в соседней студии.

– На зажим свободы жалуются ещё! – трясся от смеха Шанский, – до чего народ любознательный.

Шанский вовсе не агент вражеского влияния

– Пожалуйста, говорите.

– Я учительница русской истории, мне больно, что вы, будто агент влияния, ихнюю аморальность славите. Разве на вашем хвалёном Западе не… ту-ту-ту…

– О, на Западе я ваш рьяный защитник! Самое гнусное там, как и здесь, впрочем, это левая и, стало быть, самая передовая, фанатично поклоняющаяся высоким отвлечённым началам интеллигенция, по-ихнему – левые интеллектуалы, к счастью для своих стран не имеющие шансов придти к власти, засевшие в университетских гетто. Но почитайте-ка самую заносчивую парижскую газетку «Liberassion»! Из своего прекрасного, свободного и комфортного далёка с тремястами сортами сыра её писаки-правдолюбцы, прямые наследники всбесившейся сытой интеллектуальной швали, перегородившей в шестьдесят восьмом году Париж потешными баррикадами из собственных перевёрнутых автомобилей, без устали пеняют нам предательство социализма – не могут простить его позорное поражение! При этом едва ли не все они, фанатичные благополучные социалисты, пеняющие и поучающие, уверовали, что обрели духовного вождя-учителя в Достоевском, он их последняя надежда, опора в поисках для России им угодного будущего, о, им вовсе нет нужды терзаться – Христа ли предпочесть, истину, нет, для них Достоевский прежде всего и не Христос, и не истина, и не провидец даже – их возбуждает мутная взвесь из идейных национальных мук и посконной душевности; упиваясь Достоевским, они свято верят в то, что русским от века и навечно вменено страдать. Только мрачной бытовой экзотикой и гибельным духовным страданием во имя всемирной справедливости мы им интересны, если не страдаем – значит, не существуем; на лбу Шанского блестел, плавясь, грим.

– Вы? Опять дозвонились?! Пожалуйста.

– Я учительница русской истории, а вы социализм последними словами клянёте, всё наше охаиваете, но я-то знаю, у нас – свой путь, свой единственный верный путь.

– А если снова приведёт к пропасти?

– Всё равно не свернём.

– Вам – исключительно вам! – счастливого пути… ту-ту-ту.

– Нам и своих резонёров хватает, работать некому!

– Согласен, согласен, – с дурашливой гримаской закивал телефонному критикану Шанский, – резонёров более, чем достаточно, только я-то теперь, согласитесь тоже, в другую сторону резонирую… в Европе… Прозрачные фоновые щиты-экраны, в которых резвились зайчики, передёрнула зелёная судорога.

– Только и слышишь – в Европе, в чистенькой цивилизованной Европе. Где она, та подлинная Европа?

– Границы, от географии отвлекаясь, провести трудно, всем европейским городам сделали стандартные пластические операции: подтянули морщинки на фасадах, питательные маски прикладывают. Повсюду – любо-дорого. А если по сути… по духовной и культурно-исторической сути… кто-то из умных французов считал, что Европа кончается там, где стоит последний готический собор.

– Выходит, раз нет у нас готических соборов, то мы не в Европе обитаем, а в…

– Спасибо за оригинально срифмованный силлогизм! Только не забывайте, у нас есть Санкт-Петербург. Сей град, поверьте…

Ика отключила телефон.

– И каково вам, Анатолий Львович, по ту сторону границы, среди готических соборов, не тужится?

– Вино и страсть терзают жизнь мою, ха-ха, страсть к зелёному вонючему сыру. Только учтите – мой пример не непременно другим наука… да, мне комфортно, я тоже, каюсь, сыр к вину подбирать люблю, но за благоденствие платить надо, а европейское благоденствие уже двумя мировыми войнами сполна оплачено, что дальше? Постепенно изводит упорядоченность унылого процветания, в шаловливой Франции ещё полбеды, зато где-нибудь в Германии, Дании меня частенько и всерьёз терзают навязчивые анархические идеи.

– ? – удивлённый взгляд.

– Ну-у-у… – тянет зайти в рыбный ресторан и заказать бифштекс с кровью.

– Ого, покушение на устои! – заулыбалась Ика.

– Да, стыдно признаться, там, под напором фальшивых улыбок, частенько чувствую, что левею. И будто какого-то взрыва жду, как спасения.

– Правда ли, что там уже нельзя курить в ресторанах?

– Правда! Скоро есть и пить запретят! И – пикнуть боязно из-за густопсового террора политкорректности.

– Оптимистично! А каково вам…

– Да, войнами и революциями у нас за сто лет благоденствия вперёд заплачено, а его, благоденствия, пока нет и нет.

– Так каково же вам на перевёрнутой вверх дном исторической родине?

– Это – поверите ли? – экзистенциальное приключение!

Шанский афористичен

– Писательство – призвание одинокое, тихое. Как и чтение. Всё, что между этими зеркальными процессами – маркетинг.

«Скандалы Недели» (экстренный выпуск! экстренный выпуск! экстренный выпуск!)

– Погром в «Серебряном Веке», погром… – задыхался от счастья плут, играя негодование, – бритоголовые национал-большевики ворвались в зал ресторана, когда… только у нас есть эксклюзивные съёмки… вы увидите эти кадры первыми… первыми…

Опять вдоль столов заведённо побежали молодые чёрнорубашечники, опять полетели в Лейна тухлые яйца, гнилые помидоры – шмяк, шмяк, шмяк – в позолоченную лепнину, на бис увернулся от помидора Тропов.

– Мы связались со скандально-известным писателем Лимоновым, фюрер национал-большевиков открестился от руководства акцией, он отрицал, что отдавал приказ громить «Серебряный Век», он лишь не смог удержать соратников от спонтанных вспышек справедливого гнева… отметим – книга самого Лимонова в шорт-лист не попала…

Ведёрца с шампанским – на пол, потащили со стола скатерть… телекартинкой завладел спаситель торжества Никита Сергеевич…

– Как удалось найти с погромщиками общий язык?

– На заблудших молокососов стоило цыкнуть, хвосты поджали.

Блеснули-брызнули рекламные флаконы крепкого мужского одеколона, красотка в воздушном платье принюхивалась к надушеным усам Никиты Сергеевича.

ух ты!

– Кто автор? Вот он, вопрос вопросов! – Шанский взлетел над креслом, – Иван Петрович Сидоров, обозначенный на обложке, – это всего лишь конкретный человек, холостой или семейный, здоровый или болезненный… а автор – фантом.