Приключения сомнамбулы. Том 2
Шрифт:
– Ждите! Ханыгам хоть бы хны, водяры хватает.
– Им и политура сойдёт.
– Просрали Россию! Сердце обливается кровью!
– В «Большом Ларьке» всё же славно бомжи пошуровали, стеклянную мясорубку вдрызг разнесли, телевизоры растащили.
– Славно срежиссировано, слов нет! Согласен, сами олигархи спровоцировали ту заварушку, сами, чтобы, науськав прессу и телевидение, на тёмный народ вину за дозированный погромчик переложить, а самим под шумок взять кассу и смыться!
– Им любые заварушки, хоть и не дозированные, что комариные укусы, при их-то деньжищах!
– Им – чем хуже, тем лучше, тем громче
– Видано ли, япошкам на блюдечке поднесли…
– Япошки для отвода глаз суетятся, попомните, сделка притворная, скоро уши еврейского капитала вылезут.
– Плюнуть и забыть, улететь на…
– Как ихний русскоязычный нобелевец сказал? Предпочитаю – США?
– В страну зубных врачей? Воля ваша, но православный Кипр предпочтительней, климат ровный, банки надёжные и ближе…
– А турки-янычары?
– Турки себя сами в резервацию там загнали.
– Ближе, дальше, главное, что держава потеряна, просрали Россию… Попыхтели, перепихнули баулы через забор. Раздвинув доски, один за другим пролезли в щель.
Голоса затихали, светало.
Выглянуло украдкой, снова юркнуло в тучку солнце.
Показалось, что стрелка дрогнула, нет же…
Шибануло дешёвым табаком, загромыхал засов на другом, с круглыми часами над стрельчатым сводиком, ларьке, откинулась фанерная ставенка: штабель пластмассовых ящиков с пустыми пивными бутылками, голые полки, кучкой – пустые мешки в углу; тихо зазвучала «Лили Марлен».
– Иногда я забываю о тебе, как забываю о том, что моё сердце бьётся, – признавался Дитрих Хемингуэй, – вдохновенно рылся в чужой переписке знакомый голос, – в связи с пожаром на телебашне и профилактикой на нашем телеканале мы оперативно сделали радиоверсию, – вот, с благоговейными предыханиями, – мы входим в вестибюль «Рица», куда Эрнест спускался, чтобы встретить Марлен… шорохи… шорохи… Святой Престол опроверг… треск разрядов… пресс-секретарь ФСБ подтвердил инвестирование на паях…
– Что они все, одурели? Нет бы собраться и время унять, вот бы им всем расстараться… – тихонько запел из транзистора…
Оранжевая и красная каски, матерясь, вытащили из-за ларька щит с надписью – розовым по синему – «Лобстеры в свинине»; Соснин поплёлся следом.
– Кризис, долдонят, кризис, а богатеют.
– Кто богатеет?
– Евреи, кто ещё? Кто торгует, тот и богатеет на нас.
– Не, чурки больше торгуют.
– За чурками кто стоит?
– Не, не все богатеют, вьетнамец в подвале креветок к пиву варил, так разорился на х… вчера, денег больше нет платить за подвал.
– Ну, то вьетнамец. А другие косоглазые богатеют, вон япошки…
– И наши с ними богатеют, жируют. Строятся, строятся, вон там, над камнями, когда крышу достроят, больших креветок будут варить и осьминогов.
– На хрен их осьминогов, раньше, помню, раков наловишь, наваришь…
– И под камнями будут варить, достроят паркинг и будут…
Открывались, загружались пивом ларьки.
– Пока, что, ихними чипсами заедать?
– Чипсы заграничные, после кризиса вон как, дороже воблы, взлетели.
– И те на х… разобрали, пусто.
– Не, подвозят.
– Что подвозят-то из дешёвого? Бананы ихние, как мороженая картошка. Ждут пока подорожает, тогда и подвозят.
Пельмени ещё дешёвыми брал, а сейчас…– И пиво ох. нно взлетело, взял с утра «троечку», так о-хо-хо… за наш счёт жируют.
– Всё же «Степан» дешевле…
– Дешёвых раков точно не будет, раньше были, теперь не будет, а креветки ихние, да за вздутую цену, кто будет брать? Как с перепою все…
– Кто, кто, богатым всё по х… во всю жируют, они и возьмут! Вот и этих возьмут за милую душу, – оранжевая каска опустила на бетонный блок угол щита, отёрлась, – вот этих, лобстеров…
– Что за лобстеры такие?
– Раки, только морские.
– Не, это креветки – морские раки.
– Креветки – маленькие, эти – большие.
– Какие они, лобстеры?
– Раки и есть раки, с клешнями, усами, только большие.
– Поберегись, поберегись, – мужики в грязных спецовках торопливо пронесли в соседний ларёк продолговатые глыбы льда, ящики с остро пахнувшей рыбой.
Профырчал грузовичок с мешками сахарного песка.
Раздался перезвон часов, выросла гранёная, коричневато-розовая Думская башня.
– Ребята, как до ближайшего метро добраться? – приободрился Соснин, удачно врезаясь в паузу, – мне бы на Невский побыстрее проехать.
– Не, отец, никак не проехать, плывун, – сочувственно качнулась красная каска, – а после кризиса – хрен восстановят; красная каска поставила на бетонный облом свой край щита, заслонила Думскую башню.
– И к юбилею теперь ни х… не успеют, – кивнула оранжевая каска, не оставляя надежд, – денег ни х… нет.
– К какому юбилею? – хотел хоть что-то понять.
– К какому, какому, – зло глянув, забурчали каски, – известно к какому, юбилей и есть юбилей, – закряхтели, подняли, потащили щит.
Проплыл по ухабам, сверкая, автобус «Архангельск – Кёльн», поманеврировал, отразившись в постерах с прекрасными губами, глазами, блеснул прощально стеклянным верхом и скрылся в руинах; Соснин узнал это место – щит, оказалось, предназначался для ресторана с рыцарскими доспехами, в котором, судя по стуку молотков, повизгиванию пил, оборудовали ещё и ночной клуб садомазохистского секса «Попытка – не пытка»; багровые, как запёкшаяся кровь, буквы уже пробно вспыхивали над срезанным углом заведения, к фасадному срезу с зеркальной, таинственно задрапированной пупырчатой чёрной кожей дверью, красная и оранжевая каски, забравшись на металлические леса, зло посматривая на Соснина сверху вниз, взялись прилаживать принесённый щит.
Думской башни, – запоздало понял Соснин, – не стало.
Собственно, и восково-стальные, в латах, рыцари-великаны, и уютные пыточные камеры со страшными щипцами, тисками, гвоздями и столиками на двоих, подвешенными на якорных железных цепях, оставались теми же, что и прежде, но расставлялись по залу розовые пушистые пуфики и маленькие, с нежно выгнутыми спинками, розовые и голубые – через один – диванчики, возводились тесные, как библейские ясли, укромные, из переплетённых тёмно-синих пластмассовых прутьев, скруглённые выгородки, внутри они выстилались леопардовыми шкурами с зубастыми, оскаленными у изголовий пастями, оснащались похожими на дыбы, механическими, окрашенными в синий цвет и, наверное, необходимыми для обострения страсти зажимными приспособлениями.