Приключения сомнамбулы. Том 2

– Вас, Матвей Геннадиевич, обвиняют в том, что вы своими высказываниями за круглым столом аналитиков на Лидо спровоцировали обвал… многих покоробила неэтичность вашего поведения, ведь именно «Большой Ларёк» спонсировал политико-экономическую дискуссию, на которой… и номер пятизвёздной венецианской гостиницы, да ещё в дни карнавала, стоит…

– Я – русский интеллигент, это дорогого стоит, учтите! И я – гражданин великой страны, где свобода слова, несмотря на прискорбные попытки её урезать, закреплена конституционно! Истину не перекупить никакими щедротами «Большого Ларька»! Я независимый журналист, не наложница, мой долг – информировать о реальном положении компаний, информация самоценна, понимаете? Пусть рухнет мир, но восторжествует истина! Я горжусь, что не хулил, но просвещал… – звенел благородным металлом голос, а сам Эккер скукоживался, его пронзали, как длинные ножи, светящиеся жёлтые полосы…

– Внимание, внимание, наш передатчик сгорел на телебашне, мы переключаемся на резервный… просим нас извинить…

– В наше трудное время и одно неосторожное слово может накликать…

– Если бы «Самсон»-«Самсунг» не строил социализм при капитализме, не снимал фильм о декадентском танцовщике и из-за роста непрофильных затрат не утонул в долгах, никакие слова, самые откровенные… – эккеровский голосок бесстрашно вещал из пепельной мути и световых разрядов.

по каналу «Культура»

Прилетел и драматург-новатор, лауреат с главным призом, увесистой «Золотой Маской» в руках – не поместилась в дорожной сумке. За ним – номинанты-неудачники, отягощённые утешительными призами – фирменными синенькими пивными бочоночками от «Балтики».

– К счастью наш канал не арендовал площадку для передатчика на злополучной башне, наш кабель не повреждён… – На кого опереться, на кого надеяться в это трудное время? – тесня поклонниц с бледными розами, которые облепили кумира, домогалась грудастая распорядительница литературных премий.

– Видите ли, у юной российской демократии комплекс гоголевской невесты, никакая надежда, никакая опора…

– Что же делать? Как теперь, после того, что стряслось, выживать культуре?

– Сменить любимое блюдо, – отшучивался лауреат.

своим чередом

Покачнувшись, хватается за дверной косяк. К Тригорину кидается Аркадина.

Тригорин: голова закружилась. Сейчас… сейчас пройдёт.

Аркадина: тебе не нужно было туда ходить. Ну что он?

Тригорин вяло: лежит на зелёном ковре. И всюду кровь…

Шамраев видит, что Дорн пьёт вино, и тоже наливает себе: да, судьба-индейка. Какого, спрашивается, рожна нужно было? Мечтал стать писателем. Стал. Вот и деньги стали из журналов присылать. Теперь, поди, и вовсе в моду войдёт. Самоубийство – это романтично. Книжки станут хорошо продаваться. И ведь всё вам, голубушка Ирина Николаевна, вы – единственная наследница.

Аркадина: оставьте, как вы можете в такую минуту… – смотрит на закрытую дверь. Это, должно быть, невыносимо – красное на зелёном. Почему ему непременно нужно было стреляться на зелёном ковре? Всю жизнь – претенциозность и безвкусие.

Шамраев: ковёр, между прочим, персидский, тончайшей работы. А кровь потом не отмоешь… Лучшие моющие средства, лучшие моющие средства, – побежала строка… наш факс… телефон… напоминаем, в связи с отказом холдингу «Тревожная молодость» в финансовой поддержке, программа «Старый Телефон» снята с эфира… Сообщаем о положении на оптовых рынках, запасы гречневой крупы и риса тают, по-прежнему круто растёт доллар… – А всё-таки позвольте я распоряжусь… Как-то не по-христиански. Мы тут разговариваем, а он там на полу лежит. Да и ковёр надо поскорее крахмалом присыпать. А после холодной водой… щёлк, щёлк.

Дорн властно: пусть лежит, как лежит. И входить больше не нужно. Посылайте за исправником, Илья Афанасьевич. Господин Треплев не застрелился. Это вам первая новость.

Маша, обернувшись, хрипло: жив?!

Аркадина хватается рукой за сердце. Тригорин ошеломлённо качает головой. Медведенко нервно поправляет очки. Сорин распрямляется в кресле. Полина Андреевна роняет пузырёк с каплями. Шамраев крестится.

Аркадина: а как же мозги на стенке?

Дорн: Константин Гаврилович мёртв. Только он не застрелился. Его убили.

Все застывают в полной неподвижности. Становится очень тихо.

снова «Культура»

– Шумим, братцы, шумим? – удивлялся Ванецкий, – что за паника? С чего бы?! Я тоже панике, признаться, сперва поддался, но в самолёте водички попил и взял себя в руки! Вот «Последний день Помпеи», это я понимаю – лава, огонь, тучи пепла, а тут… что, кого-нибудь убивают? Мясо, заражённое ящуром, пропало с прилавков? – станем вегетарианцами, пора о здоровье думать! Что-что? Телебашня запылала? – не было печали… не худо и от телевизора отдохнуть. А-а-а, деньги, облигации погорели, так они ведь нам, художникам-острословам, разве не задаром достались? Ну что я, например, или Адим, – оглянулся на Ука, обхватившего премиальный бочонок пива, – нетленного создали? Так, языки почёсывали, вот если бы мы уголь рубили или кувалдами на шпалах махали…

– Согласны ли вы с Матвеем Геннадьевичем Эккером в том, что банкротство «Самсон»-«Самсунг» подействует на нас очищающе?

– А-а-а, знакомая песенка… Это очень хорошо, что пока нам плохо?

Ванецкого вытеснил из кадра Губерман, ему не терпелось предложить знакомый уже участникам карнавала с фестивалем рецепт. – Как просто отнять у народа свободу: её надо просто доверить…

рожки да ножки и те смели

– Назад, ур-р-роды! – орал охрипший охранник, но…

С криками, руганью толпа врывалась в магазин, зазвенело стекло витрины – с искажёнными злобным азартом лицами, скользя в тошнотворном месиве фарша, луковой начинки… – Мясо и ливерная колбаса кончились, нового завоза не будет, – гремела внутренняя трансляция. К выходу тащили последнее – пустые холодильные прилавки, пагоду, самовар. Плечистый громила, обтянутый зеленоватой потной футболкой, тащил бронзового, засмотревшегося в телевизор быка; грубо оттолкнул Соснина и, дохрустывая осколками, свернул к разбитой витрине, бросил добычу в кузов грузовичка. – На американов надеялись, на корейцев, мать их… им плевать, что Россия гибнет, им бы русского мужика использовать, выгрести все богатства, вытрясти душу, – белоусый краснолицый старик, поорудовавший клюкой-палицей, выносил приговор.

Дорн: м-да. Я, собственно, не успел сообщить вам вторую новость. Открыл саквояж и вдруг вижу: склянка с эфиром и в самом деле лопнула, причём совсем недавно.

Шамраев: ну и что?

Дорн: а то, что треск, который мы тут с вами слышали, был вовсе не выстрелом, а взрывом эфира.

Шамраев: погодите, голова кругом. Но раз Константин Гаврилович застрелен, значит выстрел-то всё-таки был?

Дорн: был. Однако несколькими минутами ранее, когда в этой комнате никого из нас ещё не было.