Приключения сомнамбулы. Том 2

– Раньше деревья ранней весной сажали и поздней осенью, теперь и сажают, и спиливают, когда захотят, – утыкаясь в газету «Третьего дня», отрешённо сказал старик и глухо принялся вслух читать, шевеля губами, будто бы по слогам, – в Лондон вылетает делегация Государственной Думы. После переговоров с британскими парламентариями, беседы с наследником Престола, депутаты и советники делегации посетят полуфинальные и финальные игры Уимблдонского турнира, которому патронируют члены королевской фамилии…

Уимблдон бывает в начале лета, – с досадой вспомнил Соснин, глядя на сепиевые горы дубовых листьев.

вот так встреча!

– Илюша, здравствуйте, очень рад! – приветствовал Нешердяев, – сколько лет, сколько зим!

Опешил – Виталий Валентинович? И, конечно, великолепен.

В белых шортах, бежевой тенниске с фирменно-зелёным, взметнувшим хвост, крокодильчиком над нагрудным кармашком; козырёк синей жокейской шапочки отбрасывал на глаза приятную тень… из спортивной, с пумой в прыжке, сумки, висевшей на плече, торчала теннисная ракетка. От него, обманувшего время, повеяло свежестью, располагающей к себе здоровой силой – лёгкий загар, стройно-мускулистые ноги, отлично растянутые мышцы, угадывался под натуральным хлопком тенниски и каменный брюшной пресс.

– Я с корта, поиграли отлично! – протянул сильную и изящную руку Виталий Валентинович, – вполне сносные оборудовали площадки, – обернулся, показал в сторону, откуда доносились смачные, тугие удары, где взлетали высоко над кучами битого кирпича мячи. Взглянул на тяжёлую сумку, оттягивавшую плечо Соснина, – тоже на корт? Одиночную сыграете или микс?

Соснин покачал головой.

– Выглядите неважно, переутомились?

Соснин кивнул.

– О, здесь и прогуляться можно отлично, – радостно кивнул в манящую перспективу прелестной улочки со стрижеными кустами и розово-фиолетовым бордюром из флоксов, идеально выписанной на огромном щите, с мечтательной улыбочкой склонил голову, положил в рот мятную жевательную подушечку, – здесь много очаровательнейших уголков, вот, посмотрите, Илюша, прямо-таки Поленовский дворик, не правда ли? – землянки с фигурными, разновысокими, как многодетное семейство опят, трубами обступали парившее, недавнего разлива, озерцо, его при желании можно было принять за пруд, – тут, правда, вынужденно пару древних дубов спилили, под развесистой сенью было так уютно, спокойно, однако годы летят, наши годы летят, летят, да, пора, пробил срок.

– Зато вишнёвый сад будет, – смягчил нешердяевскую печаль Соснин.

– О, отличная идея, отличная, недавно в Вашингтоне любовался цветением священных вишен, высаженных благодарными американцам японцами, и у нас священный сад зацветёт, для нас, прямых наследников классиков, – священный, это духовный наш долг, Илюша, стать на своей земле заботливыми садовниками спасительной красоты… о, горькое время минуло, мы кризис пережили и с колен поднимаемся! Да, «Большой Ларёк», низкий поклон ему за преобразования, теснит старину, но не мы ли с вами, Илюша, готовили размах свободного творчества, приближались в гордых мечтах своих к бессмертным шедеврам, чтобы превзойти их? О, поступь нового только усиливает очарование, – восторженно огляделся, блеснул из-под козырька шапочки небесной голубизной зрачков, – вы, кстати, не соавторствуете ли в дерзкой затее? Не припомню, ей богу, не припомню других примеров столь новаторского перекрытия торгово-развлекательного комплекса большущим пролётом! А вы, Илюша, переутомились, явно переутомились. Творчество изматывает, как болезнь, изматывает… вы бледный такой, вам надо активно отдыхать, надо побольше двигаться.

Разложив костерки, в двух уродливых котлах чумазые черти варили битум… ад?

Щебёнка. Щебёнка на кривой обочине, ну да! – не увидел при дневном свете вновь пробиваемую дорогу? В разъезженные кривые колеи, заполненные водой, наспех ссыпали песок. Из грузовика с откинутым задним бортом толстые румяные гренадёрши в оранжевых жилетах и огромных ботинках сбрасывали в лужу совковыми лопатами крупчатый горячий асфальт… шипение, пар… наезжал каток.

– Где вы пропадали, Илюша? Тут недавно Шанский Анатолий Львович пожаловал в родные пенаты, прелюбопытную прочёл лекцию, все пришли, весь, как нынче уверяют справочники с телефонными книгами, Петербург, вас что-то не видно было… да, прелюбопытная, с модным душком сенсации, получилась лекция, так сказать, взгляд извне, из Парижа. Вы, наверное, за границей где-то застряли? Сейчас все ездят, летают, туда и обратно, туда и…

Сожалея, Соснин качнул головой.

– Вообще-то лекция была так себе, – успокоил Нешердяев, – по обыкновению своему Анатолий Львович многое, очень многое, притянул для красного словца за уши, где-то перегнул палку, – тронул за рукав, – вам, Илюша, помнится, неприятности выпали с той злополучной, ночью рухнувшей башней, неужто и теперь гнетёт что-то, коли вид такой озабоченный? Может словечко перед Владиленом Тимофеевичем замолвить, а? Нынче, правда, я улетаю с делегацией Госдумы поболеть, поддержать наших на Уимблдоне, это – юбилейный турнир, намечен приём у принца Чарльза за чаем с клубникой. Затем – опять в воздух! Вы не приглашены на лиссабонскую презентацию проектов «Голден-Палас-Отеля» и «Плазы-Рая»? Обидно. Но по возвращении непременно свяжусь с Филозовым, хотя его поймать трудно, за его-то перелётами и вовсе не уследить, туда и обратно, с самолёта на самолёт, но непременно свяжусь, идёт? А если раньше меня с ним увидитесь, непременно кланяйтесь, и супруге его поклон.

Соснин кивнул, чтобы поскорей…

И Нешердяев спешил, ох, столько дел до отлёта! Участливо плеснул в глаза Соснина ясной голубизной, с облегчением распрощался.

вновь осмотрелся, вновь подивился

Автомеханик сделал несколько жадных затяжек, зло глянул на рекламу шин Пирелли и отшвырнул окурок – отлавливал клиентов у колышка со стрелкой, указателя поворота к норе, где дёшево вулканизировались шины, выравнивались валы. Отловил! – тяжёлый чёрно-блестящий джип свернул, попёр по колдобинам, объезжая сползшие к кривой дороге руинные камни, могучие дубовые пни со свежими срезами.

Ищите, ищите мой голос… – едва слышно неслась певучая мольба из-за забора.

Осматриваясь, Соснин сосчитал свои упущения: проморгал дату на газете «Третьего дня», которую читал старик в соломенной шляпе, не спросил у Нешердяева о причине сезонной неувязки с началом юбилейного Уимблдона, не заглянул в зеркальце у кабины асфальтовоза. И некого спросить число, год – у редких торопливых прохожих, державших в руках откупоренные бутылки пива или минеральной воды, были заткнуты уши пробками-пуговичками, у иных пробочки в ушах были крохотными, почти невидимыми, казалось, проводок через ухо непосредственно подключался к мозгу, многие оживлённо разговаривали сами с собой, у одного, правда, Соснин заметил прицепленный к воротнику куртки маленький микрофон. Зачем раз за разом возвращался на это место? – бугорок, с которого обозревал окрестности, погреб-бункер, в нём, за щелевидными чистенькими окошками, по-прежнему молились ли, колдовали у небесно-синих экранов аккуратные молодые люди, в синеве витали…

– Сейчас в Петербурге пятнадцать градусов тепла, идёт дождь, – послышалось из джипа, когда открылась дверца.

Как? Ярко светило солнце.

удивление, подвигнувшее на поступок, вполне осмысленный

На углу забора, опутанного сверху ржавой колючей проволокой, залепленного рекламками «Секса по телефону», афишами садомазохистского шоу в ресторане «Камелот», обновившем интерьер и меню, покосилась неприметная эмалированная табличка – Проспект Художников…

Как?!

Торопливо свернул за угол, обошёл неровный штабель рваных ржавых отопительных батарей; о, кривобокий, давно мозоливший глаза панельный утёс, это, оказывается, кое-как сохранившееся основание бывшего дома-угрозы? Вокруг валялись обломки панелей верхних этажей… и, похоже, давно валялись, многие уже скрывались под позднейшими наслоениями.

Две девочки выковыривали из земли какие-то черепки.

Быстро сосчитал оставшиеся в целости этажи – шесть! Вспомнилось, что и туман тогда, когда он, уходя, оглянулся, съел все этажи выше шестого. Окна были, в основном, заколочены досками, фанерой, листами пластика, но в нескольких – вразброс – блестели стёкла, виднелись занавеси.

Кинулся искать вход между приткнувшимися к шестиэтажному утёсу ларьками, увешанными гирляндами бананов и воблы, нашёл вход у кучи мусора, пустых ящиков, потянул за приваренную скобу железную дверь.

лучше поздно, чем никогда (перезахоронение)

Громыхнула дверь, окутала зловонная тьма.

Как тогда, – подумал Соснин и сам же себя поправил, – тогда была хоть тусклая лампочка, а вот сгущение вони… тут бы одни кошки не справились. Глаза привыкали, сверху всё же просачивался свет, только дневной… А-а-а, обручи, стягивавшие мусоропровод, лопнули, в бетонном стволе зияли рваные дыры, в них вываливался мусор; картофельные очистки, слизь целлофановых пакетов. Выше этажом на площадку выставили измазанную извёсткой спинку дивана; мутно-зеленоватая, как глубоководная медуза, трубка телевизора покоилась в углу, в пыли.